Пожары и дожди

Эту поездку Антону пришлось отвоевывать с боем. Нет, Дима был как всегда спокоен и рассудителен, и даже не пытался связать незадачливого товарища и привязать его к хрупкой общажной батарее. Даже голос не повысил ни разу. Но умудрился зародить внутри Антона настолько бешеное чувство вины, что — до слез. А у Шастуна и так руки дрожат и голос срывается от напряжения. Поз, как порядочный студент, выходит из общежития в семь утра — и как только энтузиазма хватает ни разу не пропустить первую пару? Антон должен был пойти с ним — но вместо этого притворяется спящим, зная, что Дима не станет его будить. Шаст слушает, как он собирается, второпях надевает последнюю чистую рубашку, сгребает в сумку учебники — и закрывает за собой дверь. Антон считает до десяти — и осторожно открывает левый глаз, будто ожидая какой-то подставы. Впрочем, это явно не в стиле Позова. Он, конечно, упрямый, и может долго гнуть свою линию — но Шаст уже согласился, и дальше спорить, видимо, не о чем. Тема закрыта. Антон нехотя выбирается из-под одеяла, мысленно проклиная начало осени, когда отопление еще не включили, а тепло уже закончилось. Заставляет себя дойти до душевых, которые располагаются — как так-то вообще? — на другом конце коридора, и возвращается в комнату. Мнется в нерешительности, прежде чем открыть стоящий в углу чемодан и выгрести из него пригоршню звенящих украшений. Шаст понимает, что играет с огнем. Его и самого-то переебывает от отражения в зеркале и сегодняшнего нескромного образа. Нежно-розовая футболка с разноцветными кляксами на спине контрастирует с узкими черными джинсами и ярко-желтыми канареечными кроссовками, которые он не надевал с десятого класса. Удивляется — неужели не вырос за это время? — хотя он-то наверняка исчерпал свой лимит роста еще в пятнадцать. Антон возится, цепляя браслеты на худые запястья, и вся эта бижутерия переливается, бьется друг о друга и звенит, как гребаный колокольчик на первом звонке. Он настолько похож на прежнего, не-выебанного-этой-жизнью Антона, что хочется выть. И когда все успело так измениться? О, на этот вопрос Шасту слишком легко ответить. Факт в том, что он теперь — светит. Яркий настолько, что перехватывает дыхание, и пестрый, как редкий тропический попугай. Антон не знает, какого черта он так вырядился — ведь на съемках его так или иначе переоденут, а привлекать к себе внимание он давно разучился. Но — не переодевается. Бросает себе вызов. Ощущения такие, будто он проспорил — и теперь должен обнаженным пробежаться по Красной площади. Очень-очень, просто чертовски больно. Антон светит, да. Этого не отнять. Не прячется за широким капюшоном — хотя в рюкзаке лежит угольно-черная толстовка. На всякий случай. Он не идет, а буквально крадется по общежитию, надеясь, что не встретит никого из знакомых, потому что не сможет объяснить столь разительную перемену. Но те, кто хотел успеть на первую пару, уже ушли, а те, кому ко второй — только просыпаются, и коридор пуст. Антон выбирается во двор, подставляя лицо прохладному осеннему солнцу. Его внешний вид — вызов. Самому себе, окружающим — хотя этим, скорее всего, просто похуй, — и собственным страхам, которые просыпаются глубоко в подреберье всякий раз, когда он вспоминает разговор с матерью. Выграновский в Москве — что бы это могло значить? Скорее всего — ничего. Москва — город возможностей, и, слава богам, охренительно большой, просто необъятный город. Случайно встретить здесь Эда — практически невозможно, и даже невезучий Шастун вряд ли выиграет в эту чертову лотерею. Один из многих миллионов — ну не смешно ли? И даже если бы Эд решил его разыскать, все равно обломался бы — Антон не треплется о своем местонахождении налево и направо. Да что уж, он даже не общается ни с кем из воронежских знакомых и не рассказал родителям, в какой именно университет поступил в итоге. Искать одного Шастуна в столице — даже сложнее, чем иголку в стоге сена. Антон может быть спокоен. Но все равно каждый раз, когда он вспоминает об этой гниде — животная ярость зарождается где-то внутри, заставляя солнечного мальчика-зайчика скривиться, точно от надоедливой зубной боли, и впиться ногтями в собственные запястья. Рычащая фамилия Выграновского замирает на языке — и с уст Антона срывается только тихое змеиное шипение. «Как будто в этот раз ты смог бы ему ответить». Антон не думает об этом. Определенно, нет. Не думает, когда идет по единственному пути, который выучил наизусть — дорога до метро, восемьсот метров с двумя поворотами налево. Не думает, когда спускается на станцию, закидывает последнюю мелочь на проездной и забивается в угол вагона, страдая от отсутствия музыки. Телефон так и не нашелся, и сейчас в кармане у Шастуна лежит дешевенькая «звонилка» за пару тысяч рублей, где нет даже гребаной камеры. На что-то получше денег у него не нашлось, а остаться совсем без связи — смерти подобно. Правда, звонят ему только Позов да Матвиенко, но все-таки. Кстати, и номер ему тоже приходится сменить. Можно, конечно, перевыпустить старую сим-карту, но Шаст решает, что нельзя игнорировать знак судьбы — и обрывает последнюю связь со своей прошлой жизнью. Мобильник — тот самый, дешевый, с установленной змейкой и тетрисом, — звонит аккурат в тот момент, когда Антон выбирается из метро и по-детски усаживается на бетонное ограждение, сливаясь с толпой таких же подростков. Он хоть и одет ярко, но в Москве таких разноцветных — каждый второй, и Шаст уже не кажется белой вороной, как в своем родном городе. А говорят — вся страна у нас одинаково прогрессивная. — Да? Антон отвечает на звонок автоматически, вполне логично предположив, что ему пытается дозвониться менеджер Павла Воли. Эта Наташа — шустрая девчонка, неугомонная. Это было заметно уже с первого созвона. Она вполне может его потерять, учитывая, что Шастун не привык светить лицом. Но в телефонной трубке — уставший голос соседа по комнате. — Шаст… — Позов умолкает, и Антон может себе представить, как он устало трет переносицу двумя пальцами. — Я не хочу тебя воспитывать, даже следить за тобой, сука, не хочу. Мы взрослые люди. Но все-таки… Ты уверен? «Нихуя я не уверен», вертится на языке у Антона. Он и сам боится, не знает, чего ждать, и готов под землю провалиться, лишь бы не оказаться через пару часов под сияющими вспышками фотоаппарата. Но — вызов. Но — деньги, огромная сумма для простого студента. Но — поднимающее голову тщеславие и желание быть ближе к чему-то… Такому. Он не может сбежать. Только не теперь, когда отдал безумную сумму за рекламу у Воли, вроде как подтвердив тем самым, что настроен серьезно. Если бы его блог был человеком — это бы значило, что Шастун, блять, согласился на нем жениться, не меньше. — Пойми, — продолжает Позов таким голосом, как будто спорит с шестилеткой. — Учитывая прошлое, у меня есть все основания предполагать… — Все будет норм, — перебивает его Антон, потому что не знает, что еще сказать. Поз — лучший друг, и видит его насквозь, даже в телефонном разговоре. — Извини, вторая линия. Антон отключается прежде, чем Дима успевает сказать еще хоть слово. Задумчиво вертит в руке крошечный кнопочный телефон. Второй линии, конечно, нет. Более того, он даже не уверен, что у этого мобильника есть такая функция — но и слушать нотации по поводу прошлого тем более нет сил. Шаст и так знает, что наломал дров — да что там, переломал в щепки целый гребаный лес, — но этого не изменить, а постоянно вариться в неприятных воспоминаниях… Такое себе удовольствие. Антон чувствует себя так, будто балансирует над пропастью. Шаг влево, шаг вправо — и у тебя есть все шансы вновь свалиться в это дерьмо, и неизвестно, сможешь ли ты спастись дважды. Звонок менеджера возвращает его в рабочее состояние. Ненужные мысли сами собой отключаются, и Антон откладывает все переживания в дальний ящик с надписью «Когда найдутся деньги на психотерапевта, обязательно ему расскажу». — Ты у метро? Супер. Смотри, отходишь шагов на тридцать от крайнего выхода, там будет вывеска Магнита, оттуда переходишь дорогу, ту, что налево поворачивает, и у остановки увидишь машину. Тут, вообще-то, нельзя парковаться, так что поторопись, окей? Шаст выслушивает спутанные указания — и двигает в сторону, указанную Наташей. На указанном месте, прямо под знаком «Парковка запрещена», стоит ярко-красная «ауди». У Антона в мыслях проносится любопытное «Как у Арсения», и он задает себе вопрос — это Наташа настолько нищая, или Арс где-то выиграл в лотерею, если может позволить себе такое авто? Но для решения загадки у него слишком мало известных данных. — Привет, — неуклюже улыбается Антон, открывая дверцу машины. Девица за рулем — лощеная, похожа на фотомодель, только сошедшую с обложки. Нежный макияж кажется профессиональным, а небрежная прическа — тщательно продуманной работой визажиста. Даже Антону, с его нулевыми познаниями в этой сфере, заметно, сколько сил вкладывается в подобную внешность. — Доброе утро, — приветствует его девушка, аккуратно встраиваясь в поток машин. — Я просто Ната, ладненько? А ты, видимо, Антон? Она усмехается, но Шаст не замечает ни высокомерия, ни пафоса, которыми зачастую так и светятся ухоженные девицы. Он ловит себя на мысли, что в жизни не решился бы познакомиться с такой нимфой, не то, что прокатиться в ее машине — здесь ему повезло. — Да, Антон Шастун. — Бери кофе. Твой тот, что ближе к лобовому. Ната кивает на подлокотник, где стоят два огромных стакана. Антон тянется вперед — и шипит от боли, обжигая пальцы об горячий пластик. — Ничего себе у вас сервис, — улыбается он, окончательно расслабляясь. — Куда хоть едем? — На студию. Адрес в навигаторе глянь, если интересно. Шаст косится на экран, где мигает зеленая точка — судя по карте, до нее остается каких-то два километра. В общем-то, он мог бы доехать и на маршрутке, не развалился бы. Но Антон не озвучивает эту мысль вслух. — Ни о чем не говорит, если честно. Я ж приезжий. Едва закончив фразу, он тут же ругает себя — ну зачем такие подробности? — и тут же спотыкается об идиотскую мысль. После того, что он пишет в своем блоге, какие темы затрагивает, глупо скрывать свой родной город. К тому же, подписчики давно это знают, а команда Паши наверняка изучила его, прежде чем звать в проект. — Я знаю, — отзывается девушка, и тут же умолкает. Остаток пути они преодолевают молча. Антон закапывается в свои мысли — от скандала с матерью до учебы, от Выграновского до человека-ребуса Арсения Попова, — что едва выбирается из этого болота к моменту, когда нужно выходить. Встряхивает головой, словно мокрая собака — и вновь становится сияющим, самоуверенным мальчишкой, готовым свернуть горы. И почти сам в это верит. Вопреки его ожиданиям, на студии нет почти ничего. Нет снующей в разные стороны толпы людей, нет кипящей деятельности, нет гребаной красной дорожки при входе, или что там еще положено знаменитостям. Да и первый этаж панельного здания не похож на Москва Сити. — Вон туда, где синяя вывеска, — кивает Ната, щелкая брелком от сигнализации. — Там при входе разденешься, скажешь, что ты к Паше. Тебя пропустят. Я подойду чуть позже. Антон на мгновение падает духом, когда понимает, что вновь остается один. Как пятилетний мальчишка, которого мама бросает в очереди, убегает за какими-нибудь сраными макаронами — и остается только ждать, гипнотизируя испуганным взглядом длинные ряды полок. Шастун вздыхает — и разворачивается в сторону вывески, бегом преодолевая оставшиеся сто метров. — Я к Паше, — повторяет послушно, а гордится собой так, словно выучил наизусть поэму Маяковского. Снимает куртку, передавая ее такой же шустрой девчонке на входе. Должно быть, в медиа-бизнесе не задерживаются слишком медлительные — не успевают за последними, черт бы их побрал, трендами. Он, пожалуй, удивляется, когда доходит до конца по указанному коридору — и видит несколько раскладных стульев, на одном из которых сидит сам Паша. Антон не думал, что блогер приедет лично, и теперь стоит, хлопая глазами, как будто встретил самого Иисуса. — И тебе привет, Антон, — говорит Воля вполне человеческим голосом, в котором не слышится презрения, надменности и всего прочего, чего Шаст, честно признаться, ожидал. Пора бы переосмыслить стереотипы о том, что все медийные личности — пафосные уроды. — Здравствуй, — кивает парень, проглатывая чересчур официальное «-те». — Иди-ка сюда, — улыбается Паша, жестом указывая на соседний стул. Антон делает несколько шагов — и садится рядом. — Слушай, Антон. Не знаю, что ты успел обо мне подумать, но по глазам вижу, что что-то хреновое. Расслабься, ок? Я не какое-то заморское чудище, чтобы так смотреть. — Ладно, — без особой уверенности кивает Шастун. — Нам нужно сделать клевые фото, окей? А хрен это получится, если ты будешь таким зажатым. Антон не в силах сдержать усмешку. Как объяснить, что «такой зажатый» он уже второй год подряд, и дело не только в близости самого Паши. Просто, ну… В какой-то момент он сломался — не без чужой помощи — и теперь боится буквально всего. В этом и есть его искренность, и секрет успеха заодно. — Все будет норм. Он повторяет фразу, которую произносил буквально час назад. Забавно — для Позова и для Воли у него ровно один и тот же уровень красноречия. — Надеюсь. Улыбка на лице Паши — не звериный оскал, не надменная усмешка человека, который ни в грош не ставит никого, кроме себя. В его глазах — доброжелательность, вежливость, если угодно. А еще — Антон буквально чувствует его энтузиазм, с удивлением отмечая, что и сам загорается все сильнее. — Познакомились? Ната врывается в студию, словно неконтролируемый ураган. Несмотря на модельную внешность, одежда на ней простая, почти домашняя — джинсы, футболка и кеды на плоской подошве, в которых удобно носиться в разные стороны, выполняя десяток задач одновременно. Антону кажется, что в этой девчонке, в которой от силы полтора метра роста, энергии хватит на шестерых. — Смотри, Антон, — продолжает она, подбегая к стоящей в углу коробке. — Вот тут одежда. Не так уж и много и ничего особенного. Футболки, толстовки… В общем, задницу на обозрение выставлять не нужно. — Эй, мелочь, ты там как, нормально? — подает голос Паша. — Ишь ты, ничего особенного! Совсем обнаглела? В первую секунду Шаст пугается — но слышит за сердитым тоном насмешку и понимает, что Воля просто шутит над помощницей. Наташа смеется, показывая боссу язык. «Не так уж здесь и плохо». — Фотограф будет минут через пять, а отдельной раздевалки нет, так что… Переодеться здесь сможешь? Учти, Паша не даст тащить его сокровища в туалет. Антон замирает. Пожимает плечами так, будто в словах девушки нет ничего особенного — а сам мечтает провалиться на месте. Отступает к стене, выцепив из ее хрупких рук первый предмет одежды. Футболка. Блять. — Без проблем, — говорит он, и тут же меняет свою футболку на новую, с надписью, которую даже не успел разглядеть. Остается только надеяться, что девчонка не успела заметить позорные круглые шрамы на его левом боку. Но никто даже не посмотрел в его сторону, и Антон выдыхает. «Как будто кому-то есть до тебя дело». Все начинается мгновенно. Как только фотограф появляется в студии, Антона тащат к стерильной выбеленной стене, ставят под слепящие софиты — и он теряется. Инструкций нет, как и нет плана действий — только затвор щелкает все быстрее да мелькают в кадре браслеты, которые Шаст забыл снять. Он по-своему счастлив, что никто не вспомнил про эти побрякушки, и теперь фотограф не говорит ни слова против. Только носится по небольшому помещению, раздавая редкие указания: — Повернись левее. Еще ниже. Теперь выше. Сядь на пол! На последнем пункте Антон замирает, косится на Пашу, который неотрывно наблюдает за съемочным процессом, и все-таки садится. Ноги кажутся слишком длинными, и Шаст кое-как собирается в кучу, не зная, что делать дальше. Но замечаний от фотографа нет, и он расслабляется, вертясь в кадре, как ему удобно. — Подпрыгнуть сможешь? — наконец выдает мужчина. Антон смотрит на него с недоумением. У него из опыта в фотографии — только домашняя съемка, но Шаст помнит, как сложно поймать в кадр движущиеся объекты. На мгновение поддается скептицизму — и все-таки прыгает несколько раз без остановки. Металлические браслеты звенят в такт прыжкам. Пока Шастун кривляется перед камерой, ему кажется, что эта пытка длится вечно. Но когда стороннее освещение отключается, и фотограф машет рукой в сторону коробок с одеждой, Антону тут же хочется вернуться обратно. Он принимает из рук Наташи очередную футболку, переодевается, встает в кадр… Антону хорошо. Когда дело доходит до широких мешковатых толстовок, проходит не меньше часа, и он окончательно свыкается с ролью фотомодели. Он вертится, неуклюже размахивая руками, почти танцует под тихую ненавязчивую музыку — и всякий раз ждет, когда его одернут. Но человек по ту сторону камеры молчит, и Антон даже может разглядеть в его кустистой бороде улыбку. Значит, все идет по плану. — А ты неплох, — говорит фотограф, когда Антон, отдышавшись, снова падает на пол, но уже от усталости. — Да ладно… Шаст не привык себя хвалить, и уже никогда, наверное, не научится. Он не говорит этого вслух — но думает, что его заслуги здесь нет. Много ли надо — побыть манекеном для одежды, пусть даже под прицелом объектива? — Ну вот не надо. Не каждая профессиональная модель может настолько быть собой в кадре. Антон морщится. Он привык, что «быть собой» — почти ругательство, и уж точно не похвала. Всю жизнь его пытались впихнуть в самые разные рамки, границы, ограничения. Настолько, что из солнечного мальчишки он стал бесцветной копией самого себя. Как если бы безупречное фото заката раз за разом сканировали и печатали заново, оставив от восхитительного пейзажа смесь светло-серого с темно-серым. А тут… Он ложится на спину, прикрывает глаза — и слышит негромкий щелчок. — Извини, не удержался, — пожимает плечами фотограф, показывая Шасту экран. И Антону кажется, что он влюбляется сам в себя. Сложно поверить, что человек со снимка — это и есть он. Уши, за которые его дразнят с детства, не кажутся такими уж несуразными, а умиротворенная улыбка перекрывает любые недостатки во внешности. Шаст впервые понимает смысл фразы, которая всегда казалась ему полным бредом: «будь собой — и тебя полюбят». Жаль, что сказка заканчивается в тот миг, когда Золушка под бой курантов убегает из замка. — Ну как тебе? Паша щелкает по сенсорной панели, листая снимки, и у Антона в голове проносится: «неужели я нашел человека с более худыми, чем у меня, руками?». Он переводит взгляд на экран, вглядываясь в череду однотипных, но милых кадров. — Мы же договаривались, что лица не будет? — Если договаривались, так и будет. Не бойся, все обрежем, где нужно… — Воля улыбается, и в этот момент он совершенно не похож на пафосного и неприступного блогера. — Со спины же можно? Он останавливается на снимке, где Шастун стоит спиной к фотографу, приложив руки к затылку, и смотрит вверх. Антон вглядывается — шрам на шее не виден, и футболка не задралась настолько, чтоб обнажить ненавистные следы. Зато тонкая полоса кожи между джинсами и футболкой смотрится даже соблазнительно, а длинные пальцы и обвитые браслетами запястья — чистая эстетика. — Вау! — не сдержавшись, выдыхает Шаст. — Если б мог, на аватарку бы поставил. — Ну, зато мы можем, — усмехается Паша, переглядываясь с Натой. На их лицах сияют совершенно одинаковые хитрые улыбки. — Спасибо, что приехал, на самом деле. Нам как раз такое и нужно было. — Какое? Антон не лукавит. Он действительно в недоумении — не может понять, что в нем особенного, и почему вообще Паша обратил внимание на обычного воронежского мальчишку, пусть даже с аудиторией? Ну сколько ему пишут такие — начинающие недо-блогеры с сомнительными успехами? Сотни, тысячи человек в день? Глупое «Почему?» встает комом в горле, но Шаст молчит. Он давно запомнил простую истину — не задавай вопрос, если не хочешь услышать ответ. Или если не уверен, чего хочешь. — Живой человек нужен, понимаешь? А не очередное… Воля неопределенно машет рукой, словно не сумев подобрать слов. — Ладно, — наконец произносит Антон. — Я тоже рад, если честно. Ты не такой… — Не такой подонок, каким кажусь? — усмехается Паша. Антон краснеет. — Да ладно, не смущайся. Мне все это говорят при знакомстве, ты не первый. «Ой, а мы думали, ты такой гламурный мудак…». — Ну, я бы не сказал, что ты гламурный, — смеется Шастун. — А я бы на твоем месте не стебал человека, который тебе еще не заплатил. Антон смотрит на Волю, впервые думая, не перегнул ли он палку. Становится страшно — а что, если ему действительно не заплатят? Все планы на будущее тогда можно будет похоронить заживо. — Да ладно, Антон, ты такой наивный мальчишка, — по-доброму улыбается блогер. Шастун закатывает глаза и молчит. А потом он неуклюже прощается с Пашей, обнимает Нату, которая чуть ли не вешается к нему на шею прилипчивой обезьянкой, и выходит из студии. Антон успевает подумать, что на этом все закончилось, но девушка выбегает вслед за ним, на ходу приглаживая растрепавшуюся прическу. — Эй, тебя не подвезти? Шаст оборачивается. Он не знает, что ответить. В его планы не входит показывать кому-то, где он живет, да и общаться им вроде бы больше не о чем. С другой стороны — он понятия не имеет, где находится, и у него даже нет нормального телефона, и перспектива избежать толпы людей общественном транспорте кажется интересной. В мыслях проносится шутливое «один раз живем» — и Антон кивает, растягивая губы в улыбке. — Если тебе не впадлу, конечно. Не хочу напрягать. Он пожимает плечами — и браслеты отзываются тихим звоном, словно напоминая, каким он может быть. — Забей. Я б не предлагала тогда. Ната зеркалит его улыбку и машет рукой в сторону машины. Антон послушно шагает следом, садится в уже знакомую «ауди» и, внезапно осмелев, стучит пальцами по сенсорному экрану навигатора, вбивая адрес. Он выбирает на карте не само общежитие, а обычную пятиэтажку, расположенную в соседнем дворе — один удачный день не избавляет от тревожности насовсем. — Ух ты… — вздыхает девушка, просматривая маршрут. Антон ее понимает. Почти весь путь из точки А в точку Б подсвечен красным, в лучшем случае — желтым цветом. Ехать до общежития минут сорок, а Ната, предлагая любезность, наверняка не рассчитывала на такое расстояние. — Если что, я могу и своим ходом, ты же знаешь, — говорит Шаст таким тоном, как будто они познакомились не несколько часов назад, и она действительно хоть что-то о нем знает. По взгляду Наты Антон видит, что она подумала примерно то же самое. Но девушка молча нажимает зеленую кнопку с надписью «Поехали», и сухой механический голос командует развернуться и повернуть направо. Шастун откидывается на спинку сиденья, вытягивает ноги и прикрывает глаза, которые до сих пор слегка болят от ярких прожекторов и вспышек. — А когда будут готовы фотки? Где-то неделя обычно, да? — спрашивает он. Антон не лукавит. Не хочет болтать, лишь бы поддержать разговор и избежать мифического неловкого молчания. Ему действительно интересно хоть кончиком пальца прикоснуться к волшебному миру настоящих блогеров. Он, пожалуй, мечтает стать таким же, как Паша Воля — набрать миллион подписчиков, развивать свои проекты и делать на этом деньги. Успех в его воображении идет рука об руку со свободой. Но пока что он — обычный мальчишка, чья жизнь зависит от милости преподавателей, балльно-рейтинговой системы, от родителей и коменданта в общаге — только не от него самого. Во всяком случае, не на сто процентов.  — Завтра уже будут в профиле, — отвечает Ната. — Да ладно? — Когда я выходила, Виктор уже начал обрабатывать. Шастун молчит довольно долго, прежде чем робко спросить: — Как думаешь, а можно у этого Виктора попросить фотки? Ну, для себя… Он почему-то смущается так сильно, будто по меньшей мере спросил консервативных родителей про бдсм-порно. Как будто просить свои же фотографии — что-то постыдное, неприличное, что не принято обсуждать вслух. — Да, без проблем. Запиши свой номер, я напишу по этому поводу. Антон принимает из рук девушки телефон и по памяти вбивает одиннадцать цифр, надеясь, что не ошибся. Новый номер он получил буквально вчера и не уверен, что помнит его наизусть, но отчего-то доставать простенький кнопочный мобильник не хочется. В груди Антона вскидывают голову школьные комплексы, когда модель твоего телефона действительно решала многое в жизни. Жаль, в игре в школьную иерархию Шаст проебался куда позднее. — Спасибо, — говорит он, не зная толком, за что именно благодарит. За то, что выбрали его для съемок? За обещание прислать снимки? За возможность заработать денег или — за шанс побыть самим собой хоть на один гребаный день? Ната высаживает его у детской площадки в соседнем дворе, и, едва «ауди» плавно скрывается за поворотом, Антон сдирает браслеты с рук и натягивает поверх футболки черную толстовку. Он теперь — снова неприметный, снова призрак, снова невидимка. Снова «хватит-быть-белой-вороной-Шастун». Антон хмурится — и на лбу у бывшего солнечного мальчика будто загорается надпись: «Не влезай — убьет». К тому моменту, как он возвращается домой, уже и не верит, что эти съемки были в его жизни. Но сообщение от Наты — банальное «привет, это я» — не дает забыть о невероятном дне. Шаст чертовски за это благодарен. Дима оказывается уже в комнате. Обычно спокойный и собранный, Позов вышагивает по кругу, точно неуклюжий робот со сбоем в программе, и едва не вскрикивает, когда Антон появляется в дверях. — А вот и ты! — восклицает Дима, смешно разводя руками. — У тебя все хорошо? Антон понимает раньше, чем Поз успевает ответить. Суровый, и одновременно беспокойный взгляд, сжатые кулаки, залегшая на лбу морщинка — верные признаки того, что на самом деле проблемы у него, Антона. Во всяком случае, у Димы есть причины так думать. — Ты вообще видел, что тебе пишут? — Антон качает головой, демонстрируя телефон — мол, не могу посмотреть, знаешь же. — Такого говна налили… Ты посмотри только! Позов достает из кармана мобильник, открывает Инстаграм, тычет в экран пальцем — как будто это должно что-то объяснить. — «Мы найдем тебя и сожрем заживо». Как тебе такой вариант? Или вот еще, — Дима едва не захлебывается от возмущения. — «Жди, Антошка, скоро будет жарко». Каково? — И из-за этого весь шум? Да ты чего, Поз? Какой только херни не напишут. И чем дальше, тем больше дерьма, глянь у всяких селебрити. Смешно, глупо — но Антону даже немножко льстит. Как будто упорные хейтеры — верный признак того, что ты теперь настоящий блогер, а не просто мальчишка, выворачивающий душу на потеху толпе. — То есть ты думаешь, что переживать не из-за чего? — уточняет Дима. Антон кивает. Взгляд друга прожигает в нем дыру, а изнутри уже начинает подступать паника. Анонимные угрозы — не лучший подарок для человека с повышенной тревожностью, и Шаст не может оценить, насколько серьезные у него проблемы. Это вполне могут быть хулиганы, придурки, которым просто нравится писать всякий бред в чужих аккаунтах. Но ведь может быть и такое, что… — Все будет норм, — в очередной раз говорит он, не зная толком, кого пытается убедить.