Пожары и дожди

Антон никогда не верил во фразы из серии «в родном доме и стены помогают». Он не то чтобы ненавидит Воронеж, но с детства считает его чем-то временным — этакий перевалочный пункт, где можно отдохнуть и набраться сил перед долгой дорогой. Его отдых — постепенное взросление. Первые годы жизни, проведенные на съемной квартире на окраине города, переезд, наивная радость первоклассника при поступлении в школу, неспокойный подростковый возраст. Антон проходит по жизни с высоко поднятой головой, уверенный в будущем — и этот оптимизм не ломается, как у многих, вместе с гормональным взрывом, а держится аж до встречи с Эдом. Выграновский убивает в нем что-то, засевшее глубоко внутри, оставив от Антона тонкую призрачную оболочку. Он держится, пусть и перегорает, и его отношение к городу меняется тоже. Шаст зубами выгрызает высокие баллы на ЕГЭ — единственный способ убраться да поскорее, и не важно, что к моменту зачисления в нем не остается ни капли радости. Он привык думать, что сам Воронеж — невзрачный, хоть и по-своему атмосферный город, — ему не нужен совершенно. Держится за мечты о Москва-Сити — не только пускает слюни на фото других блогеров, но и строит планы, и готов работать в режиме «хард». И все-таки теперь Антон возвращается, точно нашкодивший щенок, к родительскому порогу — и в глубине души считает это своим поражением. Мать не говорит ему ни слова. Не удивляется даже, когда Шастун приезжает, когда раздается дребезжащий звонок — еще десять лет назад Антону приходилось вставать на цыпочки, чтобы до него дотянуться. Она не удивлена, и это убивает еще сильнее. Как будто заранее знала, что ее сын — ничтожество, которое рано или поздно сдохнет в большом городе или вернется в свою нору. Антон не комментирует ситуацию тоже. Шастуну везет, как утопленнику. На его счастье, отца нет в городе — уехал то ли в командировку, то ли на рыбалку с друзьями, Антону неинтересны подробности. Главное — квартира свободна. У Шаста здесь — целая комната, не изменившаяся с тех пор, как он переехал. Те же нелепые плакаты реперов и футболистов вперемешку с сочными пейзажами, те же спартанские условия. Аккуратно, как по линеечке, заправленная кровать, которую купили еще лет пять назад — с нее неудобно свисают ноги, но кого волнуют такие мелочи? Рабочий стол, полки с аккуратно расставленными книгами — с десяток справочников по ЕГЭ и столько же сборников с вариантами. Антон удивляется порядку, но в целом чувствует себя дома, и этого пока достаточно. Он вписывается в жизнь матери осторожно, ощущая себя пятым колесом. У мамы — новая работа, увлечения, очередная попытка заняться спортом «для омоложения организма», и свалившийся на голову взрослый сын явно не входит в ее планы. Нет, она готовит еду на двоих, по привычке закидывает в стирку чужие вещи и уже не ругается, учуяв стойкий табачный запах. Но любви Антон не чувствует. Да и откуда? Учитывая их отношения, Шаст благодарен и за такой прием. Его ведь могли и выпереть на улицу — да видно, матери не позволила совесть. В сказки о том, что она волнуется, Антон не верит ни капли — как не верил, что его дома любят. Ему такая любовь даром не нужна, вот только приходится смириться. «Ешь, что дают» — так говорила ему в детстве бабушка. Антон давится этой заботой, но ест. Потому что не может иначе. Одна беда — Шастун готов взвыть от тоски. Он не требует, чтобы его развлекали — но город внезапно кажется чужим, а выходить на улицу Антону страшно. Поэтому он слоняется по квартире, бездумно листает расставленные по полкам книги и разглядывает обои так, словно видит их впервые. Телефон он старательно игнорирует — самолетный режим включен четвертый день подряд, и Антону нравится думать, что там, за пределами этой пещеры, до него кто-то пытается достучаться. Об его отсутствии предупрежден только Дима, а остальные… Антон не признается себе в том, что ждет реакции Арсения. С грустной улыбкой прокручивает в воображении, как Попов носится по универу, ищет его, пропавшего первокурсника… В фантазиях Антона Арс ведет себя, как настоящий придурок, едва не царапая стены от тоски по их бессмысленной переписке. И не важно, что от реальности эти мысли далеки так же, как Меркурий с Марсом. Телефон — его основной источник общения и дохода, — лежит теперь в рюкзаке бессмысленной плашкой. Антон отчего-то боится его, как огня, и сейчас впервые за последние сутки достает, держит осторожно, точно настоящую драгоценность. Айфон за безумные тысячи рублей, последняя модель, предмет роскоши для воронежского мальчишки… Ядовитая змея — и источник всех его бед. Ох, как легко обвинить во всем бездушную технику. Антон этому соблазну с легкостью поддается. Легкий мазок пальцем по сенсору — и экран загорается. В углу осторожно мигает индикатор зарядки — семнадцать процентов. Искать провод Антону лень. Он поддается соблазну, тянется к галерее, оттуда — к сохраненным фотографиям. В этом плане Арсений ведет себя так, будто они встречаются не первый год: то и дело шлет нелепые селфи, фотографирует все вокруг и не скупится на смешные, но жизненные подписи. Антон листает один за одним эти кадры, и осознание, что они сделаны специально для него, неожиданно греет душу. Вот сонный Арсений валяется на подушке, вот Матвиенко закрывает лицо ладонью — наверное, устал быть невольной моделью. Вот длинные пальцы Попова лежат на учебнике по праву, а на следующем кадре — смазанный закат растекается по Москва-реке. Антон ловит себя на мысли, что безумно скучает, и почти готов позвонить Арсу — но стыд и неловкость оказываются сильнее. Он не знает, что сказать, как оправдаться, как объяснить ситуацию? А еще — страшно, что Арсений даже не заметил его отсутствия. До сих пор Антон действительно благодарен судьбе только за одного человека — за Димку Позова. И даже проснувшаяся симпатия к Арсу не может затмить огромной любви к этому человеку. Дима ему — как брат, мать, отец, все родственники разом, десять друзей в одном. И позвонить Шаст собирается тоже Позу — знает, что ему-то уж точно не наплевать. — Да? — Дима берет трубку почти мгновенно, и сердце Антона почему-то трещит по швам даже от такой мелочи. — Ну как там столица? Шаст храбрится по мере сил, не желая выдавать позорной слабости. Он по Москве уже скучает — не по людям даже, а по внутренней свободе. Последние дни для него — сплошная иллюстрация к избитой поговорке про «потерявши плачем», потому что Антон, привыкший уже к шумному городу, готов душу продать за возвращение туда. Но не сейчас. Еще слишком много нерешенных вопросов, слишком болит что-то внутри, слишком давит на грудь тревога. — Да все как обычно. Учеба идет, весь курс уже хихикать начинает, когда тебе «н»-ку ставят… Прикольно. Правда, не очень ясно, что преподам говорить, но ты же вырулишь, да? Антон торопливо кивает, рассыпаясь в череде обрывистых «да». Он еще не знает, как именно, но вывезет — наверняка. Всегда же получалось. — Слушай, может, бумажку купить какую-нибудь? Ну, что меня не было. Справку там, закрыть пропуски. Что думаешь? — На первый взгляд, крайне идиотская мысль, — комментирует Дима. — А если спалят? — А если не спалят? — парирует Антон. Других аргументов у него нет. Только робкая надежда на лучшее. — Тоже верно, — смеется Позов. Секундная пауза. — Слушай… Ты как вообще? Антон улыбается телефону. — Ну как-как… — пожимает плечами он. — Хуево. С другой стороны, жив еще, ходить могу, бегать… Короче, терпимо. Еще немного времени, и буду молодцом. Шастун в этом не уверен ни капли, но держится молодцом, сыплет оптимистичными фразами. Такой вот парадокс — единственного человека, который понял бы абсолютно любой бред, беспокоить своим нытьем не хочется. И Антон храбрится, а в процессе и сам начинает верить в лучшее. Когда-то ведь и ему должно повезти. — Я, если честно, не уверен, говорить тебе или нет. Нужно тебе это? — спрашивает Дима, заставляя Антона замереть в ожидании, но продолжения фразы не следует. — Что — это? — В общем. Тут Попов приходил, искать тебя, такой, знаешь, с горящими глазами… — Да он по жизни такой. Антон обрывает друга на полуслове — только бы дать себе передышку, хоть секунду на осознание невероятного. Секунду он прерывисто дышит в трубку, а после — спрашивает: — Ты же имеешь в виду того Попова, который Арсений? — А у нас есть другой? От случайного «у нас» Шаст снова расплывается в нелепой улыбке и думает, что окончательно превратился во влюбленного идиота. — Ну, и что он? В голову так и лезут идиотские диалоги из мыльных опер: «А он что? А она что? Да ты что!», и Шастун тихо хихикает себе под нос, надеясь, что Дима этого не заметит. — Говорю же, искать тебя приходил. Носом землю рыл… Короче, выглядел весьма взволнованным. Я не знал, что у вас так далеко зашло. — Да ничего у нас не зашло, — бормочет Антон, окончательно утонувший в собственных мыслях. Ему хочется, в сущности, двух вещей: обсудить с Димой весь их разговор, разобрав Арсения по косточкам, и обдумать ситуацию в одиночестве. Но оба варианта катятся к чертовой матери, когда во входной двери с противным щелчком поворачивается ключ. — Дим, давай я потом позвоню еще, ладно? У меня все хорошо. Если успеешь, сходи пожалуйста в деканат. Спасибо! — тараторит Антон, прежде чем сбросить вызов. Он сам не знает, зачем, но все-таки прячет телефон в карман рюкзака, прежде чем выйти встречать маму. Как будто он снова бесправный подросток, зависящий от родителей от и до, и обязан отчитываться о каждом шаге. Антона этот регресс пугает до чертиков. — Привет. Шастун неуклюже растягивает губы в улыбке, перехватывает из чужих рук пакеты с продуктами и тащит на кухню. Разбирать покупки — любимое с детства занятие, и даже сейчас оно успокаивает. Антон копается в еде, разбивает на категории и укладывает по ящикам. Овощи — к овощам, молоко — на дверцу холодильника, приправы — в верхний ящик стола. Легко, просто, знакомо. Как дома. На ужин он соглашается, но чувствует себя неловко, сидя за столом, пока мама носится, пытаясь успеть тысячу дел разом. Антон большой любви не испытывает, но все-таки вызывается помочь — и берет на себя уборку. В голову сами собой лезут шутки про «швабру со шваброй», а еще — крутятся непрерывно слова Димы. Антону кажется, что Позов все это выдумал, потому что так ведь не бывает? Но не верить лучшему другу не получается, да и Димка не тот, кто шутит подобным образом. Значит — правда. Невероятно. Антон неожиданно для себя улыбается, намывая потертый линолеум, и даже получает от матери ироничное «Чего ты так светишься?». Он прячет усмешку и мечтательно представляет Арсения, который — ну надо же! — о нем не забыл. Более того — который волнуется и ищет его. Разве это не значит, что ему как минимум не безразлично, что происходит? Наверное, да. Шаст чувствует, как вскипает от бесконечных рассуждений мозг, вздыхает — и продолжает уборку до тех пор, пока мать не зовет его ужинать. Не думать сейчас оказывается гораздо проще.

✗✗✗

Антон не говорит ни слова, не обсуждает ни с кем бесконечную вереницу сомнений, которые то и дело мелькают у него в голове, но в глубине души понимает — вечно так продолжаться не может. Его не гонят прочь, но отец возвращается через несколько дней, а перед ним Шаст не то что не хочет — боится показываться. У него внутри словно щелкает назойливый будильник, таймер с обратным отсчетом до отъезда. Ему бы не неделю, а несколько месяцев отдыха, да так, чтобы никто не осуждал и не тыкал носом в вынужденное безделье. Но — увы. Приходится довольствоваться малым. Антон шаг за шагом возвращается в реальную жизнь, буквально тащит себя за уши из болота. Он снова включает мобильный, хоть и удаляет все социальные сети и мессенджеры разом, но старательно изучает университетскую программу. У него еще сохраняется робкая надежда на успешную сдачу сессии, с которой, если что, проще и переводиться, и уходить в академ. А без этого — разве что заново поступать и терять год жизни. Хотя кого это вообще волнует? Смешно, но вбитые в голову стереотипы о перепоступлении так и мозолят глаза, мешая мыслить рационально. Так или иначе, его время подходит к концу. Поз не надоедает звонками, и сейчас Антон искренне ему благодарен. Он догадывается, что Дима наверняка с ума сходит, желая выяснить все подробности, оценить обстановку и написать десять разных планов действий в зависимости от ситуации. Для Позова менеджмент — идеальная специальность, потому что в голове у него — мощная электронно-вычислительная машина, строящая алгоритмы и просчитывающая вероятности. Когда Дима все-таки звонит, Шаст уверен — случилось что-то важное, и без промедления берет трубку. — Привет, — неуверенно выдыхает Антон. Он, по сути, увяз в дерьме по уши, но Поз как-то заставляет его улыбнуться. Антон думает, что в параллельной вселенной они были бы идеальной парой, знающей друг друга как самих себя. — Настало время охуительных историй, — говорит Дима. — Что там? Тревожность включается мгновенно, заставляя Антона перебрать все варианты, начиная с самых отвратительных и неприятных. — Ты же просил меня сходить в деканат, да? Шастун закатывает глаза. — Бля, Поз, с каких пор ты так любишь нагонять интригу? Всегда был прямой, как швабра, а сейчас что? Он не замечает даже, как повышает голос. Антон не злится на друга ни капли, но нервы уже сдают, заставляя срываться на всех подряд. — Не, Шаст, это ты швабра, не путай, — глупо хихикает Позов. — Короче. Я сгонял в деканат, узнать, что там у тебя по учебе. И знаешь что? — Что, блять? Антон не кричит, но почти захлебывается нервным смехом. — Оказывается, ты уже неделю как на больничном. Со всеми справками и бумажками. Прикол, да? — Что? Шаст глупо хлопает глазами. Мысли в голове заканчиваются и обрываются на полуслове, и кажется, будто суть разговора неожиданно ускользает. — Твое доверенное лицо, некто Арсений П., заходил к тебе в общагу и взял у тебя справки, потому что ты болеешь и не можешь их занести, чтобы закрыть пропуски. Как тебе такое? — Какие справки? При чем здесь Арс? — Антон, не тупи, пожалуйста. — На том конце провода Дима тихо вздыхает. — Арсений притащил за тебя какие-то документы, и по ним выходит, что ты даже какое-то время ходил на пары во время болезни. Тетка в деканате сказала, что ты даже, блять, молодец. — А ему это зачем? Антон не шутит, не придуривается — действительно не понимает. Отношения в его мире — по большей части товарно-денежные, и даже с коллегами-блогерами он общается чаще о взаимном пиаре да выходящих рекламах. Мысль о том, что кто-то может помочь ему бескорыстно — удивительная и непривычная, а уж то, что речь идет об Арсении… — Как же вы меня заебали, — неожиданно говорит Дима. Шаст не слышит в его голосе особенной злобы — разве что недоумение и почему-то тихий смех, но разгадать их причину кажется невозможным. — Да что не так? Я нихрена не понимаю! — стонет Шастун, сползая со стула на кровать и закидывая ноги на стену. — Два дебила — это сила, — резюмирует Позов, и прежде, чем Антон успевает что-то спросить, меняет тему. — Как ты там в целом? Нормально? Когда обратно собираешься? — Не знаю. Антон не рассказывает, что так или иначе должен съехать от родителей в считанные дни. Он еще не уверен, куда попадет после. — Я знаю, что ты не хочешь это слышать, но шумиха не такая уж и мощная прошла. Пара желтушных онлайн-журналов выпустили новости, какие-то блогеры хайпанули, паблики… Но в целом ничего такого. И имя твое почти не фигурирует. Антону эта новость удивительна. Неужели Выграновский слил это чертово видео, но не написал, о ком идет речь? Странно и глупо. Но он по-своему рад, потому что это оставляет шанс на нормальную жизнь. Его отношения с Эдом теперь вписываются в «Не хочу видеть никогда в жизни», и звонки с незнакомых номеров он тщательно игнорирует. К чему давать еще один шанс над собой посмеяться? Ему бы забыть, перечеркнуть и выплюнуть, точно липкую жижу. Но после слов Димы хочется позвонить и спросить: почему, блять, так? — Спасибо за новости, — сухо говорит он. — Мы тебя здесь ждем, — отвечает Позов, прежде чем сбросить вызов. Шаст изо всех сил держится за это «мы», представляя, что Дима имел в виду Попова. Возвращению матери Антон не рад. Всякий раз, когда входная дверь заходится в неприятном скрипе, и из коридора слышится напряженный голос, он вспоминает, что, по сути, является чужаком. Что это место, этот дом, эта жизнь — что-то катастрофически «не его». Словно одежда с чужого плеча — где-то жмет, где-то слишком свободно, но в целом — полная хрень. И громкое «Антон, нужно поговорить» тоже не добавляет оптимизма. Антон лениво тащится в коридор, заранее ожидая чего-то ужасного. Подростковый инстинкт работает быстрее мозга, заставляя сердце стучать быстрее в приступе невообразимой паники. Шаст вспоминает каждый свой шаг, анализирует, вычисляет, где закралась роковая ошибка. Иначе почему голос матери такой тяжелый, а взгляд — суровый, из-под бровей? — Да? Антон знает, что лучшая защита — это нападение, но сил давно уже не осталось. — Тут такое дело… — Вы все сговорились что ли? Он позволяет себе перебить мать на полуслове, потому что — ну невозможно же! — Не понимаю, о чем ты. Не то чтобы злобно, но так холодно и отстраненно, что Антон ежится, словно от сквозняка. Всякий раз, когда ему кажется, что отношения с родителями становятся лучше, его будто отбрасывает назад, в чертову реальную жизнь, где нет места чудесам. Вот и сейчас — вроде вернулся домой, его не выгнали, кормят и не задают лишних вопросов, но… Тяжелое «но» повисает в воздухе, в недосказанных фразах, в виноватом — с обеих сторон — взгляде. — Твой папа звонил. Он собирается завтра утром вернуться. Антон вздрагивает, как от удара, и отвечает почему-то на пару тонов тише. — Понял. Спасибо. — Секундная заминка. — Я постараюсь уехать раньше. Он не говорил, когда именно приезжает? Женщина беспомощно пожимает плечами. — Они на машине, сам понимаешь, как на дорогах будет… Антон пожимает плечами так, словно вся эта ситуация не волнует его ни капли, и уже разворачивается, чтобы уйти, когда слышит: — Не думаешь остаться? Поговорить? Тяжесть на сердце становится совершенно невыносимой. — Нет, — только и отвечает он, прежде чем скрыться в своей комнате. Если до этой секунды Антону казалось, что все может быть хорошо, то теперь — мир рушится в очередной раз, оставляя беспомощного подростка умирать под обломками. Он раздумывает, не съехать ли уже сегодня, но быстро отвергает эту мысль. За окном — не совсем ночь, но уже поздний вечер, и искать ночлег некогда и не хочется. Для этого нужно принимать решения, для которых Шастун определенно не созрел. Как будто утром что-то изменится. И тем не менее, он укладывается в кровать, по-детски поджав ноги, и утыкается носом в подушку. Телефон сам собой оказывается в ладони, но Антон не готов его включить. Все, что ему нужно — еще несколько часов тишины и покоя, поэтому он просто лежит, не осознавая, что начинает плакать, и сжимает айфон в ладони. Словно доказывает самому себе, что справится — заработал на этот чертов мобильник, обеспечил себе жизнь в Москве, чего еще бояться? Антон — взрослый самостоятельный человек. Пусть даже страдает, как неразумный ребенок. Вот только ему, кажется, слишком много всего. Последняя неделя жизни — концентрат эмоций, боли и откровенного пиздеца, от которого хочется только забиться в угол и остаться там на всю жизнь. Вместо этого он лежит, вглядываясь в темный потолок, и не хочет засыпать — потому что тогда ночь закончится слишком быстро. Утро случается неожиданно, как пожар, наводнение или чертов ураган «Катрина». Шаст еще не готов, но лениво ползет в ванную, топчется под холодным душем, в третий раз чистит зубы одноразовой щеткой и воет от боли, когда ударяется мизинцем о дверь. Кажется, еще одна неудача — и он ляжет и расплачется, как младенец, но Антон только сильнее сжимает зубы и идет собирать вещи. У него с собой — один рюкзак, на дне которого валяются новенькие, купленные уже в Воронеже трусы и футболки. Единственная пара джинс кажется грязной, но Антону катастрофически наплевать. Он только обращает внимание, что ремень болтается даже на последней дырке, и тяжко вздыхает — похудел. Это хорошо для псевдо-эротических фотосессий, но для организма в целом — катастрофа. Особенно если тенденция сохранится. Дурацкая несмешная шутка о том, как можно похудеть в гостях у родителей, вертится на языке, но рассказать ее некому. Антон в глубине души надеется уйти незамеченным. Поэтому он встает пораньше, наплевав на усталость и недосып, и упаковывает вещи еще до рассвета. Но план трещит по швам, когда дверь в комнату открывается, и сквозь тонкую щель Шастун видит маму. Она стоит в дверном проеме, словно застыв между двумя мирами — ни шагу назад, ни шагу вперед. Смотрит на Антона так, будто он — пришелец, выходец с Меркурия, неожиданно оказавшийся посреди воронежской квартиры. — Тош, папа отзвонился, сказал, уже едет. Антон поднимает неожиданно тяжелый рюкзак и оборачивается. — Так он вроде всю ночь едет, с Москвы-то. Забавно. Так они и гоняются — друг за другом или друг от друга. Меняются городами, лишь бы не пересечься. — Ну, он где-то рядом… Шаст усмехается. Эта фраза как будто вышла прямиком из второсортных бюджетных триллеров. — Я понял, — только и говорит он. Ловит себя на мысли, что уже, по сути, даже не безразлично, а по-настоящему похуй. Сколько можно вот так бояться? Антон надеется, что закрыл для себя историю с Эдом, а значит, в его жизни остался только один демон. — Не хочешь поговорить с ним? Антон как-то дико, по-звериному скалится и поправляет лямки рюкзака. — А ты когда-нибудь пробовала разговаривать с бешеным псом? По тяжелому взгляду матери понимает — перегнул. Антон уже забыл времена, когда родители выступали единым фронтом, но теперь чувствует себя точно так же. Обидев одного, обижает и второго, даже если совершенно этого не хотел. — Антон… — тихо говорит женщина и оборачивается, когда за спиной раздается щелчок. Шастун только краем глаза видит, как открывается входная дверь, и вдруг понимает — бежать некуда. За последние месяцы у него в голове сложился образ отца — безжалостное чудовище, крушащее все живое на своем пути. Подсознание то и дело подкидывает кадры со злодеями из комиксов, чудовищами из фильмов ужасов, и вся эта мешанина из масс-медиа перетекает в ассоциации, заставляя Антона нервничать все сильнее. Но теперь, когда он замечает отца, то видит не монстра и не маньяка — всего лишь уставшего человека, которому хочется отдохнуть. Только сталь во взгляде и поджатые губы выдают в нем накопившееся раздражение. — Привет, — выдыхает Антон, неосознанно делая шаг назад. Рюкзак упирается в стену, и он просто смотрит куда-то в угол, не зная, что еще сказать. — Ты зачем это сюда пустила? Шаст слышит голос отца словно через толстый слой льда. Чувствует — что-то внутри замерзает, хрустит, ломается на куски. А казалось, что хуже и быть не может. — Как же я от вас устала, — только и вздыхает женщина. Она раздосадованно всплескивает руками, косится на Антона — и отходит в сторону, освобождая путь. Шаст выходит — осторожно, касаясь ладонями стены, словно пытаясь обойти стороной дикого зверя. Не получается. Отец вырастает на его пути непреступной глыбой. — Тебе разве не сказано было не возвращаться? Шаст делает шаг вперед, но чувствует, что буксует. Оборачивается. Ручку рюкзака сжимают чужие толстые пальцы. — Ну так дай уйти, — огрызается он, впрочем, без особого энтузиазма. Антону кажется, что он — крошечная собачка, которая тявкает на какую-нибудь овчарку, лишь бы не показать страха. Слон и Моська, не иначе. — Я тебе не дам уйти, я тебя вышвырну, как и полагается, — тихо говорит мужчина. Резкий толчок — и Антон заваливается вперед, впечатываясь щекой в стену. Где-то на фоне слышится взволнованный женский вскрик, но никто его не спасает. Тяжелая ладонь ложится на загривок, и Шаст чувствует, как его ведет в сторону. Ноги подкашиваются, отросшие ногти больно впиваются в шею, а щека сама собой проезжает по шероховатой поверхности стены. Антон толкается плечом в отцовскую грудь, но сдвинуть эту громаду не может. Какого черта? Когда Антон наконец-то добирается до выхода из квартиры, щека разбита, и на старый линолеум падают редкие капли крови. Он чувствует, что хватка ослабла, и резким толчком вырывается из отцовских рук. Оборачивается, ловит взглядом обеспокоенное лицо матери — и ловит тяжелую пощечину. Подставился. Вот придурок. — Все понял? — прищурившись, спрашивает отец. Антон подавляет желание плюнуть ему в лицо — начинать драку отнюдь не хочется, тем более, если нет шансов победить. Поэтому он молча отступает, скрываясь за углом — и почти выбегает из подъезда во двор, где непрерывным потоком рушится с неба дождь. Он накидывает капюшон толстовки, подхватывает рюкзак — и отходит подальше от дома. Антон знает, что отец за ним не погонится — ему это попросту не нужно, но липкий страх так и не отпускает. Шастун миллион раз читал и слышал от всяких психологов и коучей, что нужно перебороть свой страх, взглянуть в глаза демонам прошлого, сохранить честь, достоинство — и стать сильнее. Но в жизни так не бывает. Яркое доказательство — встреча с Выграновским, а теперь — еще и с отцом. Сложно одержать победу, если ты глупый, никчемный слабак. Он доходит до соседнего двора, усаживается на качель, с трудом втискиваясь на узкое сиденье, и лениво отталкивается ногой от земли. В голове у него — пустота, вакуум, помноженный на нуль. Ни-че-го. Как и в жизни, собственно, ничего хорошего не осталось. Звук входящего сообщения заставляет его вздрогнуть — какого черта мобильник вообще включен? — а от короткого «мать» у него и вовсе встает ком в горле. Шаст на секунду замирает, словно решая, нужно ли открывать смс. Короткое «Извини» кажется больнее и унизительнее любой пощечины. Он усмехается, вспоминая, как тогда, после Эда, отец так же накинулся на него, обвинив во всех смертных грехах — как только можно было воспитать пидораса? Смешно. Антон рассказал, что его изнасиловал его парень, а родители так вцепились в последнюю часть новости, что совершенно не заметили первой. Да и зачем переживать за ребенка, который настолько ужасен? — Иди нахрен, — только и говорит он, уставившись в экран телефона, а после — блокирует, оставив сообщение без ответа. Ему сказать-то, по сути, нечего. Антон улыбается в пустоту — и так и сидит, наблюдая за тем, как разгорается рассвет где-то на горизонте.