Пожары и дожди

Антон просыпается от резкого толчка в спину. Он дергается, инстинктивно отодвигаясь ближе к краю постели, но соображает не сразу. Воспоминания возвращаются постепенно — ночной поезд, дурацкий хостел с неудобными короткими кроватями, неожиданная встреча с Арсом… На последнем пункте он спотыкается, обнаружив неожиданный пробел в памяти, и тщетно пытается выудить логическое объяснение, но так и не находит. Антон помнит только теплые объятия и безумно красивые руки, пряный глинтвейн и чужую застиранную футболку. Он внезапно спотыкается о собственные воспоминания. Мысли озаряет сумасшедшая догадка, и Шаст поднимается на локте, оборачивается — и готовится закричать, когда видит за спиной Арса. Попов мирно спит, обняв широкую подушку в форме лисицы, и чему-то во сне улыбается. Антону вдруг становится очень любопытно, чему именно. Паника наступает почти сразу. Шастун ловит неприятные флэшбеки, вспоминает прошлый раз, когда проснулся в чужой квартире — но тогда Арс хотя бы спал отдельно, а теперь по-хозяйски закидывает на него ноги. Антон морщится от неясных ощущений, когда Арсений обвивает его всеми конечностями сразу и почему-то думает о том, насколько изящные у него лодыжки. Ну не сумасшедший ли? Почти сразу ему становится жарко, но Антон лежит, боясь пошевелиться, и молча разглядывает потолок. Ему бы уйти пораньше, не дожидаясь, когда Арсений проснется и обнаружит нежданного гостя под боком, но выбраться из цепких объятий, не разбудив соседа по кровати, не получается. Шаст молится только, чтобы Арс успел откатиться прежде, чем откроет глаза и уткнется взглядом в чужую спину. Вместо этого Арс придвигается еще ближе, комкает в пальцах ткань футболки, и Антон явственно чувствует, как ему в бедро утыкается эрегированный член. А казалось, что ситуация не может стать еще более неловкой. Шастун вздыхает и принимает волевое решение — отпихивает Арсения на другую половину кровати. Попов от такого напора ожидаемо просыпается и теперь сонно хмурится, потирая глаза ладонью. Антону это не то чтобы нравится, но все лучше, чем лежать и думать о чужом стояке. Из двух зол, как говорится, он выбирает меньшее. — Доброе утро, — наконец говорит Арсений. В его тоне, отмечает Шаст, нет ни удивления, ни раздражения, ни страха. Вообще ничего. Как будто ситуация совершенно обычная, и они каждый день просыпаются вместе. Антон не может объяснить, но его такое отношение почему-то бесит. — И тебе привет, — бурчит он, насупившись. — А ты чего такой обиженный? У нас что-то было вчера? Суть вопроса так четко контрастирует с невинным взглядом Попова, что Антон вспыхивает от накатившего смущения. «Если бы я знал, что ты утром все забудешь, то было бы», — думает он, но вслух произносит другое — впрочем, не менее глупое: — Если бы было, я бы не обижался. Антон списывает свою глупость на банальное «не проснулся», но оправдать себя так и не может. Слишком стыдно за неосторожно брошенную фразу. — А так ты обижаешься, что не было? — усмехается Арсений, заставляя Шастуна едва не сгореть на месте. — Что ты так смотришь? Это логичный вывод. Шаст не отвечает. Воздерживается от колкостей, зная, что распалится еще сильнее. У него перед глазами — карусель образов, смелые картинки того, что могло бы случиться накануне, и Антон едва сдерживается, чтобы не наверстать упущенное. Вместо этого он садится, тянется за джинсами, которые почему-то валяются на полу, и отчаянно пытается вспомнить, чем на самом деле закончился вечер, как будто в потерянных двух часах заключается весь смысл его ничтожной жизни. Не получается. Арсений — и откуда у него столько сил? — уносится на кухню, гремит посудой и, судя по аромату, варит кофе. Шаст следует на запах, как чертов Рокфор из мультика про бурундуков-спасателей, и думает, что ему тоже не помешали бы Чип и Дейл, спешащие на помощь. Но — увы и ах! — разгребать все приходится самому. — Будешь? — спрашивает Арс явно для проформы, потому как на столе уже красуются две порции кофе, щегольски обсыпанные корицей. Антон пожимает плечами, но кружку все-таки берет. Арсений молча садится напротив и так блядски слизывает пенку с ободка чашки, что у Шаста едва дым из ушей не валит. Он только не может понять, это намеренная провокация, или Арс сам по себе такой — притягательный, как магнит, и возбуждающий каждым движением? Уточнить, конечно же, не у кого. — Кстати, а где Оксана? — спрашивает Антон, только сейчас вспомнив, что приехали они не одни. Последнее воспоминание — как он утыкается носом в плечо Сурковой и почему-то всхлипывает, но Шаст уже не помнит, о чем шла речь. А теперь он сидит на кухне вдвоем с Арсом и очень хочет знать, что произошло между этими моментами. — Наверное, на пары уехала. Хоть кто-то из нас должен учиться, верно? — А где она… — начинает Антон, не зная, насколько нагло с его стороны спрашивать об этом. В глубине души он думает, что Попов пошлет его к чертовой матери, но Арсений улыбается и отвечает, угадав вопрос с полуслова. — Театралка. Щукинское. — Прикольно, — на автомате отвечает Шастун, отчаянно пытаясь разгадать, что кроется за странным взглядом Арса. Ничего не получается. Как всегда. Антон не понимает. Не знает, что творится в голове Попова, когда тот мечтательно смотрит вдаль и осторожно облизывает ложечку из-под кофе. Не знает, что говорить, что делать, на что он имеет право, а что покажется странным, если не сказать хуже. Он со скрипом выдавливает из себя осторожные реплики, болтает об учебе, о жизни, о самых жестких преподавателях, которым уже скоро сдавать зачеты, а сам косится на Арса каждые две минуты, отслеживая его реакцию и по-детски радуется, когда получает в ответ улыбку — значит, все хорошо. Или хотя бы нормально. Парадокс. Общаться с Арсением невероятно легко — но и невероятно сложно. Звонок Димы оказывается для Антона внезапным. Для разговора он выходит в другую комнату: подробно рассказывает, что происходит, куда он пропал и где сейчас находится. При упоминании Арса Позов издает непонятный писк, и Антон обещает себе подумать об этом позже. Шаст обещает приехать в общежитие через час-полтора, и Дима шутливо обижается, что к Арсению он побежал первее, но в голосе друга Антон слышит звенящую радость. Он и сам почти счастлив — как будто Арс своим чудодейственным спасением вернул его в реальную жизнь, дал шанс все исправить. Хотя на самом деле этот шанс он подарил себе сам. Антон воспринимает встречу с Димой как идеальный предлог, чтобы уйти от Арсения без лишней суеты, глупых отмазок и неловкого молчания. Он быстро прощается, наспех надевает десять слоев одежды и уходит, неловко пожав Арсению руку. Фантомное прикосновение изящной ладони преследует его всю дорогу, и Шаст долго думает, не лучше ли было его обнять? В сущности, думает слишком долго для такой ерунды, и это его пугает.

✗✗✗

У Антона есть нелепая, но очень действенная скорая помощь: обо всех сомнениях и проблемах он пишет в блог. Он помнит, как еще тогда, в школе, жаловался на одноклассников, требовательных учителей и невыносимое давление по поводу единого государственного, делился сомнениями, надеждами и мечтами. Начинал он наивным маленьким мальчиком, которому было неведомо понятие интернет-безопасности. Смело изливал душу в сеть, за что и поплатился травлей и тяжелым предательством Выграновского. Хотя если подумать, Эд ничего ему не обещал — Антон сам повелся на воздушные замки, обрадовался вниманию, точно назойливый щенок, и с разбегу прыгнул на эти грабли, не рассчитав последствий. Сейчас блога нет. Шаст вспоминает об этом не сразу — рука сама тянется к телефону, в галерее которого копятся подходящие для ленты фото. Но, хотя Антон втискивается обратно в реальный мир, думает о грядущей сессии и жизни в столице, к возвращению в Инстаграм он еще не готов. И это порождает десятки вопросов. Очевидный минус — становится не с кем поговорить. Антон привыкает к незримому присутствию тысяч зрителей, которые при случае выслушают, дадут совет и позволят посмотреть на ситуацию под другим углом. Ему, в сущности, с аудиторией повезло — редкие скептики да хейтеры никогда особенно не мешались, оставаясь лишь исключением среди бесконечной любви и поддержки. А теперь, когда все закончилось, Шаст скучает по этому ощущению, вновь чувствует себя не больше, чем просто глупым школьником. Вернее, теперь уж студентом, но что это меняет? Наравне с одиночеством в груди у Антона взрастает страх. Банальный до одури — он логично боится, что теперь, лишившись источника дохода, останется в нищете. Ему много не надо, но жизнь все-таки требует денег — поесть, покурить да купить теплую зимнюю куртку и те симпатичные Мартинсы, которые присмотрел еще в сентябре. Антону не привыкать считать копейки, но даже с учетом экономии запасов его хватит на пару месяцев, а дальше — что? Работать по ночам или брать двенадцатичасовые смены в ущерб учебе? Это ведь несерьезно. Антон думает, что у него, как и в песне Сплинов, выхода нет — и рассвет уже разгорается. Он возвращается в общежитие побитой собакой, пробирается, как шпион, обтираясь боками о старую штукатурку. Давно забытое ощущение паники включается снова, затмевая собой любой рационализм — кажется, будто все вокруг знают о его позоре, все читали мерзкие статьи, все видели унизительные кадры. Но редкие группы людей равнодушно проходят мимо, не удостоив его даже взглядом, и Антон убеждает себя, что ничего страшного не произошло. У него, конечно, получается чуть меньше, чем нихуя и никак. — Можно? Он стучится в дверь комнаты так, словно не прожил здесь несколько месяцев. Родная триста двенадцатая уже не кажется ему домом — всего лишь декорация, в которой он вынужден существовать. Антон внезапно замечает, насколько здесь тесно, каким спертым кажется воздух, и автоматически оттягивает воротник. — Ну, привет, — говорит Дима, впуская его внутрь. Антону страшно. Он сбежал тогда, потому что не мог смотреть в глаза Позову. И дело не только в несмываемом позоре — просто Дима, как гонец, принесший плохую весть, накрепко связан в его ассоциативной памяти с тем жутким вечером. Шастун вновь оказывается в той комнате, видит друга — и напрягается в ожидании неприятностей. Так выжившие в авиакатастрофе до конца жизни обходят аэропорты по широкой дуге и дрожат при упоминании трансатлантических перелетов. Антон надеется только, что запас терпения у Позова еще не иссяк, и он сможет в очередной раз понять и простить неочевидную придурь. — Ну, рассказывай. Дима поворачивается на стуле и кивает на аккуратно заправленную кровать. Эти выглаженные накрахмаленные простыни еще сильнее убеждают Антона в том, что от его дома здесь мало что осталось — хотя прошло всего несколько дней. — Что рассказывать? Садится неуклюже, так и не сняв уличной обуви. Дима даже не ругается, хотя видно — накануне он ползал с тряпкой по всем углам, разве что языком полы не вылизывал. — Что посчитаешь нужным. Я уж не знаю, что могу требовать, — с неясной горечью отзывается Поз. Антон жмурится в наивной надежде — если закрыть глаза, то все проблемы тут же исчезнут. Такой детский подход, но иного у него не осталось. Он вдруг с неожиданной ясностью понимает — проебались. Они оба, приехав в столицу, потеряли друг друга. Антон вспоминает каждый раз, когда выбирал промолчать, не делиться эмоциями, не грузить проблемами, и больше всего жалеет, что все — так. Шаст, конечно, влюбляется в Арсения и скучает по нему так сильно, что щемит где-то в груди, но настоящая дружба — важнее. Как он сумел об этом забыть? — Дим… Послушай меня, пожалуйста. Настоящие мужики не льют сопли, но что нам, пидорам? Неловкая усмешка. — Пидор здесь только ты, — улыбается Дима, и у Антона становится теплее на душе. — Я тоже тебя люблю, — кивает он. — И мне пиздец как жаль, что мы отдалились. Пиздец, да? Я так мечтал жить с лучшим другом, и сам же эту дружбу похерил. Вот, блять, незадача. — Бля, Шаст… — В Димином вздохе отчетливо слышится: «заебал». — Меньше драмы. Че ты похерил? Нормально все. Словно в подтверждение своих слов, Позов подкатывается на стуле — когда только успел купить? — и протягивает Антону ладонь. Шаст цепляется за чужую руку, точно за спасательный круг, и улыбается во все тридцать два. — Думаешь, вывезем? — Как нехуй, — быстро говорит Позов. Антону все кажется возможным. — Ты знаешь… — Он картинно вздыхает и падает на кровать. — Я все жду какого-то подвоха. Ну, не бывает же все так просто в жизни, обязательно какой-то пиздец настанет. Шастун сам от себя бесится, потому что говорить о чувствах — неожиданно сложно. Другое дело — посты. Там можно написать текст в заметках, оставить на несколько дней, переосмыслить, отредактировать, поискать в интернете цепляющие метафоры. К тому же, читатель — существо обезличенное и, как ни старайся выстроить связь с подписчиками, каждого из ста тысяч не назовешь другом, на каждое мнение не обратишь внимания. Парадоксально, но для Антона излить душу на весь интернет — как будто прокричаться в глухом лесу, а вот поговорить с лучшим другом… Здесь начинаются проблемы. — Тебе пиздеца мало? Так у нас до первой сессии месяц, и я, честно, не знаю, как ты ее сдашь. Антон усмехается. — Спасибо за честность. — Секундная заминка. — А что там? — Список зачетов глянь на сайте, а содержание всех учебников я тебе за полчаса не перескажу. Шаст перебирает в памяти события последних месяцев и сам себе признается, что учебы там было явно меньше, чем полагается. Он не забил на универ до того состояния, когда одногруппники на перекличке спрашивают, как выглядит тот странный парень, но и в отличники не выбился. Антон заранее понимает, что у него будут проблемы, но странный оптимизм не дает опустить руки. — Дим, а, Дим… — Он строит щенячьи глазки. — Ты же поможешь мне подготовиться, да? Позов наклоняет голову вбок и издевательски спрашивает: — А что, твой Арсений уже отказался? Антон кривится, точно от зубной боли, и переводит взгляд куда-то в угол. Моргает часто — не от желания заплакать, но от плохо скрываемого шока. Имя Арса проносится по нервной системе, напрочь отрубая половину чувств и обостряя другие, и, что страшно — Антон не понимает, какие именно. А стоящее перед именем уверенное «твой» — и вовсе удар в самое сердце, на поражение. Что же ты медлишь с этой мишенью? — Да он мне всего пару раз помог, — выдавливает из себя Шаст. — А ты откуда знаешь вообще? — Совсем крыша поехала? Ты сам мне рассказывал, — спокойно отвечает Дима. Антон этого не помнит. Ему кажется, что все, связанное с Поповым, он хранит глубоко внутри — неясно только, как нерешаемую проблему или бесценный клад. И он хоть убей не помнит, чтобы делился подробностями с Позом. Хотя тогда, когда они с Арсом занимались этой чертовой экономикой, все было не так запутанно, и он вполне мог поделиться. Он медленно кивает, как бы соглашаясь с другом — а что еще остается? — но ситуацию не комментирует. Спустя столько времени те встречи с Арсом, бесконечные обсуждения задач в общем чате — все кажется настолько далеким прошлым, что вспоминать об этом нет смысла. Антон не думал об этом тогда, но сейчас скучает по той кажущейся простоте и логике ситуации. У него от Арсения мир перевернулся, помнится, чуть ли не с первой встречи. Не любовь с первого взгляда — он и сейчас не готов сказать, что именно любит, — но устойчивое любопытство и интерес. И все было хорошо, пока он не выпустил чувства за пределы своей головы. Жаль, что теперь ничего уже не исправить. Антон об этом — честно! — не думает. В его мыслях — учеба, теория, формулы да примеры, а еще — свежие воспоминания о доме, куда совершенно не хочется возвращаться. В очередной раз сравнивая Москву с Воронежем, Шаст делает однозначный выбор, зубами вгрызаясь в столицу — только бы не назад. Здесь и сейчас его борьба — стопка унылых учебников, в каждом из которых нужно разобраться. — Ну так поможешь? Он косится на Диму, состроив умильное выражение лица. Надеется — не устоит. И Позов быстро кивает. — Без проблем. С чего начнем? Антон осмотрительно не выдает недоуменное «Что, прямо сейчас?» — только тянется за телефоном, чтобы хоть посмотреть на внушительный список зачетов. В первом семестре половина предметов — общие, и год назад он бы обрадовался возможности выехать на том, что знает лучше. Теперь это не имеет значения, ведь Шастун не помнит практически ничего. — Давай прям по списку… Концепции современного естествознания. — Антон хмурится. — У нас что, есть такой предмет? — Придурок, — комментирует ситуацию Дима. Шастун не спорит. Через полчаса он готов взвыть от усталости. День еще только начинается, и Антон оказывается не готов к тому сумасшедшему потоку знаний, который обрушил на него Позов. Тот безжалостно проходится по тому, что нужно выучить — благо, к зачету есть определенный список вопросов. Большая часть материала здесь — лекции да преподавательские статьи, поэтому оба сидят, уткнувшись в один на двоих экран ноутбука, и изредка обмениваются комментариями по спорным вопросам. Антон пролистывает четыре десятка листов — и это на общеобразовательном курсе! — и просит сменить тему. Не только потому, что ему становится тошно, но все это он может выучить сам, прочитав вопросы раз двадцать, и помощь друга здесь практически не нужна. Есть задачи куда сложнее. — Математика? — не то спрашивает, не то утверждает Шастун. Он торопливо скачивает учебник, которым за весь семестр так и не обзавелся, и тихо стонет от безысходности. — Может, мне перевестись? — От математики не скроешься, она везде есть. Придется помучиться, — усмехается Позов. Арс возвращается в его мысли довольно скоро. Шаст неосознанно сравнивает Диму с Арсением: армейская дисциплина против веселого раздолбайства. Поз, несмотря на все тусовки и развлечения — перфекционист, готовый разложить по полочкам любую задачу. Под его суровым взглядом Антон теряется, на мгновение забывая, что имеет дело с лучшим другом — настолько он кажется требовательным. Арсений — другой. Артистичный и яркий, он может подать любую чушь так, что это будет интересно. Антон вспоминает, как заслушивался импровизированными лекциями, а еще — как играли солнечные лучи в волосах и на ресницах Попова. Забавно, что эта картина так и застыла у него в памяти, словно яркая фотография. Не забыть, не отклеить. Он качает головой и возвращается мыслями к Диме, но нить повествования уже потеряна. — Нихрена не понимаю, — признается он, глядя на стройные ряды формул, выведенные Позом. — Потому что думаешь о херне, — резюмирует Дима. — Если хочешь, погнали на лекцию, может, там поймешь. Она как раз через полчаса начинается. По хитрому взгляду друга Антон понимает — ничего он там не поймет, но поехать все-таки не соглашается. Слишком силен страх и острое желание прямо сейчас переехать в глухую тайгу. Он качает головой, извиняясь, и неуклюже укутывается в плед. — Уверен? Сессия скоро, — пытается воззвать к его совести Позов. Антон все знает и так. Понимает, что у него проблемы, но заставить себя выйти из дома — нет, только не сегодня. Арсений, конечно, вытащил его из чертового хостела и приволок обратно в реальную жизнь, но это еще ничего не значит. Для Шаста и появиться в общежитии — уже маленькая победа над обострившейся паранойей. — Ну все, мам, хватит, — улыбается он, и слово «мама» неожиданно режет по нервам. У него в голове кинолентой вьются воспоминания о чудесной встрече с отцом и о том, как мать стояла, небрежно прислонившись к стене, и безмолвно ждала, когда ее сына размажут по стенке. Она опять, опять, опять ничего не сделала — эта мысль, обсосанная уже со всех сторон, отзывается в подреберье болезненным уколом. «Если ты даже родителям не нужен, тогда кому?» — Ладно. Если что, позвони Арсению, он же где-то достал эти справки. Шаст думает, что и сам может вбить очевидный поисковый запрос в какой-нибудь Гугл, но ничего не отвечает. Они долго могут обмениваться ничего не значащими колкостями, но в этом нет смысла — да и Арса вспоминать больше не хочется. Телефонный звонок раздается, когда Дима уже стоит в дверях, благоразумно наматывая теплый колючий шарф. Антон дрожит всем телом, хватает друга за рукав в безмолвной просьбе — помоги. Пожалуйста, помоги. Номер на экране — неизвестный, и Шастуна мгновенно отбрасывает назад, к разговору с Эдом. Он не знает, как Выграновский узнал его контакты, которые, в отличие от рабочего телеграма, не лежат в открытом доступе, но логика бессильна перед наступающим страхом. Антон уверен — звонит именно Эд, наконец-то решивший поглумиться над глупой жертвой. Ведь зачем еще ему было проворачивать такой цирк, если не наслаждаться итогом? Шаст молча протягивает телефон Диме, и тот торопливо принимает вызов. — Да? Да, да, да. Хорошо. Да, — выговаривает Позов. У Антона внутри все сжимается, скручивается в тугой узел. Он гадает, какого черта вообще происходит, и количество возможных вариантов стремится к нулю. — Это Егор. Хочешь поговорить? — наконец спрашивает Поз. Антон облегченно выдыхает. — Давай. Ему не то чтобы хочется общаться, но радость от того, что звонит не Эд, слишком сильна — и он автоматически тянет руки к телефону. — Да. Привет, — улыбается он. — Да. Нет, помощь не нужна, спасибо. Я не готов пока встретиться. Он отвечает на все вопросы быстро, торопливо, не желая останавливаться на неприятных моментах. Антону больно и страшно вновь вспоминать то, о чем напоминает Егор, но вместе с тем — приятно, что он вообще решил позвонить. Шастуну видится жест заботы и поддержки, и он расплывается от умиления. — Окей, спасибо. Я напишу, как смогу, — говорит Антон, когда фотограф заканчивает затянувшийся монолог. Позов так и стоит в дверях, полностью одетый, и нетерпеливо стучит ногтем по циферблату. — Слушай, Шаст, — начинает он, поправляя воротник куртки. — А есть какая-то причина, почему ты не сказал так же Арсению? Ну, вот это «спасибо, я не готов», и все нормально было бы. Разве нет? Антон недоуменно поворачивается к другу. — Причем тут вообще Арсений? «Да вы все сговорились что ли?» — Метод дедукции. Он прибегал искать тебя, заказал эти ебаные справки, а теперь привез тебя в общагу. Не смотри на меня так, он звонил утром. И что ты ему сказал? — Что? — тупо хлопает ресницами Шаст. — Что происходит? «Когда вы успели так спеться?» — Ты бы хоть поблагодарил человека нормально, а не бегал, как испуганный хомячок. На случай, если ты не понял суть моей чудесной метафоры, в конце окажется, что бегаешь ты в колесе, которое стоит на месте. Антон неожиданно вспыхивает и смущенно отводит взгляд. Он ведь действительно не помнит, поблагодарил ли Попова, а тот явно заслужил хоть несколько добрых слов. — Да потому что мне не страшно, что Егор обо мне хуевое подумает. Ясно? — выпаливает он и тут же отводит взгляд, осознав, какую глупость сказал. — А с Арсением страшно? Антон кивает, избегая встречаться взглядом с Димой. Глупость — но ему действительно страшно, что Арс увидит его в дурном свете. Но так сложно казаться лучше, если привык считать себя одним сплошным недостатком. — Я бы провел с тобой душеспасительную беседу, но пиздец как опаздываю, — говорит Дима, и Антон благодарен их дурацкому расписанию за то, что Позов собирается и уходит, оборвав диалог на полуслове. Ему обсуждать это все не хочется — слишком уж сложно. Если закопаться в собственные глупые мысли, всегда есть шанс найти в глубине души то, что совершенно не ожидал увидеть. И Антон самого себя пытается игнорировать. Тем не менее, он в спешке набирает сообщение — короткое «Спасибо» — и отправляет Арсу, а после — убирает телефон в ящик стола, и еле сдерживается, когда тот сдержанно вибрирует, извещая о входящем. Ответ ему видеть не хочется.