Пожары и дожди

— По-зов! Шас-тун! Методичный стук в дверь возникает внезапно и не прекращается ни на секунду, заставляя Антона выругаться себе под нос. Звуки подавать не хочется — того и глядишь, выдашь свое местоположение, а значит, незваный гость наверняка не отвяжется. А Шаст никого видеть не хочет. Когда Дима, спящий куда крепче и спокойнее, все-таки открывает один глаз, Антон машет руками, отчаянно пытаясь показать: не нужно. — Поз… — шепчет он, укутавшись в одеяло. — Поз, твою мать… — Я знаю, что вы дома! — тут же отзывается человек за дверью. Дима натягивает домашние шорты и неуклюже топает ко входу. — А где нам еще быть рано утром, придурок? — спрашивает он, окинув Матвиенко недовольным взглядом. Антон стонет — и ныряет обратно в одеяло. Сережа, естественно, никуда не уходит. Ему наплевать, что Шаст так и лежит в одних трусах, не желая устраивать стриптиз перед гостем, а Позов шатается, спотыкается о разбросанные по полу вещи и спросонья обжигает руки горячим кофе. Чудеса. Любого другого человека они бы выперли прочь в первую же секунду, но бестактность Матвиенко кажется почти милой, и ребята воспринимают это как должное. Что-то вроде стихийного бедствия — если ураган уже снес крышу, глупо жаловаться и просить вернуть все, как было. Нужно просто пережить последствия. — С чем пожаловал? — наконец спрашивает Антон, кое-как влезая в джинсы прямо под одеялом. Матвиенко широко улыбается. — Я ждал этого вопроса. Друзья, как вы догадались, я явился не просто так… — Давай реще, а? — обрывает его Дима. — Я все еще решаю, стоит ли тебя убить и каким образом. Антон усмехается в одеяло и выползает-таки к крошечному складному столику — очень уж ароматным кажется дешевый растворимый кофе, а у ребят к первой сессии просыпается студенческая неприхотливость. — Да бомба вообще! — говорит Сережа, и Шаст смеется, потому что, ну, у этого человека все — бомба, огонь, вообще пушка и прочие восторги. — Мы делаем новогоднюю вечеринку прям в общаге, для своих. Попросили ключ от комнаты отдыха наверху, так что и помещение есть. С балконом! Матвиенко гордо выставляет вверх большой палец, будто именно балкон — высшая ценность, последняя вишенка на торте. — Ну уж куда мы без балкона? — ворчит Антон, хотя знает, что при случае побежит курить первым. — Я не знаю, если честно. Ему бы, возможно, и хотелось отдохнуть и вырваться из накатившей суеты, вот только липкий страх и тревожность зарождаются внутри с новой силой, мешая строить планы. Антона со времен того видео никто не узнал, не тыкал пальцем на улицах, и от этого даже обидно — неужели он такой безызвестный блогер? Хотя это, конечно, сущая глупость. Да и кого теперь волнует мнимая популярность? — А зачем так рано? — интересуется как всегда практичный Позов. — Ну, смотри. — Сережа выглядит как пародия на дворового авторитета. — Потом народ вспомнит про зачеты, потом по домам поедут на праздники, а после нового года не комильфо уже. Другое дело сейчас, начнем настроение создавать. Ты против? — Ну ясно. Повод подбухнуть всегда найдется, — резюмирует Шаст, все еще злобный после внезапного пробуждения. — А зачем было так рано приходить? У нас че, утренник? Матвиенко пожимает плечами, и Антон читает в этом жесте простой ответ: захотелось. Завидует даже — для кого-то достаточно одного желания, и не нужно миллион раз обдумывать, прокручивать в голове «за» и «против», нерешительно топтаться на пороге несбывшегося веселья. Захотелось — и пришел. «Захотелось — обнял Арса, захотелось — поцеловал. А то болтаешься, как придурок, ни туда, ни сюда». — Ну… — Дима неловко улыбается и косится на Шастуна, как бы спрашивая разрешения ответить за двоих. — Мы придем… Наверное. Да? Антон хочет спросить, собирается ли прийти Арсений, но вовремя понимает, что это уже чересчур. И если кто-то еще не понял, что он влюбился, как последняя нищенка, после таких вопросов его чувства точно будут как на ладони. Остается надеяться, что Арс по обыкновению не пропустит такое событие. — Да, идем. — Супер, — кивает Матвиенко, догрызая неизвестно откуда вытащенное печенье. — А еще этой вкусной штуки у вас нет?

✗✗✗

Антон волнуется, как семиклассница перед первой школьной дискотекой. Не нелепым сборищем вместе с родителями, где все неуклюже жмутся в центре класса под одобренную взрослыми музыку, а именно дискотекой — когда первые поцелуи в темных коридорах да притащенные тайком сигареты, которые курят по одной затяжке, выдыхая дым в туалетную вытяжку. Хотя, когда все раскладывают привычный Твистер и достают карточки для Крокодила, Антон не уверен, куда именно попал. — Слушай, Серый, я все спросить хочу. Как так вышло, что вы даже на тусовках играете в эту хрень? Кивает на девчонок, которые радостно достают коробку с Манчкином, и усмехается. Ну что за детский сад? — Ну это же Арс, — говорит Матвиенко так, словно это все объясняет. — Он на первом курсе прошел школу вожатых, сгонял не куда-нибудь, сразу в Артек, прикинь? И притащил с собой развлечения. Если спросишь, то тут еще песни лагерные знают и кричалки какие-то. Даже те, кто в лагере не был ни разу. Антон невольно улыбается. — Да, это на него похоже. — Он такой, — задумчиво отзывается Сережа. — Каждому, знаешь, в душу западает. Шастун косится на собеседника в тщетной попытке понять, было ли это намеком, но — увы. Сережа кивает и растворяется где-то в районе входа, в скоплении прибывающих гостей. Обещанное «Для своих», видимо, значит «Для всех, кто успеет подтянуться», потому Антон всех присутствующих пересчитать не может, а кого-то и вовсе видит впервые. Типичное московское общежитие. — Антон! Шаст слышит за спиной незнакомый голос и за секунду прокручивает в голове самые жуткие варианты развития событий. Представляет Эда — и похуй, что тембр не похож совершенно, — кого-то из подписчиков, старых воронежских друзей, которые вот-вот его разоблачат и опозорят. Он не знает даже, какой вариант глупее и нелогичнее остальных, но паника включается раньше, еще до того, как ему на плечо ложится чужая ладонь. — Это же ты? Незнакомец широко улыбается и, по всей видимости, не планирует затевать драку. Это уже утешает. — Я, — глупо кивает Шаст, вглядываясь в его лицо и пытаясь понять, где же они встречались. — А ты… — Слава, — улыбается парень, и Антон глотает угрюмое «Заебись». — Мы виделись как-то на прошлой встрече. За футбол еще обсуждали. Антон думает, что «Обсуждать за футбол» — совершенно придурочная грамматическая конструкция, и какой только гений ввел это в обиход? — А, ну да. — Тихо и заторможенно. — Вижу, не помнишь. — Незнакомец, кажется, ничуть не в обиде. — А я тебе пиво принес. Вишневое. Будешь? Шастун хватается за предложенную бутылку, отмахиваясь от параноидальных мыслей — уж не собираются ли его отравить? Но глаза у Славы добрые, улыбка искренняя, и на маньяка он не похож. — В честь чего? — спрашивает он, привыкший, что ничего не случается без причины. Слава пожимает плечами, еще сильнее растягивает в улыбке губы и демонстрирует весь зубной ряд разом. — Просто. Антон кивает. Просто — так просто, о чем здесь еще говорить? Парнишка оказывается боевым. Шастун подозревает, что его кто-то попросил приглядывать — Дима, Сережа или, чем черт не шутит, Арс, — но проверить это нет никакой возможности. Но Слава не выглядит несчастным: поддерживает разговор и первым тащит Антона играть в Крокодила. Антон соглашается — но только потому, что чувствует себя обязанным за пиво. Ему кажется — понимает он это только сейчас, — что после удаления блога приходится искать себя заново. Приживаться в компаниях, тратить свободное время на что-то, кроме постов и фото, учиться транслировать свое мнение живым людям без помощи телефона. Из его самоопределения внезапно исчезает одна, но чертовски важная грань, и Антон без клейма «блогер» чувствует себя пустым. Он теперь — не загадочный парень из Инстаграма, а «просто Антон». О таких обычно говорят «ну, тот, который…» — и почти никогда не запоминают имен. И Шаст врывается в жизнь, заполняет собой все свободное пространство — лишь бы снова стать «кем-то». Шутит — иногда глупо, но громко и ярко. Присоединяется к караоке, где строки ползут прямо по экрану ноутбука — фальшивит, повышает тон до мышиного писка, но поет. Берется за самые нелепые задания в Крокодиле — и мастерски показывает любую чушь, которая только приходит в чужие пьянеющие головы. — Стоматолог, который ставит брекеты пьяной Снегурочке? Ты серьезно? — шепчет он на ухо парню, который в очередной раз загадывает невыполнимое. — Ну, вызов, блять, принят, — комментирует громко, вызывая смешки из зала. И с удивлением слышит откуда-то сбоку свист. Оборачивается — и, да, естественно, видит Арсения, который сидит, сложив ноги на колени Оксане, и подбадривает его громкими хлопками. Все зря — Антон разглядывает обнаженные щиколотки, и у него темнеет в глазах, теряется связь с реальностью. — Жги, Шаст! — кричит давно уже пьяный Позов, и Антон, улыбаясь, начинает спектакль. Он действительно заставляет народ валиться на пол от смеха. Отыгрывает и стоматолога, и Снегурочку, смешно отбрасывая воображаемую длинную косу, и заодно Деда Мороза, комментирующего процесс. Антон расслабляется, входит в роль — и почти забывает об остальном мире. Никогда бы не подумал, что ему настолько понравится играть. — Что за херня? — кричит с задних рядов Слава, заставляя уже Антона посыпаться от накатившего смеха. Он заканчивает игру успешно, но под конец перестает угадывать, потому что оказываться в центре внимания уже не хочет. Снова чувствует себя разряженным телефоном, и способов восполнить батарею у него два — покурить или выспаться. Антон выбирает первый. Теперь он рад, что в комнате отдыха есть балкон, который, по сути, должен был стать лоджией — но пустые оконные ставни так и зияют, ничуть не защищая от холода. — На модели толстовка старая, воронежская, и пиздец какая усталость, — комментирует он, вглядываясь в сияющие огоньки где-то на горизонте. Хорошо, что никто не слышит. У Антона в душе — жаркое лето, светит солнце и поют птицы. Иначе не объяснить, почему он прется на улицу раздетым и, хоть и дрожит, но из чистого упрямства стоит на месте. Облокачивается локтями на хлипкий забор, но тут же отскакивает, когда ржавая железяка скрипит от напряжения. Затягивается — и почти чувствует себя живым. Еще бы спину не продувало. — Тебе нормально? Где-то слева скрипит балконная дверь, и Антон думает, что заебался общаться вот так, и случайные знакомые бесят его до дрожи в промерзших пальцах. — Тихо, тихо, без резких движений, — смеется Оксана, и ее смех подходит под дурацкие метафоры из романов: как переливы ветра, взмах крыла бабочки или что-то такое. Очень уж красиво и мелодично. Антон косится на девушку не то чтобы со злостью — с банальным недоумением. Если от какого-нибудь Славы он знает, чего ожидать, то здесь — пустота. Только дурное предчувствие так и лезет в голову, мешая сосредоточиться. — Я даже не знаю, как спросить, чтоб не прозвучало хуево, — говорит он, в очередной раз затягиваясь до самого фильтра. — Че надо? Он бы сам с себя рассмеялся — ну точно же воронежский гопник. Интересно, что бы сказал Арсений про его неуклюжий выпад? — Поговорить хотела. — Оксана пожимает плечами так, будто для них это — обычное дело. — Вот не знаю только, как начать и с какой стороны подступиться. Антону эти сопли — до лампочки, и уж тем более он не хочет терпеть искусственных интриг. Антону страшно, потому что точка пересечения у них, в сущности, одна — и это Арсений. А говорить о нем Шастун не готов. — Короче. Год назад я подписалась в Инсте на прикольного мальчишку… Шаст вздрагивает. «Лучше бы про Арсения». — И что? — Его с головой выдает дрожащий голос. — И потом оказалось, что он знакомый моего знакомого. Представляешь? Как тесен мир. И что он учится в одном универе с моим лучшим другом. Из всей тирады Антон выцепляет «лучшего друга» и держится, как за последний спасательный круг. Так значит Арс и Оксана — друзья? Становится интересно — кто из них кого динамит? — И? — И потом он удалил блог, — послушно продолжает Оксана, плотнее запахивая легкую куртку. Она-то молодец, сообразила одеться, вот только светлая кожанка явно не по сезону, и Антон неожиданно готов отдать последнее, только бы согреть девчонку. — Ты пришла устроить мне деанон? Антон закуривает вторую, прикрывая зажигалку от ветра — потому что никаких нервов уже не хватает. — Ты так обо мне думаешь? — Оксана щурится, и Шаст ощущает себя настоящей сволочью, потому что она, кажется, вот-вот заплачет. — Я знаю, что мы не друзья, но просто… Хотела сказать, что если вдруг, то тебе есть, кому поплакать в жилетку. — Намекаешь, что без тебя некому? — резко спрашивает Антон — и сам себе удивляется. Он и хамить-то совершенно не хочет, и на крик срываться — не его это. Но липкий страх накатывает волнами, а защитная функция психики резво перемалывает его в злость и грубость. Смешной мальчишка. Так долго обнажал душу перед подписчиками, прикрываясь лишь тем, что все они — безликая масса, а теперь, взглянув в глаза лишь одной из них, пугается донельзя. Потому что Оксана — не просто девочка, которую можно лайкнуть, и она запищит от счастья, и не критикующий комментатор, которого так просто убрать в черный список Антон запоздало понимает, что стоящая перед ним девушка знает все его секреты, все гадкие тайны. Более того — что он сам ей все рассказал, пусть даже опосредованно. — За что ты так со мной? — вдруг спрашивает Оксана. Шаст глупо хлопает глазами. У него — с десяток вариантов, начиная от «Да просто заебался сегодня» до «Думал, ты мутишь с парнем, который мне симпатичен». И все — правда, которую не хочется озвучивать. — Окс… — начинает он, панибратски сокращая чужое имя. — Я просто… Хуй знает, как реагировать. — Можешь среагировать позже. — Улыбка. — Ты мне реально уже как родной, учитывая… Суркова осекается, и Антон, почувствовав заминку, смотрит на нее с нескрываемым любопытством. — Учитывая что? — Ну, как Арс постоянно про тебя болтает. Антон то, Антон это, поехали спасать Антона… Это я заболтала девчонку на входе, пока вы там соплями обливались в хостеле. Прям боец невидимого фронта. Шаст чувствует, как горят от смущения кончики ушей. Информации слишком много: и то, что Арс о нем, оказывается, «постоянно болтает», и то, как относится к этому Окси. Его картина мира вмиг переворачивается с ног на голову, и в этой системе координат Антон не знает, как реагировать. — Спасибо, — просто говорит он. Потому что так нужно — чистая формальность, вежливость. Все как учила мама. — Да не за что. — А… — Шаст запинается. — А что он там болтает? Оксана смеется — громко, заливисто, не стесняясь. — Нет, мальчики, это сами выясняйте. Я просто хотела сказать про блог сейчас, чтобы потом не вылезло, когда вы все-таки замутите между собой. А то неловко будет. — Да мне уже… — вздыхает Антон, упираясь ладонями в проржавевшие перила. В сущности, полететь вниз с девятого этажа — не худший из возможных вариантов. Ему кажется, что ничего страннее в его жизни никогда уже не будет, но тут Окси спрашивает: — Можно тебя обнять? Антон не находится с ответом. Только шире разводит руки в стороны и приглашающе кивает — мол, давай. Оксана делает шаг вперед, ныряя в медвежьи объятия, и смеется куда-то ему в шею. — Ну, погнали? — предлагает он, когда чувствует, что оба вымерзли до предела. Успевает поблагодарить Оксану еще раз, прежде чем она смеется — и выбирается в помещение, оставляя Антона наедине со своими мыслями. Он вздыхает — и тащится следом, мечтая о том, чтобы сейчас же оказаться в теплой кровати. — Антон… — шепчет Суркова, прежде чем раствориться в толпе. — У всех бывают плохие моменты в жизни. Вопрос лишь в том, как ты пройдешь через это. Он вздрагивает. Боится — совершенно закономерно, — что она говорит о ситуации с Эдом. Антон не хочет думать, что она знает — из этого почти наверняка следует, что то мерзкое видео нашел и Арсений. Он делает вид, что это не очевидный факт, потому что иначе сгорит со стыда в ту же секунду. Когда все начинают играть в классику любых вечеринок, банальную «Бутылочку», Антон отказывается. Он садится чуть поодаль от широкого круга, присоединяясь к Матвиенко, который сегодня без пары, а значит, вряд ли станет с кем-то целоваться. Сережа в отношениях расцветает — это видно и по поведению, и по горящему взгляду. Антон мельком вспоминает красивую, статную Машу — и радуется за друга. — Ну что, ребята, начнем? — подзадоривает их девчонка, сидящая в центре круга — и тут же закручивает бутылку. Антон вслушивается в противный звон стекла о холодный кафельный пол, но внимания на происходящее не обращает. Только вслушивается: чужие имена сменяются всеобщим смехом и изредка — осторожным причмокиванием, будто образовавшиеся парочки пытаются заживо съесть друг друга. На третьем круге Антону становится скучно — и он тащится к столу, где стройными рядами выстроены пивные бутылки. Он цепляет пафосное вишневое пойло и лениво думает, что в Воронеже его уже застебали бы любители Жигулевского. У Антона с родным городом плохие ассоциации, и он свято верит, что прицепиться там могут за любую мелочь, включая выбор пива. Шастун и сам не знает, почему отказался играть. Смешно, но сейчас, наблюдая за тем, что с натяжкой можно назвать игрой, он почти завидует тем, на кого показывает бутылка. Он, как ни крути, подросток, и гормоны разгоняются, указывая на несправедливость. Антона никто не целует. Он вспоминает девчонку, которая прицепилась к нему на одном из выездов, и начинает даже скучать — хоть и мизерная, а доза внимания, пусть даже нежелательного по гендерному признаку. Играющие, к слову, различий по возрасту и полу не делают. Антон наблюдает, как незнакомые парни целуют друг друга практически взасос, и тяжко вздыхает. Каких-то пятьсот километров от Воронежа — и смотрите-ка, совершенно другие нравы. Антон сомневается, что этих мальчишек поймают и изнасилуют за ближайшими гаражами. Время тянется невыносимо медленно. Шастун ищет взглядом Диму, но тот умудряется затеряться даже в небольшом помещении, и Антон недоумевает — как? Он так и сидит, цедит единственную бутылку крошечными глотками. Напиваться не хочется. Одиночество, помноженное на алкоголь — чертовски плохой пример, а ему здесь еще учиться четыре года. Если не выкинут раньше. Когда смеющийся женский голос объявляет Арсения, Шаст почему-то ловит на себе внимательный взгляд Сережи. Он весь сжимается в тонкую пружину и неосознанно сжимает кулак — пальцы неприятно скрипят по стеклянной поверхности. «А чего ты ждал? Он взрослый мальчик, еще и трахается с кем-то наверняка». «Завидуй молча». Антон обещает себе не смотреть, но не выдерживает — оборачивается, натыкаясь взглядом на чистое порно. Нет, серьезно. Так целоваться — нельзя, незаконно, не принято. Шаст бы почувствовал возбуждение — он практически видит язык Арсения, скользнувший по чужим губам, — но он слишком сильно ревнует. Мозг будто взрывается, и даже признавая нерациональность своих чувств, сделать с ними Антон ничего не может. На мгновение ему чудится, что девица, уже почти сидящая на коленях Попова — та самая Лена, которая жалась к нему на съезде, а если так, значит, они с Арсом — в одном поцелуе друг от друга. Антона эта мысль не успокаивает. Ему хочется вскочить, вырваться из зала с картинными всхлипами, закатить истерику и начать кидаться посудой — но он высиживает еще несколько минут, пристально глядя куда-то в стену. Только бы никто не подумал лишнего. Он считает до тысячи и обратно, поражаясь тому, как быстро соображает выгоревший мозг, и только потом выходит в темный коридор и ищет, куда можно приткнуться с сигаретой. Шаст отходит от широких дверей на шестьдесят три шага, когда слышит за спиной неясный шум, а после — ощущает, как чья-то рука ложится на его ребра. «Третий человек за день подходит со спины? Вы серьезно?» Антон оборачивается, намереваясь высказать незваному спутнику все, что о нем думает. Он чертовски устал, раздражен и расстроен, и играть в чужие игры — совершенно, черт возьми, не его. Он ловит себя на мысли, что сейчас послал бы нахуй и самого Выграновского, даже если бы тот оказался с ним наедине в пустом коридоре. Похуй. Уже не страшно. — Все хорошо? Шастун в ответе не уверен. Он смотрит на Арса, который так и стоит, держась за его толстовку, и не знает, что ответить, теряется под пронзительным взглядом. Ему кажется, что весь набор звуков и букв вытряхнули из его головы, сложили в крошечную шкатулку и выбросили в Москва-реку, оставив в мыслях лишь звенящую пустоту. Антон нелепо качает головой из стороны в сторону. «Нет». — Не любишь бутылочку? — улыбается Арс, и его улыбкой, кажется, можно осветить весь коридор разом. Антон снова качает головой — сил на иной ответ не остается. «Каким же я выгляжу дебилом». — Прикинь, какой я придурок, — слышит Шастун, и не сразу понимает, кто именно произносит эти слова, потому что сам мог бы сказать то же самое. — Собрался играть, а знаешь почему? Потому что попросили. — Взгляд Антона темнеет. — Да нихуя. Просто надеялся выцепить кое-кого. — Одного человека? — тупо спрашивает Антон. — Это же бред полный. Ты статистику изучал? — Понадеялся на новогоднее чудо. Шаст не находится с ответом. Он раз за разом прокручивает в мыслях слова Попова и не сразу соображает, о чем идет речь, а после — боится поверить в свои полубезумные догадки. — И кого же? — Тебя, долбоеб, — неожиданно грубо отзывается Попов, хотя смешливость в голосе нейтрализует любые оскорбления. — Арс, я… — Антон запинается. — Я, если честно, не хочу так, по воле рандома. Повезет, не повезет. Хрень какая-то. А целоваться по приказу, блин, унизительно даже. Не находишь? Он смотрит на Попова так, словно действительно намерен вести светскую беседу, и даже не надеется спрятать щенячий взгляд. Антону в происходящее не верится — он либо спит, либо получил новогодний подарок раньше срока, да еще и такой — он окидывает Арсения взглядом, — такой шикарный. — А как тебя еще ловить, если ты тупишь, как придурок? Антон смущается и готов уже засмеяться в голос, потому что суровый тон Арса превращает потенциально романтичный момент в цирк. — Че? — только и спрашивает он, опираясь спиной о стену. «Не упасть бы». — Я же не знаю, что в твоей бедовой башке творится. Тащился за тобой, как влюбленный дебил, а ты еще и сбежал так быстро! Шаст не выдерживает и начинает хихикать. Понимает, что невежливо, некрасиво, да и атмосфера рушится, но ничего поделать с собой не может. Он настолько отвлекается на забавный тембр чужого голоса, что не сразу вникает в суть претензии — и вмиг, словно по щелчку серьезнеет. — Арс… — повторяет он, словно заевшая пластинка. — Арс… Я… Блять… Он хочет сказать «…не думал, что тебе это может быть нужно», но импровизированная тирада тонет в поцелуе. Арсений тянется к нему первым, вжимая в стену, и Антон почему-то думает, как весело будет отстирывать въедливую штукатурку. А после — не думает ни о чем, потому что чужой язык настойчиво проходится по нижней губе. Антону кажется, что обостряются все рецепторы, и его возбуждает любой шорох. То, как Арс настойчиво проводит языком по нижнему ряду зубов, как укладывает ладонь ему на бок, забираясь под толстовку. Телефонный звонок раздается аккурат в тот момент, когда Арсений проходится кончиками пальцев по выпуклым шрамам, и Антон вздрагивает от неожиданности. Ему не страшно, почти нет, но сердце колотится, как сумасшедшее — по обоим пунктам. — Что-то важное? — спрашивает Попов, отступая на шаг назад, и Антон почти сразу чувствует нехватку чужого тепла. «Быстро привык». Шаст нехотя достает телефон. Тревожность нашептывает, что могла случиться любая трагедия — и только поэтому он принимает вызов с неизвестного номера. — Привет, малыш, — слышится змеиный шепот Эда, и Антон так и замирает с мобильником у уха. — Ну, как ты? «Как будто тебе есть дело». Антон мечтал об этом моменте. У него заготовлено с десяток едких ответов и универсальное «Пошел нахуй» — но теперь язык не слушается, и он тупо стоит, часто моргая, и смотрит на Арса. Попов похож на античного бога — такой же прекрасный и воинственный, готовый спасти весь мир, не то что отдельно взятого первокурсника. — Тош, ну чего ты? Обиделся? — лениво тянет Выграновский, и в эту же секунду Арсений выхватывает телефон из пальцев Антона и сбрасывает вызов. — Ты не очень хотел говорить, или я ошибся? — спрашивает Арс, убирая телефон почему-то в свой карман. — Эй, я рядом. Антон молчит. Чувствует, как Арс прижимается к нему всем телом — без всякого эротизма, но с теплом и поддержкой. Целует Попова в лоб — робкая попытка выразить благодарность, — и сцепляет пальцы за его спиной, притягивая еще ближе. Ему бы от Эда когда-нибудь отмыться. — Спасибо, — тихо говорит Антон, не зная толком, за что именно благодарит. За спасение? За помощь? За поцелуй? — Спасибо. И чувствует осторожный поцелуй где-то за ухом.