Пожары и дожди

Арсений просыпается от того, что становится нечем дышать. Осторожно шевелит левой ногой — правая половина тела сплошь зажата, и сдвинуться хоть на миллиметр кажется невыполнимой задачей. Он с трудом поворачивает голову и рассматривает лицо Антона, вплотную прижатое к его собственному. Арсений теперь неуклюже упирается носом в его щеку и чувствует где-то под глазом горячее дыхание. Ему неудобно. Несмотря на все романтические клише о том, как здорово просыпаться в одной постели с любимым, общажная эстетика — неумолимая вещь. Тут вам и узкие кровати, и жесткие матрасы, о которые, неаккуратно повернувшись, можно сломать спину, и вечный запах въедливого отбеливателя, от которого Арсению хочется чихать. И он чихает — тихо, уткнувшись ртом в одеяло, но все равно задевает Антона, и тут же тянется вытереть слюни с чужого подбородка. — И тебе с добрым утром, — сипло говорит Шаст, заставляя Арсения задаваться вопросом, когда именно он проснулся. — Нихуевая у тебя тут романтика. — А нечего по чужим кроватям шастать, — парирует Арс. Шутит, конечно. Ему присутствие Антона — бальзам на душу, как говорила обычно мама. Что-то странное, неопределенное, но хорошее — безусловно. — Ты сам меня притащил, — в тон ему отвечает Шастун. Антон выглядит недовольным — но, вопреки своим словам, сдвигается и тащит Арсения на себя, прижимая так сильно, что становится трудно дышать. Попов шутливо тычет локтем в его бок, умоляя о пощаде — воздух в легких заканчивается быстро. — Ладно, ладно, — наконец говорит Шаст, всем своим видом демонстрируя, что проявляет милосердие. — Иди давай. Я в душ. Арсений молча наблюдает, как эта двухметровая шпала выбирается из кровати, неуклюже шлепая босыми ногами, и тянется за кедами. На тумбочке — два кольца, которые Антон надевает тоже. Арс ловит себя на мысли, что не помнит их совершенно, и тем более не знает, зачем понадобилось их снимать. У него в голове — неприлично много вопросов, а мысли — зудящие и надоедливые, словно сыпь, которую так и хочется расчесать. Последнее, что всплывает из глубин памяти — бесконечные поцелуи, и как они ползли до комнаты, прижимаясь к стенам. Продолжения, кажется, не последовало — оба отключились почти синхронно, стоило лишь оказаться в горизонтальном положении. «И что все это значит?» Ответов — нет. Арсений не настолько глуп, чтобы решить, что теперь-то все наверняка хорошо. Максимум — допускает, что они встали на правильный путь, но не успевает даже выяснить, что по этому поводу считает Антон, потому что он, обувшись, наспех вылетает из комнаты. И Арс начинает сомневаться. Во всем. В себе, в нем, в них как в концепции, во всей своей чертовой жизни. Он неуклюже опускается на кровать, вздыхая, как чертова малолетка — ах, здесь еще полчаса назад лежал он! — и только теперь замечает безразмерную толстовку, оставленную под подушкой. Арсений рассматривает чужую вещь и наивно думает, что это — повод для Антона вернуться. А после — зачем-то надевает ее на себя и тут же тонет в мягкой плюшевой ткани. Арсению кажется, что сам Шастун — такой же, как эта толстовка. Грубый и неприветливый с виду, а при ближайшем рассмотрении — домашний, уютный и даже милый. «Пиздец. Докатился». Попов делает то, что умеет — занимает руки в попытках отвлечься. Аккуратно, как по линеечке, заправляет кровать цветастым покрывалом, взбивает и пафосно выкладывает сверху подушки. Отмывает прикроватный столик и мысленно ругается на Матвиенко, который постоянно разводит бардак. Разбирает гору вещей и откладывает те, что пора бы отнести в стирку. А между делом — косится в зеркало, где его фигура в толстовке Шаста смотрится правильно донельзя. «Поплыл все-таки». Когда Арсений мысленно ставит на себе крест и проклинает неизвестно откуда взявшуюся тоску, Антон все-таки возвращается. По-киношному запинается о свернутый ковер — и почти падает в объятия Арса, едва не свалив их обоих на пол. — Это моя одежда, — зачем-то тычет пальцем Шастун. — Я знаю. Его так и подмывает спросить: «Зачем вернулся?». Арсению не только интересно, но и необходимо это выяснить. Потому что теперь, несмотря на эти чертовы поцелуи — а скорее, благодаря им, — в их отношениях градус неопределенности вырос донельзя. Настолько, что вот-вот пар из ушей пойдет или мозг взорвется, оставив после себя жалкую горстку пепла. Говорить оказывается сложно. Арсений вертит слова в голове, неуклюже складывая их в предложения — одно хуже другого. И наконец выдавливает из себя куцее: — А что это было? И сам не знает, что хочет услышать. — Хуй знает, — просто отвечает Шастун, и на мгновение все надежды на серьезный разговор рушатся. — Я, по-твоему, гений какой-то? Если ты и сам не знаешь, я-то откуда должен знать? — Но мы… Арсений фразу закончить не успевает. Антон по-детски прячет лицо за широкими ладонями, жмурится и выдает протяжный стон, разобрать смысл которого — невозможно. — Я не знаю, Арс. Зато беспомощность — одна на двоих. — Ладно. — Арсений пожимает плечами, словно придавая происходящему легкий оттенок несерьезности. — Но давай пока что не прекращать? Улыбается — а сердце где-то внутри колотится, как сумасшедшее. Арс по-детски тянет Антону мизинец, и тот смотрит на это, явно раздумывая, не сошел ли Попов с ума — но все-таки протягивает руку в ответ. А большего требовать пока что глупо. — Что теперь… — начинает Арс, но его — как всегда невовремя! — прерывает телефонный звонок. Он тянется к мобильнику, воспринимая это как необходимую передышку, и говорит уже в трубку: — Да, мам? Он по привычке надеется на худшее. Слишком привык ждать от родителей подвоха — сказываются годы плохих отношений. Хотя Арсения никто не бил, не унижал, не насиловал, и в глубине души он считает, что не вправе обижаться. Но и любовь взращивать не умеет. Когда мама просит приехать, он напрягается. Вспоминает бездушный дом, который отец пафосно называет не коттеджем даже — особняком, и готовится отказать. А потом она называет новый адрес, и Арсений удивленно приподнимает бровь. — Вы переехали? Ответ матери короткий, резкий. — Я. В одном звуке каким-то образом умещается десятилетняя боль. Арсений действительно не ожидал. Он помнит, как мать говорила о разводе, но почему-то думал, что это шутка, увлекательное представление — не более того. Слишком нерушимым и слаженным кажется ему родительский союз, слишком бесхребетной — мать. И теперь, вбивая в онлайн карты адрес, он присвистывает от неожиданности. — Серьезно, Измайлово? — спрашивает он. — Даже не в центре? — С видом на парк, — с улыбкой в голосе отвечает она. Арсений подавляет желание спросить «Ты вообще кто, женщина?» — он своих родителей не знает совершенно, и от этого почему-то подступает обида. Кто бы мог подумать. — Приехать, говоришь? Мысленно высчитывает время в пути с учетом пробок, расход бензина, а сам поворачивается к Антону с молчаливым вопросом. И только дождавшись кивка сообщает: — Ладно. Выезжаю. Арсений, в сущности, совсем не уверен, что Шаст кивнул по той причине, по которой ему бы хотелось, а интерпретировать мельчайшие знаки в свою пользу — моветон. Поэтому он невзначай интересуется, так и не выпуская чужой руки: — Сгоняешь со мной? — и натыкается на дикий испуганный взгляд. — Да чего ты? Тебя не сожрут, а там помощь нужна. Мужские руки, знаешь. Коробок каких-то до жопы. — Я тебя вчера укусил, что ты разговариваешь ну чисто как гопник? — усмехается Шастун, но от Арса не укрывается, что он медлит с ответом. — Не знаю. Нахрена я тебе? — Вообще или сейчас? — Арсений щурится. — Говорю же, помочь нужно. А между строк — банальное «Я не хочу тебя отпускать». Антон, наверное, чувствует, потому что осторожно кивает — хотя во взгляде сомнение не то что читается, но и мигает яркими вспышками, точно сирена на крыше «Скорой помощи». — Но если вдруг все пойдет по пизде, такси за твой счет. Арсений смеется.

✗✗✗

За время пути он проклинает все, что только можно, и в тысячный раз обещает себе продать машину и пересесть на метро — хоть и знает, что никогда этого не сделает. Арсений в этом плане — почти буддистский монах, познавший дзен и терпеливо ожидающий очередной нирваны. Ему сидеть на водительском нравится настолько, что бесконечные московские пробки и дорогое обслуживание — мелочи жизни по сравнению с тем кайфом, что рождается где-то внутри, стоит только вцепиться пальцами в руль. И дело даже не в скорости, не в драйве. Напротив, автомобиль для него — крошечный уголок тишины и покоя. Правда, с Антоном о тишине можно забыть. Шастун оказывается из тех людей, которые кажутся тихими только на первый взгляд, а внутри у них — бесконечный запас энергии. Он болтает обо всем на свете, рассказывает смешные истории из детства, подпевает песням, которые Арс даже не слышал. И хотя за всем этим явно стоит нервозность, Арсению такой Антон нравится. — Ты знаешь, вообще-то у меня плохие отношения с родителями, — осторожно говорит Попов во время очередного затишья. Ему почему-то кажется важным сообщить этот факт. Он сам читал блог Антона, и это словно дает ему преимущество — он знает про его семью, друзей, отношения в школе. Весь Шастун — открытый, доверчивый, как на ладони в этом чертовом Инстаграме. Разве это честно? Антон усмехается — рвано и нервно. — Ну, тут я могу с тобой посоревноваться, — говорит он, а сам, видно, темнеет на глазах, и Арс жалеет, что поднял эту тему. — Вот какой у тебя был пиздец, умножь на пятьдесят семь, и будет мой. — А почему пятьдесят семь? — спрашивает Арсений. Не для того, чтобы сменить тему — ему действительно интересно. Шаст пожимает плечами. — Хрен его знает. Арсений закатывает глаза. Слишком сильно Антон читается даже в такой незначительной мелочи. Он, этот мальчишка, весь такой — несуразный, нелогичный, смешной, как ходячий мультик. И Арс рад, что пробился сквозь выстроенные им стены и увидел это. Он не обольщается, не считает, что познал суть — да и можно ли вообще целиком узнать другого человека? — но все-таки. — Меня на улицу выгоняли за плохие оценки. Говорили, что таким дебилам нет места в этом доме, — признается Арсений. — В шестнадцати-то комнатах, прикинь? — Арс, осторожнее. Еще пара веселых историй, и я совсем перестану понимать, нахрена мы едем на помощь. Попов замечает в чужом взгляде не злость даже, а неясную печаль. — Потому что я верю, что в каждом есть что-то хорошее. Улыбается — грустно, и осторожно тянется к пассажирскому, укладывая ладонь поверх чужого бедра. Сжимает едва заметно и, вопреки всем правилам безопасности, переводит взгляд влево, отвлекаясь от происходящего на дороге. — Давай доедем живыми, — бурчит Антон, откидывая его руку. — И я тебе завидую прям. Ну, что ты в это веришь. Арсений благоразумно решает не отвечать. Знает — есть мудаки, которые не меняются, но зачем лишний раз вспоминать об этом? — А еще я хотел в театральный поступить вообще-то. Он и сам не знает, зачем говорит это. Мысли о Щукинском — что-то запретное, навсегда запертое в самых глубинах разума, только бы не вспоминать и не резаться о несбывшиеся мечты. Арсений помнит еще, как выл от обиды, когда поступила Оксана. Он хуевый друг, не скрывает этого даже — но тогда завидовал совсем не по-доброму, а чужой успех бил больнее. Ему бы подумать, почему так, но пойти против воли родителей, навязанной с детства — слишком сложно, а Арс чертовски сильно зависит от их одобрения. И он вздыхает, откладывая актерское будущее на неопределенное «Никогда-нибудь» и только вздрагивает от отвращения к себе, когда случается забирать Оксану с занятий. И вот теперь он выворачивается наизнанку перед парнем, с которым знаком-то всего несколько месяцев, да и общался не то чтобы близко. «Думаешь, кого-то это волнует?» — А почему не пошел? — спрашивает Антон с таким наивным недоумением в голосе, что хочется плакать. Для Арсения этот вопрос не стоит даже. Он отказывается от цели без всякой борьбы, считая ее скорее прихотью, мечтой — так шестилетние дети просят у родителей завести лошадь, но никто ведь не бежит выбирать конюшню. — Не сложилось, — коротко отвечает он, понимая, что расписывать все причины слишком долго. А еще — стыдно, потому что Арсений в этой истории — настоящий придурок. — Ну так… Не конец жизни ведь? Антон улыбается так, что разрывает Попову сердце. — Не знаю. — Не, серьезно. Ты можешь перевестись там, или перепоступить. На первый курс скорее всего, с потерей времени, но разве мечта не важнее всего? Я как тебя увидел, сразу понял, что менеджером ты не будешь. Тебе бы светить поярче, а не с бумажками в офисе… Арсений не замечает, как начинает краснеть. Впервые за долгое время он по-настоящему смущается и ловит себя на мысли, что слушать рассуждения Шастуна — приятно. Антон говорит так, будто все еще можно изменить — сломать жизнь и выстроить заново, так, как хочется только ему. — Не знаю, — только и повторяет он. «Слишком сложно». — Посмотри на это с другой стороны. Твоя мама же смогла переехать после… Скольки лет брака? Думаешь, ей прикольно в этом Измайлово? Но она ведь рада, да? Арсений понятия не имеет, рада его мама или нет. — Я бы скорее спросил, насколько ее задолбал отец, что она решилась, — мрачно отвечает он. — Почти приехали. Ему не то чтобы страшно или неприятно — скорее любопытно. Он воровато оглядывается и робко цепляется за кончики Антоновских пальцев, воровато оглядывается — насколько здесь толерантные жители? — но всем, кажется, безразличны два странных парня, выгрузившихся из многомиллионной «ауди». Арсений паркуется в ряду бесцветных Солярисов и Рио и физически ощущает себя чужим в районе ипотечных муравейников на десять тысяч квартир каждый. Нужный дом они находят не сразу. Новостройка — одна из сотни одинаковых, выстроившихся в ряд домов. На углу — гордая табличка, где номер корпуса больше, чем самого дома. Арсений проклинает карты за то, что нужный подъезд ему не показывают, и тащит Антона вперед, высматривая крошечные таблички у каждой двери. Волнение подступает к моменту, когда оба оказываются в лифте. Арс выключает внутреннего сноба и улыбается, разглядывая собственное отражение в зеркале. Не сдерживается — коротко целует Антона, оборачиваясь на отражение, и жалеет о том, что не может сделать фото. «Если все пойдет по пизде, хотя бы этот кадр останется». Антона он представляет матери как друга, и та радостно расцеловывает его в обе щеки, едва дотягиваясь до двухметровой высоты. Картина получается настолько слащавой, что Арс едва не язвит на тему «Ну вы тут еще поебитесь» — но молча разувается и проходит внутрь. — Уютненько, — комментирует он, рассматривая потоковую мебель и совершенно неудобный дешевый диван из Икеи. — Ну ты и сноб, — смеется Шаст, проходя следом. — Да, ты ничего такого не сказал, но я по взгляду читаю. Арсений закатывает глаза и с удивлением ловит себя на том, что он умилен. Слишком тепло на сердце от того факта, что Антон понимает его без слов. Оборачивается, смотрит красноречиво, надеясь, что Шастун уловит взгляд «Спасибо-за-то-что-ты-есть», и проходит на кухню. — А вещи где? Вопрос насущный. Арсений ожидал увидеть нагромождение коробок, пакетов и свертков, которые мать привезла прямиком из прошлой жизни, но квартира до неприличия пуста. — Скоро приедет транспортная компания. Вроде даже разгрузить обещали. — Ах, вроде? А если не разгрузят, то кто же будет? — усмехаясь, спрашивает Антон. Попов не может сформулировать мысль, но почему-то то, как легко его возможно-будущий-парень чувствует себя в присутствии его матери, радует до нелепой улыбки и блеска в глазах. Он позволяет себе поверить, что это — затишье не перед бурей, но уже после. Они покорно выслушивают извинения за скромный обед. Арс молчит о том, что, вообще-то, не хочет есть, и покорно грызет предложенные пряники, запивая зеленым чаем. Не хочется даже язвить на тему того, что за годы, проведенные с прислугой в доме, мама совершенно разучилась готовить. Худшее, что можно сделать для человека, вставшего на путь исправления — тыкать носом в прошлые ошибки. Если, конечно, речь не идет о серийном убийце. Время закручивается сумасшедшим водоворотом, и Арсению кажется, что он катастрофически не успевает. Мама радостно выдает им ведра и тряпки, да и сама хватается за пылесос (Арсений в этот момент мысленно иронизирует). Он сосредотачивается на простом и ясном «Эх, убраться бы до доставки вещей», носится по квартире, как электровеник, вычищая каждый угол, и, пожалуй, даже радуется этому. У Арсения возникает стойкое ощущение, что они с Шастом проскочили несколько ступеней развития отношений. От первых неловких поцелуев и совместной — даже без секса! — ночи они переходят сразу к помощи родителям друг друга и неловким визитам в гости. Это странно даже по меркам Попова, и он удивляется, когда Антон с энтузиазмом берется за дело, а не посылает эту странную семейку нахер. Зато — бесспорный плюс! — им не приходится обсуждать неловкие темы. И все-таки нерешенные вопросы так и плодятся в голове Арса, напрочь затмевая мысли об уборке чужой квартиры. Он проходится тряпкой по пыльным книжным шкафам, оставленным владельцами, видимо, потому что больше некуда было деть, а сам прокручивает в мыслях всю историю их знакомства. Вот Арсений замечает странного паренька в общаге, вот сидит в общей компании, неловко оглядывая новичка. А потом — ищет взглядом все чаще, вспоминает, находит чертов блог и вчитывается в чужую жизнь от первой до последней буквы, влюбляясь все сильнее. Арсений думает, что если бы не Инстаграм — он бы не упал в этого мальчишку так быстро, но обезоруживающая искренность делает свое дело, и он сдается. Про блог они не говорят, и Арс уверен: пройдет не одна неделя, прежде чем эта тема всплывет в разговоре. Это слишком значительно, чтобы обсуждать вот так, между делом, и слишком болезненно, чтобы бестактно тыкать пальцем в свежую рану. Он надеется только, что все не закончится прямо здесь и сейчас, что у них будет шанс обсудить это позже, когда их совместным фундаментом станет что-то сильнее первоначальной нежности вперемешку со страстью. Когда Арсений в очередной раз идет в ванную, чтобы набрать чистой воды — он донельзя щепетилен в этом вопросе, — Шастун тащится следом. Арс смотрит в зеркало, где отражается неуклюжая фигура парня, и боится. Внутренне сжимается, надеясь, что не будет скандала — и сам удивляется своим мыслям. «Гребаный негативный опыт». Где-то за спиной щелкает дверной замок, и Арс чувствует, как к нему со спины прижимается чужое тело. Пальцы тут же скользят под футболку, и Попов вздрагивает — слишком уж холодно, — но тут же прикусывает губу. Еще не хватало, чтобы любопытная мать захотела выяснить, что происходит. — Странный день, да? — шепчет Антон куда-то ему в шею, тут же проходясь по коже чередой невесомых поцелуев. Арсений плывет. До смешного быстро, словно подросток, голодный до любой, даже самой незначительной ласки. Сейчас о сексе не идет и речи: квартира совсем небольшая, а звукоизоляция в новых домах оставляет желать лучшего. К тому же, Арс не настолько выжил из ума, чтобы их первый раз случился в туалете. Такие эксперименты, думает он, можно проводить позже, но не на второй же день отношений. И все-таки, когда Антон ловко опускает ладонь за пояс джинсов, Арсений готов пересмотреть свое решение. — Вот уж точно, странный, — отвечает он, осторожно двигая бедрами. Антон — не дурак, не переходит негласных границ. Его ладонь так и остается лежать на выступающих тазовых косточках, не создавая совсем уж неловких ситуаций. Попов чудом поворачивается в кольце чужих рук и целует Антона — осторожно, бережно. Ловит себя на мысли, что и любовь у него — будто проверенная временем. Не кипящая под кожей страсть, а равномерно тлеющая и согревающая все тело. Осознание этого почему-то окрыляет, и он увереннее подается вперед, тянется за новым поцелуем и усмехается, кокетливо цепляясь зубами за чужие губы. Арсению в этой ситуации так комфортно, и где-то под сердцем рождается новое чувство — уверенность в том, что все происходит правильно. Жаль, что это чувство в слова не конвертируется совершенно, и он может только смотреть на Антона щенячьим взглядом и надеяться: понимает. — Ну, погнали? — весело спрашивает Шастун, оглядываясь на дверь. — Это же не последний день вместе. У Арсения от последней фразы сердце поет и силы появляются. — Надеюсь. Они выходят из ванной по очереди, набрав каждый свое ведро и разойдясь по разным углам квартиры, но Арсений по хитрому взгляду матери почти уверен, что она догадалась. Впрочем, с неловкими вопросами не лезет, а только помогает заново расставлять стулья и то и дело звонит в доставку с очередной порцией ругани. Арсений морально готовится таскать тяжелые коробки, набитые какими-нибудь дорогущими коллекционными статуэтками, и облегченно вздыхает, когда приезжают два грузчика. Антон отводит его в сторону и шутливо комментирует: — Смотри только, не заглядывайся. — И когда только стал таким смелым? — усмехается Арс, тщетно скрывая накатившее умиление. Арсений мамой впервые за долгое время любуется. Вспоминает звенящее чувство восторга, возникающее где-то внутри так давно, в детстве, когда мама казалась прекрасной царицей, не меньше. Он так давно не ощущал этого трепета, что теперь загорается, наблюдая за тем, как смягчается ее взгляд, как оттаивает давно забытая нежность. Если есть в мире что-то, что он готов назвать душевным подъемом, то этот день — несомненно в списке. Арсению кажется даже, что он берет счастье в долг, но его не пугает перспектива расплатиться. Когда они с Антоном добираются до машины, оба уставшие, вымотанные ожидаемой суматохой. У Арса болят руки, а локти сгибаются еле-еле, и он берет паузу, прежде чем выехать с парковки. Отличное время для разговора — но серьезные темы он поднимать не хочет, и только загадочно молчит, глядя куда-то вдаль. «Так страшно все испортить».  — Как думаешь, я понравился твоей маме? — по-детски наивно спрашивает Шастун. Арсений улыбается при мысли о том, что Антону, возможно, действительно важен его ответ. А стал бы он задаваться такими вопросами, если бы не планировал что-то большее? — Не знаю. — Он медленно качает головой но, заметив смятение во взгляде собеседника, смягчается. — Понимаешь, еще месяц назад я бы сказал, что ей вообще никто не может понравиться в этой жизни. А сейчас думаю, что совершенно не знаю эту женщину. — Но хотя бы хочешь узнать? Попов на мгновение замолкает, словно обдумывая ответ, который знает и так. — Да, хотел бы… Наверное. Очень странно складывать новое впечатление о родителях в таком возрасте? — Я думаю, круто, что у тебя вообще есть такой шанс. — Шаст запинается на полуслове. — И круто, что там есть что-то еще новое. Арсений улавливает дрожь в чужом голосе и тянется инстинктивно — кладет руку на плечо Антона в безмолвной попытке успокоить. Он бы усадил этого дитеныша-переростка к себе на колени, вот только машина слишком мала для таких фокусов. Они какое-то время сидят в тишине, глядя каждый в свою сторону, но Попов ощущает странное единение — и даже не удивляется этому. Каждый чертов день рядом с Антоном — это новая неизведанная эмоция, очередной оттенок, который хочется со всех сторон изучить и оставить себе навсегда. Хотя Арсений о «Навсегда» не думает. Ему бы сейчас вывезти. Когда салон прогревается настолько, что Шастун стягивает поочередно и куртку, и толстовку, Арсений все-таки выезжает со стоянки. Мельком думает, что, попадись они сейчас на дотошный пост ДПС, он бы получил штраф за вождение в нетрезвом виде, потому что, ну, он явно пьян от всех этих ощущений. Он косится на Антона, который сидит, прикрыв глаза, и едва заметно шевелит губами — и плавится от нежности. А особенно — от того, что ее, эту нежность, можно выражать. Арсений и не знал, что в нем скопилось так много тепла. Москва, кажется, стоит всегда — и теперь ребята тоже встревают в пробку. Видеовызов раздается ровно в тот момент, когда «ауди» проезжает последние пятьдесят метров и филигранно замирает на крошечном расстоянии от чужого бампера. Попов ругает себя за неосмотрительность: знает, что еще несколько сантиметров — и проблем хватило бы на несколько часов вперед. — Привет, малыш! Приторно-кукольный голос Оксаны кажется неожиданно громким — настолько, что Антон подскакивает на месте и сонно оглядывается по сторонам. — Я просил не называть меня так, — ворчит Арсений, хотя злиться не может ни секунды. — Малыш, фу! Что за мерзость? — Ты прикольно отвлекаешь меня от того факта, что опять болтаешь в машине, — хихикает Окси, у которой настроение, кажется, тоже поднимается до уровня «сильно выше среднего». Арсению остается только гадать, почему. — Ты не оставляешь мне выбора. — Попов картинно вздыхает. — Не ответить нельзя, будет скандал. Ответить нельзя, будет скандал. Наши отношения слишком на меня давят! Они с Сурковой синхронно давятся хохотом, и Арсений на мгновение забывает про пассажира. Антон дает о себе знать недовольным покашливанием и по-детски нахмуренными бровями. — Ты не один? — тут же реагирует Окси, непонятно как выцепившая глухой кашель из общего шума. — Мне нужно спрашивать, кто с тобой? Арсений не удивлен. Давно знает, что у подруги — нюх на изменения в его личной жизни. Зачастую Оксана указывает на них даже раньше, чем он сам готов осознать. Он не успевает ответить, когда Антон, широко улыбнувшись, тянется к телефону, переводит камеру на себя и машет ладонью, загораживая весь кадр. — Тьфу, блин, — усмехается Суркова. — Могла бы догадаться, тоже мне, шпионы. Ладно, черт с вами. Антошка, целую. — Антошка?! Возмущение Шастуна не доходит до адресата. Девушка торопливо отключается, бросив напоследок пару неразборчивых фраз. Арсений почти уверен, что расслышал «…оставить наедине», но решает не комментировать — Антона смущать не хочет. «Как будто его можно чем-то смутить». — Я тебе девушку спугнул, — тянет Шаст, возвращая телефон на место. Арсений проезжает еще сто метров, плюет на все — и сворачивает во двор, решив, что призрачный шанс объехать пробку того стоит. — Как думаешь, очень тупо называть счастливым день, когда три часа подряд отмывал стены? — спрашивает он, когда машина плавно останавливается напротив общежития. Улыбается широко, ключ в замке зажигания поворачивает медленно, будто только от этого зависит, как скоро они разойдутся каждый в свою сторону. У Арсения — эйфория да бешено стучащее сердце, но даже сквозь этот туман он понимает, что реальную жизнь никто не отменял. А там, впереди — и сессия, и неприятные разговоры, которые могут разрушить эту идиллию. И все-таки у него есть чертово «Сейчас». — Нет, знаешь, я тебя очень даже поддерживаю, — наконец отвечает Шаст. — Хотя сам в ахуе. — Да уж, Воронеж из человека не вывезти никогда, — усмехается Арсений. — Иди в жопу. Последнюю фразу Антон выговаривает уже в поцелуй, потому что Арс не выдерживает — тянется вправо, невесомо касаясь чужих губ своими. Медленно скользит языком по зубам, будто отмечая свое присутствие. Как глупо и как правильно. — Повторим? — спрашивает, когда дыхание заканчивается. — Не уверен, что еще раз выдержу такую масштабную уборку. Шастун уже смеется в голос, не стесняясь, и Арсений гадает только — не нервное ли это. Впрочем, Шаст выглядит вполне довольным жизнью и донельзя настоящим. Ему только предстоит узнать, каков Антон на самом деле. — Ну, я погнал? — спрашивает Шастун, неуклюже потягиваясь. — Серьезно, учеба там, друзья, я же деловой дохуя. «Я не хочу тебя отпускать». Арсений хитро, по-лисьи щурится. — Ну мы же еще увидимся? — Конечно, ты мне еще должен помочь с сессией, — улыбается Шаст. — Да ладно, шучу. Куда ты денешься? Арсений глотает тревожное «А ты куда?». Он почти счастлив, когда Антон замечает на соседней тропинке Позова, когда вылетает из машины быстро, не размазывая прощание на многие тысячи лет. Арс уважать бы себя перестал, если бы держался за Шастуна всю чертову ночь, так и не решившись отпустить его хоть куда-то. Да и теперь сам себе удивляется: очевидно, когда получаешь что-то важное, это становится страшно потерять. Арсению такое непривычно. Он сидит в машине еще какое-то время, вслушиваясь в тишину, а после — выбирается под серое московское небо и осторожно, стараясь не повредить тонкий слой свежего снега, возвращается домой.