Пожары и дожди

Когда Антон подходит к сияющим окнам кофейни и замечает внутри знакомый силуэт Позова, слезы у него на щеках практически высыхают. Он вытирает глаза ладонью, натягивает на лицо улыбку — и несется, перепрыгивая через лужи и остатки мартовского снега. Привычные кеды, которые он, несмотря на мольбы Арса, так и не сменил на что-то более солидное, промокают за несколько секунд. Он едва не поскальзывается на светофоре и только на секунду радуется, что Попова нет рядом — а то ведь не отмоется от его вечных приколов. Антон, кажется, счастлив. Не всегда, не безусловно и не без «но» — счастлив. Впервые за долгое время. Хоть этого и не скажешь по сгорбленному силуэту и красным от рыданий глазам. Он по-детски смешливо заходит внутрь, подкрадывается к Диме со спины и кладет ладони ему на лицо, в очередной раз удивляясь тому, насколько Позов маленький. Для Антона он — миниатюрная версия настоящего человека, но шутки на эту тему уже закончились, включая совсем нелепые, вроде «Ты что, пробник шампуня из журнала?». — И тебе привет, — ворчит Дима, но любому ясно, что хмурый вид — не больше, чем дружеские кривляния. — Как ты меня угадал? Антон не садится даже, а падает на соседнее кресло, и вскидывает брови в притворном удивлении. — Кольца в глаз попали. Шаст улыбается, автоматически вертит груду металла, которым теперь увешаны его пальцы. Впрочем, не «теперь», а «снова» — он не обретает новые привычки, а возвращается к старым, но чувствует себя так, словно получил шанс на вторую жизнь. Шанс наконец-то сделать все правильно. — Ну, как сходил? — спрашивает Дима, пододвигая к нему высокую чашку с зеленым чаем. — Для успокоения, говорят, хорошо. Антон вытягивает ноги и получает привычную порцию матов, когда задевает Позова под столом. Стирает с глаз фантомные следы слез — и улыбается счастливо, будто ребенок, попавший в дом к Деду Морозу. — Прикольно. Я начинаю привыкать. И там в кабинете еще такой аквариум с черепахой… Терапевтическая черепаха, прикинь? Мне врач говорит на нее смотреть и рассказывать, типа так проще. Ну я и… Он ходит к психологу уже десятый раз подряд. Лениво думает, что это их маленький юбилей, и даже тащит в подарок коробку с «Рафаэлло» — ну точно ребенок с подарком на день учителя. Антон не то чтобы готов об этом говорить, и большинство вопросов оставляет там, за стерильно-белой дверью, но не может скрыть очевидного. Ему становится легче. Антон про психологов знает мало. В его голове намертво засели стереотипы про белые халаты, успокоительные и кожаные кушетки, к которым пациентов привязывают ремнями. Он помнит — по таким врачам ходить стыдно, почти как гулять по кабакам да снимать проституток. И то, с проститутками — это ты «нормальный мужик», не то, что жаловаться каким-то шарлатанам, еще и за деньги. Антон знает все это — но на сеанс все равно идет, готовясь к самому худшему, и до сих пор не может смириться с приятным шоком. Они говорят обо всем. Об укрепляющихся отношениях с Арсением, о вечной прокрастинации, о родителях, и вспоминают даже про Эда. Антон в первый раз плачет стыдливо, вспоминает мамино «как девчонка» и ненавидит себя еще больше. Но это только в первый. А потом, ковыряясь в застарелых травмах, чувствует даже желание жить. Ему до полного выздоровления — не меньше года, но полезные мысли можно обнаружить уже сейчас. Антону дышится легче. — Мы решили, что я как бы поставил жизнь на паузу. Не учился, чтобы не думать, что нужно двигаться дальше, и с тобой общался через жопу, потому что, ну… — Шаст пожимает плечами. Откровения до сих пор даются ему тяжело. — Ты как бы символ того дерьма, понимаешь? Все, что оттуда осталось. Он неопределенно машет ладонью куда-то за спину, надеясь, что друг отыщет в коротком «оттуда» и родительский дом, и школу, и Выграновского, от чьего имени Антона до сих пор тошнит. — А сейчас? — щурится Дима. Шастун понимает — для них обоих этот вопрос одинаково важен. Они ведь были когда-то — брат за брата, друг за друга в огонь и в воду. И как здорово теперь к этому возвращаться. — А сейчас я отделяю все. И себя от того времени, и тебя тоже. Потому что оно, прошлое, так и осталось там, замерло, а мы… Сидим. Глоток чая — необходимая пауза, способ унять вставший в горле ком. — Хорошо сидим, — улыбается Дима, становясь похожим на Колобка из русской народной сказки. Антон улыбается тоже. — Хорошо. Снегопад за окном кажется Шасту высшей формой несправедливости. Он, пожалуй, заразился от Арсения. Арс, хоть и покупает щегольские шапки и, как он выражается, раскрашивает зиму своей яркостью, но холод все-таки ненавидит. Антон с этим придурком живет, наблюдает в естественной среде обитания — и замечает, как он расцветает при малейшем намеке на весну. Можно себе представить, какой трагедией станет снегопад в конце марта. — Получается, нам нужно было разъехаться, чтобы начать нормально общаться… — говорит Антон, записывая эту мысль в список тех, что нужно обсудить на следующем сеансе. — Получается, вам с Поповым нужно было съехаться, чтобы нормально ебаться, — ржет Дима. Шастун смеется в голос, утирает выступившие теперь уже от радости слезы. Ему бы плакать: несмотря на все желание, они с Арсом так и не дошли до секса. Антон помнит еще момент, когда неожиданно для себя самого разревелся прямо в разгар жарких ласк — не от боли даже, а от накативших воспоминаний. Он хочет Арсения безумно, влюблен без памяти, и это даже не обсуждается — давно уже стало аксиомой, но психика явно считает иначе. Впрочем, та безусловная поддержка, которую оказывает ему Арсений в такие моменты, куда лучше любых сексуальных практик. — А где он, кстати? Почему я с тобой тут развлекаюсь? — спрашивает Позов. — Мы как родители, передающие ребенка друг другу. Антон закатывает глаза. Отчего-то намеки на его несамостоятельность воспринимаются теперь слишком остро, но он понимает, что вряд ли Дима хотел сказать что-то плохое. — Он поехал на день открытых дверей, — говорит Шаст, раздуваясь от гордости. — В это свое Щукинское. Отвечает с иронией, но не может сдержать улыбку. Конечно, Антон знает все про театральные институты Москвы. Виной тому и Арсений, с горящими глазами изучающий разные варианты, и Окси, которую хлебом не корми — дай похвастаться учебой. Антон в такие моменты смотрит на этих двоих, подмечая одинаково горящий взгляд. У обоих — энтузиазм, любовь к сцене и желание оказаться ближе. Арсений, даром, что только мечтает, уже изучил всю имеющуюся информацию и до сих пор проводит вечера в переписках с бывшими, настоящими и будущими студентами. Шаст по-детски ворчит, в очередной раз недополучая внимания, но все-таки понимает — и почему-то гордится. Не каждому хватит смелости вот так идти за своей мечтой. — И что он? — Мы пока не знаем, — отвечает Антон, и это «мы» получается у него естественным, как само дыхание. — Арс думал доучиться сначала, но второе высшее платно, и как бы… — Он пожимает плечами. — В общем, все сложно. Но интересно. Картинно поднимает вверх большой палец и улыбается во все тридцать два. — А если пролетит? Шастун не может сказать, что не представлял себе этот вариант развития событий. У них с Арсением все расписано и продумано наперед. Можно взять академ, можно восстановиться при необходимости, можно плюнуть на все и улететь в Таиланд, предварительно обучившись какому-нибудь программированию или веб-дизайну. Но отвечает он однозначно, будто ничего кроме случиться не может: — Не пролетит. Антон в Арсения верит, и ему глубоко плевать на рейтинги, списки и теорию вероятностей. В конце концов, именно Шаст еще в феврале отправил Арсения регистрироваться на единый государственный, пропустив мимо ушей все шпильки о том, что эта нервотрепка — только для школьников. И теперь, глядя на то, с каким энтузиазмом Попов перечитывает списки литературы и повторяет давно забытые правила, уверен наверняка — это его путь. — Блин, вы такие… — неуверенно начинает Дима. — Не знаю. Как будто две лампочки, но подключенные почему-то друг к другу. Воткни двусторонний провод — и все работает, переливается и сияет. Как это вообще работает? Антон отвечать не торопится, слово «Любовь» не произносит вслух. То ли боится сглазить, то ли не хочет вешать ярлыки на их молодые и, в сущности, неустойчивые еще отношения. — Ну, а ты что? — продолжает спрашивать Позов. — А я живу как живется. — Антон потухает в одно мгновение, почти физически чувствует укол неуверенности. — Оксана все подмывает вернуться в блогинг, но… Сам понимаешь. Он умолкает, с тоской вспоминая онлайн-прошлое. То, что раньше казалось бесконечной гонкой за лайками, охватами и коэффициентом активности, теперь вспоминается с особым теплом и любовью. Антон скучает даже по рутинным вещам, даже по бесконечной войне с поломками Инстаграма. Не важно. Ему лишь бы заряжаться теплом и любовью от своих людей. Но сейчас, хотя грязь в адрес «скандального блогера» давно уже закончилась, сменившись новым инфоповодом, Антон вернуться не может. Слишком сложно впустить кого-то в душу, если и сам не знаешь, какую чертовщину обнаружишь на самом дне. Впрочем, это не мешает ему по привычке фотографировать каждое дерево, заставлять Арса делать нелепые селфи и вести закрытый аккаунт. В подписчиках у него — человек десять, самый близкий круг общения да пара особо рьяных фанатов с прошлого блога, с кем Антон почти успел подружиться. Но качество контента не уступает тому, что было на пике популярности. Ведь нельзя делать в полсилы то, что по-настоящему любишь. — Если что, я всегда готов продавать рекламу, ты же знаешь. — Позов тянется через весь стол и осторожно хлопает его по плечу. — И разбирать директ, если захочешь. И… — Я знаю. Антон чувствует себя сентиментальной девчонкой, пересмотревшей «Титаник» и «Хатико», потому что, ну, как тут можно не реветь? — На самом деле, на это место теперь конкурс. Оксана еще предлагала, кажется… — Пусть в жопу идет, — беззлобно комментирует Дима, заставляя Антона фыркнуть от смеха. До общежития — пятнадцать минут пешком, и ребята нехотя выбираются на улицу и идут пешком, игнорируя усилившийся снегопад. Шаст привычно поддерживает Диму за локоть, только бы не навернуться на скользкой подошве, хотя понимает — если он повалится, то и Позов упадет следом. Такая вот коллективная ответственность. Петлять по темным дворам — почти не страшно. Несмотря на шутки про родительский контроль, которые то и дело проскакивают у Арса с Позом, он ощущает себя взрослее и осознаннее, чем когда-либо, и практически не вздрагивает, заслышав за спиной чьи-то тяжелые шаги, хотя по привычке держится освещенных участков и перепрыгивает от фонаря к фонарю. У Антона триггеры остаются — татуировки на лице да рычащий голос. Но он знает, что Эд, кажется, провалил первую же сессию и вернулся в Воронеж. Так, во всяком случае, говорит Дима, который общается еще с какими-то одноклассниками, чьи имена Шаст давно выбросил из головы за ненадобностью. Ему удобнее считать последние три года жизни страшным сном, из которого он наконец-то проснулся в реальность. Реальность Антону нравится. Он провожает Диму до комнаты, обнимает друга и любовно поглаживает пальцами знакомый номер — триста двенадцать, после чего возвращается назад по коридору. Смешно — они с Арсом дошли до уровня семейной пары: съехались да сдвинули две кособокие общажные койки в одну, накрыв широким двухспальным матрасом. Антон улыбается, вспоминая, как Арсений притащил однажды постельное белье с подсолнухами и еще какими-то цветастыми разводами — мол, это такой стиль. Он не сразу понимает, какой Попов все-таки граф, но чем дальше, тем сильнее погружается в его царскую сущность. Спит Арсений на шелковом белье, цену которого предусмотрительно не разглашает, и кофе покупает какой-то буржуйский, в крошечных разукрашенных баночках, да воротит нос от привычного Шастуну «Нескафе». Антону в шелках спать неудобно, а «Три в одном» кажется вкуснее всего на свете, но с этим вполне можно жить. Зато как теплеет на сердце в момент, когда перед ним открывается очередная из многочисленных граней Арсения. Этот человек Антона не перестает удивлять. В один день он может скачать на планшет нелепое караоке и позвать друзей, чтобы хором петь Аллегрову, в другой — уткнуться носом в книгу и просидеть до глубокой ночи, подсвечивая страницы фонариком. Электронные книги Арсений, конечно, не признает. На день рождения Шаст покупает в подарок широкий стеллаж, куда Арс радостно выгружает свою библиотеку, выставляя книги не по авторам — по цветам. Ну что за человек? Антон возвращается домой раньше, и от этого, как ни крути, внутри зарождается неприятная пустота. Всего на секунду, на мгновение — но сердце холодеет, а подсознание заботливо подпихивает память о непреходящем одиночестве. Что-то сжимается, замирает — и тут же встает на место. Потому что вот же — аккуратно сложенные рубашки Арса, знакомая кружка с Пикачу и нелепые тапочки. Таких у Арсения три пары — с котиками, зайчатами и медвежатами. Арс возвращается совсем уж поздно вечером, с лихорадочно горящими глазами и трясущимися пальцами. Антон наблюдает издалека — успевает лишь коротко обнять, прежде чем он уносится в душевую, прихватив плюшевое полотенце с кошачьими лапками. У Арсения вообще вещи какие-то нелепые — все, от зубной пасты «Дракоша» до радужных носков, в которых он ходит почти ежедневно, не боясь, что побьют или покалечат. Бесстрашный. — Там экзамены уже скоро, так скоро, — возбужденно сообщает Попов, влетая в комнату в широкой чужой толстовке. — А если я не сдам? Антон жмурится и устало трет глаза пальцами. Не понимает, откуда в исключительно замечательном человеке столько сомнений? — Я все равно тебя буду любить, — сообщает обыденно, будто говорил это уже миллион раз. На самом деле — первый. — Мама то же самое сказала, — отзывается Арсений. Шаст улыбается шире, отмечая для себя, что говорить о родителях Арсу становится проще. Еще один камень рушится вниз с его бесконечно прекрасного сердца. — А с отцом так и не?.. Попов качает головой. — Нет. Я знаю, что у него все хорошо финансово, в новостях иногда читаю. Но не больше. Как семья мы сдохли. Антон чертовски плох в утешениях. Он молчит — только тянется ладонью к чужой ладони, сплетая пальцы и выказывая безмолвную поддержку. Надеется, что Арсений каким-то образом прочитает его чувства без слов и даже без букв. — А я тебе подарок принес. От Егора, — сообщает он, чтобы хоть как-то отвлечь. — Хочешь? Достает из рюкзака помятую коробку, упакованную в бумагу со звездочками — и поднимает к потолку, машет, словно играет в Собачку. Арсений не сдается — подпрыгивает выше, с боем вырывая заветный приз. — А почему только сегодня? — спрашивает Арс, косясь на настенный календарь. Двадцать пятое марта. — Хотел продлить праздник. — Серьезно? — Арсений улыбается, как ребенок, и осторожно снимает упаковку, разглаживает и складывает между страниц ближайшей книги. — Нет, конечно. Просто Егор не успел купить на праздник, зашивался пиздец, ну и вот. — Да ну вас, — с притворной обидой тянет Арс, но улыбку спрятать не может. — Два идиота. Антон за это чертовски благодарен. Арсений его контролировать не пытается, сообщения не читает и не запрещает гулять с другими, как это делал когда-то Выграновский. Шаст поначалу обижается — «Неужели тебе на меня похуй?» — но постепенно начинает ценить безусловное доверие. И, конечно, не думает его предавать. Под блестящей оберткой обнаруживается коробка — белоснежная, без опознавательных знаков. Арсений трясет ее, плавно покачивает из стороны в сторону и едва ли не пробует на зуб. Ну чисто ребенок в сказочной суете. — А что там? — спрашивает он, не спеша поднимать крышку. — Не знаю. Шаст не врет — он действительно не в курсе и даже не может предположить, что приготовил фотограф. Он до сих пор в недоумении даже от самого факта подарка, а уж угадать содержимое — нет, увольте. Щелчок — и крышка все-таки отлетает, обнажая содержимое коробки. Антон с любопытством тянется к Арсу — ему ведь интересно не меньше. — Ух ты! — Арсений плавится от умиления и становится похожим на мягкого котенка. Он осторожно берет в руки розовый Полароид и не сразу замечает лежащую на дне карточку. — Смотри! На смазанной фотографии — они сами. Антон узнает тот вечер: день рождения Арса, который они праздновали здесь же, в общежитии, и совершили небольшой каминг аут перед самыми близкими людьми. Позов и Матвиенко тогда рассмеялись в голос, а Егор сказал, что это было очевидно. Оксана и вовсе не стала комментировать — только насмешливо наблюдала за ними и уступила Антону место на коленях Попова. Антон вглядывается в каждую черточку, влюбляясь в их любовь все сильнее. В собственную довольную улыбку, в тонкие руки Попова, что ласково, но крепко обвивают его талию. В чертово покрывало с матрешками, которое Арсений привез из родного Петербурга и наотрез отказался менять. — Какие мы здесь… Мы, — выдыхает Арс, и тревога на его лице сменяется умиротворением. — И когда он только успел? — Чистая магия. — Антон повторяет девиз, написанный на сайте Егора, который они вместе собирали бессонными ночами, тщательно отрисовывая каждую кнопочку. Попов ластится к нему, точно котенок, утыкается носом в шею и — Антон готов поклясться в этом! — тихонько мурчит. «Какой же ты все-таки неземной». Антон не уверен, что все в его жизни идеально. Почти наверняка знает даже, что это не так. И что из выкопанной за последние годы ямы выбираться будет сложно и долго — знает тоже. Но теперь он сидит, лениво поглаживая ладонью чертово покрывало, из-под которого виднеется подсолнуховая наволочка, и плавится в объятиях Арсения. И верит, что все получится.