***
Чимин отделение покидает вслед за сыном, растерянно извинившись перед всеми. Он надеется поймать Чонгука внизу, выяснить, что с ним происходит, но того уже след простыл. Он не находит сына ни в фойе, ни на улице. Постояв немного во дворе, собираясь с мыслями, Чимин отправляется домой. Наверняка, Чонгук поехал туда, и уж дома они смогут поговорить. Чимин всё ещё злится, и после позорного побега его злость ещё сильнее. Он старается эмоции сдерживать, но его негодование неконтролируемое. Квартира, к удивлению Чимина, оказывается совершенно пустой. Он переодевается и усаживается на кухне, принимаясь ждать Чонгука. Телефон его не отвечает с того момента, как он ушёл из госпиталя. Стрелки циферблата с каждым часом заставляют нервничать всё больше. Входная дверь захлопывается в тот момент, когда Чимин уже готов бить тревогу, ведь Чонгук никогда так не исчезал, без предупреждения, без звонка. Омега выходит в коридор, опираясь плечом о дверной косяк, и наблюдает, как сын снимает куртку и ботинки. — Где ты был? — Гулял, — тихо отвечает Чонгук, убирая куртку в шкаф и избегая взгляд родителя. — То есть, пока твой омега в больнице, ты гуляешь, да? Ну и как? Нагулялся? Мне стыдно за тебя, Чонгук. Я думал, что воспитал альфу, который несёт ответственность за свои поступки, а не труса, который позорно сбегает! Ты представить себе не можешь, что испытывает сейчас Тэхён, и никогда не сможешь, потому что тебе это не дано, но ты должен был быть рядом с ним в это время, а ты… Чонгук напряжённо стоит спиной к папе, держа в руках ботинки, которые собирался поставить на полку. Каждое слово режет ножом по и без того покалеченной за сегодня душе. Он чувствует, как по щекам снова текут слёзы, которые приходится тихо глотать. Руки дрожат, и Чонгук ставит ботинки на полку, едва не роняя их, но продолжает стоять спиной к папе. Он никогда не чувствовал себя настолько чудовищно, испытывая одновременно такой большой спектр совершенно негативных эмоций. — Повернись ко мне лицом, когда я с тобой разговариваю, — шипит Чимин, складывая руки на груди. — Тебе совсем не стыдно за то, что ты творишь? Твоё поведение низко, отвратительно и недостойно! Чонгук поворачивается медленно, являя Чимину мокрое от слёз лицо, искусанные в кровь губы, опухшие красные глаза. Чимин замолкает, растерянно глядя на сына. — Ты прав, — вымученно кивает Чонгук, опуская голову. — Я знаю, как сильно я виноват. Знаю, что это только моя вина. Понимаю, что не достоин Тэхёна. Он правильно говорил в самом начале, нам нечего делать вместе. Мне не место рядом с ним, особенно после произошедшего. Я не могу подставить ему своё плечо, он никогда не почувствует себя надежно рядом со мной, потому что я трус. Я испугался сегодня. Мне было страшно увидеть его. Мне было страшно, что он возненавидит меня за всё это. И я сбежал. Я объяснюсь с Тэ позже, когда ему станет лучше. Наверное, я взял на себя слишком много, когда захотел с ним встречаться. Это тоже моя ошибка, за которую он расплачивается. Думаю, он и сам захочет теперь расстаться. Я не буду больше доставлять ему проблем. — Чонгук... Чонгук вытирает ладонями слёзы с щёк и проходит мимо папы, отправляясь в свою спальню. Чимин отмирает только спустя несколько минут, переваривая всё, что сказал ему сын. Во всей этой суматохе, с чувством злости на сына и на самого себя, он отчего-то не подумал о том, что может испытывать сейчас Чонгук. Не подумал о том, что он всего лишь подросток, на которого свалились совсем не детские проблемы, хоть он и виноват в них сам. Зная, как сильно Чонгук любит Тэхёна, он чувствует вину, что не нашёл слов поддержки для сына, не сказал ему, что он рядом, а лишь заставил чувствовать себя ещё хуже этими обвинениями. Он заходит в спальню к Чонгуку немногим позже. Альфа, так и не переодевшись, лежит на постели отвернувшись к дверям спиной, и обняв себя руками. Его плечи подрагивают. Чонгук всё ещё плачет. Чимин опускается на постель позади сына и притягивает его в свои объятия. Чонгук сопротивляется сначала, не желая снова показывать свою слабость, ведь и так выставил себя сегодня конченым трусом, но немного погодя всё же расслабляется и даёт Чимину обнять себя. — От тебя несёт сигаретами, — поджимает губы Чимин, проводя носом по макушке сына. — Я думал, это немного поможет. — Чонгук, — вздыхает Чимин. — Проблемы нужно решать, а не искать что-то, что может отвлечь от них. Тебе нужно просто поехать к Тэхёну и побыть с ним. Ему сейчас ничто не поможет лучше, чем твоё присутствие, потому что эта боль ваша общая. Я не уверен, что ты испытываешь хоть отдаленно что-то похожее, потому что тебе ещё слишком мало лет, у тебя нет никаких родительских инстинктов, но у Тэхёна они есть, понимаешь? Он, хоть и не знал об этом, но готовился стать папой вашему общему малышу. Я очень надеюсь, что произошедшее не подкосит его, потому что это на самом деле очень тяжело для омеги. Напоминание о ребёнке, о котором Чонгук даже не подозревал, снова бьют по больному. Чонгук вздыхает, в очередной раз проклиная самого себя. Когда он успел так накосячить? — Тэхёну будет лучше без меня. Он и сам это скоро поймёт. Если уже не понял. Я бесполезный. — Не говори глупости. Просто поспи хорошо, а утром на свежую голову всё обдумаешь и поедешь к нему. Чимин целует сына в макушку и встаёт с его постели, выходя из комнаты и оставляя его одного.***
Кое-как уговорив разозлённого Юнги не идти вслед за Чонгуком и Чимином, Сокджин отправляет альфу к Тэхёну, говоря, что там он сейчас нужнее, ведь лучше не пороть с горяча, чтобы не пожалеть об этом позже. Юнги, нехотя согласившись, заходит в палату к крестнику. Разбитый вид омеги словно отрезвляет, злость на Чонгука моментально отходит на второй план, и все мысли занимает только Тэхён. Всё такой же бледный, прямо как тогда, когда он увидел его лежащим на полу павильона. У него всё такие же, словно обескровленные, губы, а на щеках совсем нет румянца, и только глаза теперь красные, раздражённые слезами. Тэхён пытается выдавить из себя улыбку, когда замечает крёстного, но она выходит несчастной какой-то, болезненной, от чего у Юнги сердце сжимается. — Как же ты напугал меня… — Мин подсаживается к Тэхёну и прижимает его к себе, радуясь, что всё позади, омеге гораздо лучше, хотя бы физически. Ему больше ничего не угрожает. — Прости, Юнги, — бубнит Тэхён, утыкаясь лбом в его грудь. — Как ты себя чувствуешь? Болит что-нибудь? — Всё болит, — вздыхает. — Чувствую себя так, будто меня подвергли жестоким пыткам. А где Чонгук? Он зайдёт? Или разрешили только родственникам? Юнги молчит несколько секунд, заставляя Тэхёна нахмуриться, но решает, что нет смысла скрывать, омега и сам узнает. — Он ушёл, — цедит сквозь зубы Мин. — Ушёл? — Тэхён озадаченно переспрашивает. Юнги в ответ молча кивает, а Тэхён больше вопросов не задаёт, мысленно пытаясь придумать, куда и почему мог уйти Чонгук, и когда он вернётся. Тэхёну очень хотелось бы почувствовать его запах, хотелось бы уснуть, ощущая его тёплые ладони на себе. Куда же он ушёл? Тэхён в растерянности. И телефона, как назло, нет. Он там, остался в павильоне, как и все его вещи. Посидев немного с крестником, который, сославшись на усталость, прикрыл глаза и начал засыпать в объятьях Юнги, альфа осторожно переложил его на подушку и укрыл одеялом. Выйдя обратно в коридор, он застаёт Сокджина и Намджуна о чём-то вполголоса разговаривающими, стоя у окна. — Он уснул. Давайте, наверное, по домам. Уже совсем поздно, — предлагает Юнги, и друзья в ответ согласно кивают. — Я развезу вас, — говорит Намджун, когда они втроём спускаются вниз и выходят из госпиталя. Юнги, у которого с собой кроме телефона ничего нет, соглашается. Благо, что его квартира на пароле, и ключ ему не понадобится, иначе пришлось бы ехать в офис. К Чимину ехать сейчас нет совершенно никакого настроения. Несмотря на то, что дом Сокджина гораздо ближе к госпиталю, чем дом Юнги, он никак не комментирует то, что друг отвозит сначала именно его. Намджун подвозит его к самому подъезду, и выходит из машины вместе с ним, чтобы по-семейному обнять. — А ты?.. — Юнги пытается подобрать слова, но Намджун кивает, поняв, о чем друг хочет спросить. — Не хочу оставлять его сегодня одного. Переночую… дома. — Да, наверное, так будет лучше, — тоже кивает Юнги. — Самое страшное уже позади, Намджун. Постарайтесь сильно не переживать и отдохнуть. Не приезжай с утра на канал, побудь с семьей. Они жмут друг другу руки на прощание, Юнги заходит в парадную, а Намджун возвращается в автомобиль и оглядывает мужа. Сокджин, слава Богу, больше не плачет, но он всё такой же задумчивый и печальный. Кажется, он даже и не понял, что Намджун не просто так отвёз домой сначала Юнги. Джин сегодня непривычно кроткий, идёт на контакт, позволяет Намджуну держать себя за руку, касаться спины, обнимать. Альфе бы хотелось верить, что всё это потому, что Сокджин начал оттаивать, но он прекрасно знает, что ему сегодня просто не хватает опоры, тепла и заботы. Он всего лишь омега, не способный взвалить на себя все тягости, как бы не старался. Он просто не выдерживает. Когда они подъезжают к дому, Сокджин собирается попрощаться, но Намджун выходит вместе с ним и ставит автомобиль на сигнализацию, тем самым показывая, что уезжать он не собирается. Сокджин смотрит на него вопрошающе, остановившись возле калитки дома, и Намджун уверенно берёт его за руку. — Я останусь с тобой сегодня, — альфа набирает код, и тянет Сокджина за собой. У омеги нет никаких сил язвить, упираться, хотя он мог бы вполне привычно ответить что-нибудь в своём духе, вроде того, что Намджун не думал с ним оставаться, когда был действительно нужен ему, а не тогда, когда он почти привык быть в одиночестве. Сокджин молчит, пока они идут от калитки к крыльцу, когда заходят в дом, снимают верхнюю одежду и убирают её в шкаф, словно возвращаются вместе каждый день. Сокджин только бросает на мужа усталые взгляды, не испытывая никакого желания выяснять отношения. Он слишком подавлен сегодня, ему совсем не до любовных переживаний. — Давай соберём сразу для Тэ вещи, которые нужно отвезти завтра в больницу. Тогда ты сможешь подольше поспать утром. Не уснёшь ведь до поздней ночи сегодня, как обычно. Сокджин кивает. Намджун всё ещё знает его лучше, чем самого себя, знает его привычки и особенности. Сокджин и не надеялся сегодня нормально выспаться, ведь не сомкнёт почти наверняка глаз, переживая о сыне. В комнате Тэхёна Намджун достаёт большую сумку сына, пока Сокджин собирает нужные вещи, делая это словно на автомате. В гардеробной Тэхёна всё аккуратно разложено по полочкам. Джин, задумавшись, проводит по ним ладонью, натыкаясь на детское одеяльце Тэхёна, которое он всё ещё хранит. Оно старенькое, но прекрасно сохранившееся. Сокджин берет его в руки, наслаждаясь мягкостью ткани, и подносит его к лицу, вдыхая родной аромат сына. Перед глазами сразу возникает его малыш Тэ, завёрнутый в это одеяльце, Сокджин вспоминает, как укачивал его длинными вечерами, целовал в лобик, пел ему песни. Такому маленькому, с беззубой улыбкой и яркими глазами. Как он успел так быстро повзрослеть? Кажется, Сокджин только сегодня по-настоящему осознал, что Тэхён совсем взрослый омега, готовый иметь свою собственную семью. Он всё ещё ошарашен, что Тэ, его малыш, уже ждал собственного ребёнка. Ему сложно поверить в то, что если бы не выкидыш, они с Намджуном скоро стали бы молодыми дедушками для кого-нибудь совершенно очаровательного, похожего на их Тэ... Плач Тэхёна всё ещё стоит в его голове. От этого не избавиться, сколько бы он не пытался, пока они ехали домой. Ему больно от того, что его сыну пришлось такое пережить. Он знает, как это тяжело, знает, как сильно это бьёт по любому омеге. Сокджин сам не замечает, как снова начинает плакать, сжимая в руках детское одеяло. На душе нестерпимо гадко, в груди ноет, и он не в силах сдержаться. Он, опустившись на пол в гардеробной сына, обнимает себя руками и плачет до тех пор, пока не чувствует, как его поднимают с паркета сильные руки, и прижимают к себе. — А я думал, что ты там так долго делаешь. А ты тут плачешь, — Намджун обхватывает его за талию одной рукой, другой вытирая слёзы с его лица. — Давай, успокаивайся. Всё уже позади, его скоро выпишут, и он будет дома. Этот кошмар останется в прошлом. — Не могу, — плачет Джин, качая головой. — Как представлю, что он испытал… как сильно он переживает, как ему больно… господи… — Я знаю, Джин, я тоже беспокоюсь о нем. Но слезами тут не поможешь. Мы с тобой должны быть сильными, чтобы поддерживать его, ему ведь будет сейчас непросто. Сокджин согласно кивает, но продолжает всё так же плакать, громко и болезненно, пока Намджун продолжает собирать его слёзы пальцами и гладить по пояснице. Это мало успокаивает омегу, и тогда Намджун решает действовать неожиданностью. Он перехватывает его ещё крепче, и прижимается губами к губам омеги, заставляя прекратить плач и распахнуть глаза от такой внезапности. Сокджин пытается сначала отпрянуть, высвободиться из рук мужа, но тот целует настойчивее, крепко держа в руках, и Сокджин спускает всё на самотёк. Он обмякает в руках альфы, позволяя, наконец, целовать, зная, что пожалеет потом об этой слабости, но усталое тело не слушается, и он понимает, что совсем нет никаких моральных сил ни на борьбу с мужем, ни на борьбу с самим собой. Намджун, отрываясь от его губ, собирает слезинки своими губами, после чего снова вовлекает в поцелуй, жадный и настойчивый, но совершенно точно отвлекающий Джина от любых печальных мыслей, позволяющий почувствовать себя лучше. Омега откидывает голову назад, разместив руки на плечах Намджуна, когда губы альфы спускаются на его шею. Всё кажется настоящим сумасшествием, когда он плавится в его руках, чувствуя какое-то внезапно навалившееся умиротворение от уже забытых ласк. Руки Намджуна, скользящие по его телу, забирающиеся под лонгслив, чувствуются так правильно и привычно, словно не было этих долгих холодных месяцев. Сокджин совсем забывается, не замечает, как они оказываются в собственной спальне, где проведены почти всех их ночи, и он отвечает. Целует в ответ, гладит, прижимается к горячему телу, не нуждаясь сейчас ни в чем другом, лишь бы это безумие не прекращалось. Он уже и забыл, что может быть так хорошо, когда тебя любят, сладко вжимают в простыни и шепчут на ушко о том, как сильно любят и скучают, тут же туда целуют, кусая за мочку и входя максимально глубоко, что пальцы на ногах поджимаются от удовольствия, а с приоткрытых губ срываются совершенно однозначные стоны. Уже потом, лёжа тесно прижимаясь к Намджуну, с узлом внутри, и чувствуя лопатками обнаженную грудь альфы, мягкие руки на своём животе, по лицу Сокджина снова текут солёные слёзы. Он такой никчемный и слабый, Боже. Такой никчемный и слабый.***
Ночью Чимин то и дело просыпается, слыша, как Чонгук ходит то на кухню, шумя графином с водой, то на балкон, после чего по квартире расползается табачный шлейф. Альфа ходит туда-сюда почти всю ночь, и успокаивается лишь под утро, уснув, завернувшись с головой в одеяло. Чимин, совершенно разбитый из-за ночи, почти лишенной сна, утром прикладывает охлаждающую маску для глаз, пытаясь скрыть следы усталости. К обеду ему в кофейню, он пообещал сменить Джинёна, который и так пропустил сегодня пары из-за просьбы Чимина поработать с утра. Чонгука он не будит в школу, решая, что лучше тому остаться дома сегодня. Альфа просыпается ближе часам к одиннадцати, но папе на глаза не попадается. Чимин слышит, как шумит вода в ванной, как снова хлопают балконные двери. Сын перемещается по квартире, словно приведение, тихо и незаметно. Ближе к полудню звонят в дверь, и Чимин не удивляется, когда на пороге видит Юнги. Они вчера вечером толком не попрощались, и вечером друг другу не звонили. Чимин успел соскучиться. Альфа же, как оказалось, приехал совсем по другому поводу. — Он дома? — Юнги, без церемоний, переходит сразу к делу. — Да, Чонгук не пошёл сегодня в школу, он себя не очень хорошо… — начинает Чимин, но Юнги не даёт договорить. — Отлично, позови его, есть к нему разговор. — Юнги, я думаю, сейчас не лучшее время. Он уснул лишь под утро, и… — Он теперь за папочку прятаться будет? — зло интересуется альфа. — Хорош жених. Может, тебе хватит с ним нянчиться, не думаешь? — Юнги… — ошарашено смотрит на него Чимин. — Перестань, пожалуйста. Ты же понимаешь, он потрясён. Он ведь сам ещё всего лишь ребёнок… — Как трахаться, так взрослый, а ответственность нести — сразу ребёнок? Весьма удобно! — выплёвывает альфа. — Может, если бы ты побольше уделял времени его воспитанию, и воспитывал из него альфу, а не тряпку, то такого бы не произошло? Чимин чувствует, как начинает щипать в глазах, и даже не находит, что ответить альфе. Ощущение, словно по лицу ударили. Всё, о чем говорит Юнги, он и без него успел передумать за эту ночь, каждый раз обвиняя самого себя. Только слышать всё это из уст возлюбленного гораздо больнее. Из спальни на шум выходит Чонгук, успевая услышать последние реплики. — Папа ни в чем не виноват. Не нужно вымещать на нём свою ненависть ко мне, — негромко, но твёрдо возражает он Мину. — Во всем остальном ты прав, и я полностью осознаю свою вину перед Тэ. Я подвёл его, повёл себя незрело и недостойно альфы. Я знаю всё, что ты пришёл мне сказать, поэтому не утруждай себя. Чонгук накидывает на себя куртку, хлопает ладонью по карману, проверяя на наличие зажигалки, и выходит из квартиры, оставляя взрослых снова наедине. — Вот и поговорили, — Чимин обхватывает себя руками, словно ёжится от холода, и отворачивается в сторону. — Тебе стоит лучше следить за своим ребёнком, если ты всё ещё его таковым считаешь. Но лучше бы тебе открыть глаза и понять, что он уже вырос достаточно для того, что от него беременеют омеги. Юнги уходит, и дверь за ним захлопывается слишком громко, заставляя Чимина вздрогнуть. Оставшись в одиночестве, он даёт волю чувствам и позволяет себе расплакаться от обиды, совсем забыв, что ему вот-вот ехать на работу.