Нефтяные фракции

      Она тихонько просочилась в комнату. Зачем? Она точно не знала. Может, из любопытства. Она давно не видела папкиных друзей. Вернее видела, но только двоих. Оливера и Рихарда, и то мельком, в больнице, когда ходила к бабушке. А может… Она не могла этого объяснить. Когда тебе просто хочется смотреть на человека и всё. Долго, внимательно, разглядывая до мельчайших деталей облика. Тогда она так смотрела на Олли, теперь подвернулся Шнайдер. Когда они сидели за столом, Нелле тоже смотрела на него, но Кристоф ловил ее взгляды, напряженно зыркал своими ледышками-глазами, поэтому приходилось делать это украдкой. Теперь же была просто отличная возможность.       Хотелось посмотреть еще раз. В детстве, она помнила, ей больше всего из папиных друзей нравился Рихард. Красивый и сильный, она еще не понимала, в чем именно заключалась его красота, но он привлекал внимание. Со смешным ежиком на голове и иногда страшными глазами. Он так здорово играл на гитаре, что девчонка рот разевала, стараясь уследить за движением ловких пальцев по грифу. А еще ворчал на папу, когда она трогала его вещи, отчего делался похожим на большого сердитого дикобраза. А Шнайдер что? Ничего. Худощавый высокий парень за барабанной установкой интересовал ее только потому, что его можно было упросить и он пускал ее постучать на свое место. И тогда уже начинал беситься папка.       Сейчас же, подойдя к дивану, Нелле замерла в растерянности, сон как ветром сдуло. Кристоф лежал на спине в расслабленной позе, вытянув ноги. Какой-то открытый, без окраски настроения и защитного камуфляжа движений и поз, которыми прикрывает себя по жизни каждый, сам того не осознавая. Одна рука его лежала на впалом животе, обтянутом черной майкой, другая была заложена под голову. Драммер, казалось, безуспешно пытался пристроить ее, но ничего не вышло. Подушки не было, а подлокотник дивана был слишком высоким и неудобным.        Она потянулась было к руке под головой — по ней рассыпались темные кудри, но остановилась. Задержала взгляд на той, что лежала на животе. Длинные крепкие пальцы Кристофа были сложены лодочкой, и все косточки на них образовывали три правильные дугообразные линии. Светлая кожа казалась гладкой, как мрамор, и под ней четко проступали синеватые вены. Они плелись рельефной сеткой по кисти, перебегали на запястье и предплечье. Нелле не удержалась, потянулась и потрогала пальцами подвижную, упруго ускользающую жилку на сгибе запястья Шная. Он шевельнул пальцами, ворохнулся, отчего девчонка вздрогнула и обмерла, окаченная с головы до ног волной страха.       Но Крис не проснулся. Глубже вздохнул, повел плечами и чуть задрал многострадальную голову. Шея затекла.       Нелле прилипла взглядом к его лицу. Мягкий желтый свет лампы освещал его, давая возможность во всех деталях рассмотреть черты. Никогда раньше она не замечала внешности Кристофа. Он терялся на фоне Рихарда и Оливера. Да, Олли, мрачного и неразговорчивого басиста, который, как казалось маленькой Нелле, вовсе не был человеком. Слишком… идеально было в нем все. Длинное, тонкое, но очень пропорциональное тело, идеально вылепленная голова, черты лица будто рассчитаны эстетствующим математиком и выточены безумным мастером-перфекционистом. Только пойдя в художественную школу она поняла это. Поняла, что именно в нем все время отталкивало ее. Идеальная правильность. Холодность. Будто не человек из плоти и крови, а синтет какой-то. Андроид, созданный по образу арийского сверхчеловека, с прекрасными глазами цвета морской волны и нордическим, мать его, характером. Нелле не знала его настоящего, вспыльчивого, и судила только по тому, что басист показывал другим. Иногда ей даже приходили мысли как-то ранить его. Уколоть чем или оцарапать, чтобы посмотреть, пойдет кровь или нет, и будет ли она красной — настолько неестественным казался Ридель.       Кристоф, наоборот, был обычным. Как и положено немцу по представлению обывателей: порядочным, отчасти добродушным, местами нудноватым и внешне ничем не примечательным. Он даже иногда пытался ее учить, как себя нужно вести хорошим девочкам, но ей быстро надоедало это, и она убегала к Паулю или папке.       Только сейчас она его увидела по-настоящему. С кучей мелких недостатков в облике. Грубоватый абрис лица с высокими скулами и упрямым подбородком, длинный нос чуть шире, чем следовало бы. Он делал лицо в профиль острым, похожим на лисью морду. Узкие продолговатые глаза льдисто-синие и прозрачные, светлые брови, маленький рот с резко изломленными губами. Если смотреть строго в фас — ничего интересного, но движение и эмоции преображали Шнайдера полностью. Какая-то притягательная скромность и невинная чувственность наполняли весь облик. В глазах, которые становились огромными, когда он смотрел чуть вверх, в едва уловимой улыбке, приподнимающей уголки рта, в чуть горделивой посадке головы… Так бы сказал ее учитель по искусству портрета.       Девочка снова потянулась рукой к спящему барабанщику, но снова остановилась. Сердце билось как сумасшедшее. Что будет, если он проснется? Стыд кромешный, но нет сил оторваться. Отвернуться и не смотреть. Как он вздыхает сонно, склоняет голову к плечу, и от этого от ямки над ключицей до угла челюсти протягивается чуть выступающая под кожей вена.       Странно, почему обычно у них в художественной школе такие стремные натурщики? Ей никогда не нравилось рисовать с натуры, но сейчас у Нелле, несмотря на поздний час, руки свербели. Она пошарила взглядом по комнатке, заметила на подоконнике старый блокнот отца и в нем, в переплете, ручку. Тихо, чтобы не разбудить Кристофа, подошла, взяла блокнот, открыла. Пустых страниц не было, но задняя обложка была чистой.       Вернувшись к Шнаю, она тихо села на пол, устроила блокнот на колене и начала рисовать. Хотя бы набросок, потом уже она по памяти прорисует светотень, но для этого нужно было зарисовать черты лица.       Тонкая ручка заметалась по бумаге. Сначала проступили контуры чуть приподнятой головы — Кристоф снова попытался ее откинуть, не находя подходящего положения, затем — легкая, едва заметная разметка расположения бровей, носа и рта. Нелле спешила, но понимала, что ошибаться нельзя — ручку не сотрешь так просто, а перерисовать возможности больше не будет.       Бросая быстрые взгляды то на лицо Кристофа, то в блокнот, она стала выводить черты лица драммера. Брови: чуть широковатые, светлые и нечеткие. Только легкий контур с тонкими наметками роста волосков, нос — в немного комиксовой, графичной манере, когда для придания объема на крыльях, кончике и у спинки носа намечаешь тонкие линии вместо теней. Так Шнаю больше идет. Выразительнее. Затем расслабленно приоткрытые губы.       Самое сложное — точно повторить этот выразительный излом, лук Купидона, как еще называют иногда такую форму, передать мягкий отблеск зубов и довершить линию приподнятого подбородка.       Нелле получала удовольствие от самого процесса. Выводя ручкой на бумаге черты лица Шнайдера, она будто оглаживала их пальцами; прорисовывая зачатки теней, ощущала мягкую и чуть влажную текстуру его кожи. Почти шелковую на закрытых веках и в уголках глаз, и колючеватую на подбородке и щеках. Темный фон там, где будут волосы, маленькое аккуратное ухо — нет в нем ни одной дырки для серьги, а жаль, и шея до плеч. Плавные гладкие линии, легкие тени — яркий свет лампы выжег их почти все. Чернота ткани майки резко контрастирует со светлой кожей, но обрывается почти у края плеча, оставляя открытым акромион. Та самая косточка на плече, где край ключицы соединяется с лопаткой. Какое корявое название для такого… она не могла подобрать слова… места на теле.       «Ты так с ума сойдешь когда-то, Нелле», — говорила лучшая подруга. «Тебе рисование дороже реальной жизни, оглянись вокруг, хватит маньячить за своими супергероями, есть же нормальные мальчишки!»       Но что она могла ответить? Что не интересны ей эти все мальчишки? Что она попросту не знает, чего с ними делать? Все какие-то со своими полудетскими тараканами и интересами, которые ей вовсе не интересны. Только умник-отличник Юрген, с которым можно поговорить, и который так понравился ей, когда она перешла в эту школу. Но у него есть Магда. Первая красавица в классе, девочка-мечта, которая как-то после урока биологии сказала: «Вот подтверждение того, что генетика страшная и непредсказуемая сила. У нашей Нелле папочка-лапочка, а сама она лошадь».       Смеялись все, кто был рядом, она же стояла за дверью кабинета и все слышала. Но не предприняла ничего. Только через пару дней Магда пришла в школу с коротким каре вместо роскошных длинных локонов. Какой-то малой бросил в нее шарик, заполненный монтажной пеной, когда она возвращалась домой из той же художественной школы, где училась и Нелле. Пена расплескалась по ее спине и сильно запачкала волосы, когда девочка в слезах добежала домой — все уже безнадежно засохло. Мальчишка удрал так быстро, что понять, кто это был, не получилось, и надирать уши оказалось некому.       Девчонка не жалела о сделанном. Даже не жалела о тамагочи, который отдала мальчишке-диверсанту. Но, черт возьми, Магда была права. Нелле тихо ненавидела себя за свою внешность. Родись она парнем — было бы все нормально, и грубоватые черты, доставшиеся от отца, были бы к месту, но она девочка. Несуразная, долговязая, вся в железе и заклепках, будто могут защитить они ее от всего мира.       Витая в невеселых мыслях, она уже намечала расположение теней на щеках Шнайдера, потом переместилась к губам. Осторожно, чтобы не дай бог не испортить неожиданно удавшуюся форму, едва касаясь бумаги ручкой, она придавала им объем, нанося легкие штрихи. Почти как поцелуй.       Да. Забавно, она знает, что это, но попробовать еще не довелось. Даже Моника, та самая лучшая подруга, такая же в заклепках неформалка, хвасталась, что тот ее байкер, Тобе, поцеловал ее на днях. Тьфу, пакость, он же пухлый и бородатый, хоть и старше года на два. Как так можно?       Ручка переместилась к закрытым глазам нарисованного Кристофа. Четче обозначились ресницы и тень от них, тонкие складочки на верхних веках. Надо, чтобы он был натурщиком у них в художественной школе. Чтобы можно было его всего разглядеть с головы до ног, ощупать взглядом каждый изгиб тела.       Нелле отложила рисунок — в глазах уже мутилось. Было половина первого ночи. Завтра не встанет она вовремя, ну и черт с ним. Все равно на первый урок и учитель опоздает. У них химия, а герр Шнитке вечно со своими реактивами копошится и не успевает дойти вовремя. Можно и проспать.       Девочка осторожно отделила обложку с рисунком от блокнота, вернула последний на место, и уже собралась выйти тихонько из комнаты (все-таки спать хотелось), но не удержалась и снова глянула на Кристофа. Расслабленный, непривычно худой, с тенью усталости на лице, он вызывал смешанное чувство восхищения и жалости. Нелле чуть наклонилась, прислушалась к его дыханию — медленное и ровное, взгляд ее снова скользнул по лицу Шная, и ее будто толкнули. Сердце забилось, как ненормальное, тяжело и часто, ноги и руки онемели, облепленные холодными мурашками.       «Что со мной сделают?», — мелькнула мысль, но не задержалась. Нелле наклонилась еще ниже и прижалась губами к чуть приоткрытому рту драммера. Будто кипятка за шиворот плеснули — она тут же отстранилась, испуганно глядя на Криса. Тот вздохнул, снова ворохнулся и отвернул лицо к спинке дивана.       Нелле едва сдержала судорожный вздох облегчения. Дрожь разобрала ее: зажимая себе рот ладонью и давясь нервным смешком, девчонка попятилась назад, оглядываясь по сторонам. Вдруг папка проснулся и стоит в темноте за дверью наблюдает? Что же будет тогда…       Но с другой стороны она была… Рада. Теперь она тоже знает, как это. Немного странное ощущение: мягко и чуть влажно, и не так уж противно. Только губы у Шнайдера горькие, как крепкий кофе. Не удивительно — кружка на полу почти пустая. Как только и заснул? На глаза попадались совсем неважные детали, она боялась выйти за дверь и цеплялась за них, оттягивая момент.       Но потом все же решилась. Собравшись с духом, тихонько отошла от Кристофа, прижимая к груди набросок, пятясь, как черепаха, выскользнула из комнаты. И никто ее не поймал. Не застукал на горячем. В квартире было все так же тихо, и она без приключений вернулась в свою комнату. Эмоции переполняли, пришлось укусить себя за руку, чтобы не завизжать от дикой смеси стыда, страха, восторга и облегчения.       Понимая, что теперь точно не заснет, Нелле, придя немного в себя, достала из рюкзака толстый черно-розовый блокнот и ручку, уселась на полу под настольной лампой, благоговейно положила рядом с собой рисунок и стала писать…

***

      Утро началось с воплей и суеты. Нелле проспала в школу, Тилль не мог найти ключи от машины, а Шнай пытался что-то нахимичить съедобного, чтобы можно было все-таки загрызть после голодного вечера и перед началом нового безумного рабочего дня. Линдеманн матерился, сонная девчонка канючила, метушилась, собирая вещи, но как-то слишком хаотично. Как пьяная муха, врезалась во всех и все, из рук у нее все валилось. Рюкзак, в который она пыталась сложить печенье, подлым образом расстегнулся не с той стороны, вывалив все содержимое на тумбу в прихожей. Она стала его собирать, запихивая обратно и свои и Тиллевы вещи.       Тот рылся где-то в своей комнате, ругаясь на чем свет стоит.       Кончилось в итоге все тем, что Нелле плюнула на все, не дожидаясь, пока папка найдет чертовы ключи, кое-как умылась, рассовала в карманы куртки печенье и уковыляла, стуча по ступеням тяжелыми кроссовками. Бросила напоследок, что доберется пешком, и папе переживать не нужно, все равно на первый урок учитель опоздает.       Линдеманну от этого легче не стало. Одновременно одеваясь и ища пропавшие ключи, он заглянул на кухню. Кристоф осторожно пристроился на подоконнике с тарелкой овсяных хлопьев и омлетом, и тихо уплетал их за обе щеки. Есть ему хотелось сильно.       — Топчешь сидишь? — Тилль хмуро глянул на друга.       — Угу, — буркнул тот с набитым ртом.       — Ну и топчи. Тебе теперь за троих есть придется, пока не придешь в норму.       — Не думаю. Присоединяйся, там и для тебя есть, — Шнайдер кивнул головой на стол, где под большой крышкой стояла еще одна такая же тарелка овсянки.       — Ну уж нет. Я такое есть не буду, — вокалист мрачно скривился. — Еще и ключи эти гадские куда-то делись, — он уже развернулся выходить из кухни, как Шнай предложил:       — А ты глянь за тумбой в прихожей. У тебя вечно там куча всего насовано, может, завалились?       Линдеманн не ответил, но отправился по указанным координатам. Предположения Шнайдера не оправдались и ключей за тумбой не было, но откуда-то взялся блокнот. Не его, это точно, в розовые горохи. Тиллль машинально открыл на закладке и заглянул.       «Дорогой дневник, не знаю, как и сказать…» — ломанным, подпрыгивающим почерком были выведены слова, — «Я сегодня… или вчера, в общем, этой ночью поцеловала мужчину. Да, не мальчика, а взрослого. Папкиного друга. Он на барабанах у них играет…».       Тилля будто мешком пыльным огрели. Он замер, удивленно открыв рот и не выпуская из рук блокнота.       «Это было… страшно. И вроде даже вкусно, если бы он не пил кофе без сахара…». Руки у Линдеманна дрогнули, листы блокнота раскрылись все и сразу, и на пол выпал еще один листок. Тилль поднял его. На оторванной от его блокнота обложке был изображен Шнайдер. Немного комиксово, немного неловко, но узнаваемо и очень… характерно-чувственно.       Система зависла. Вокалист не очень хорошо соображая и не выпуская блокнота из рук, медленно двинулся в свою комнату, забыв и о потерянных ключах, и о репетиции, которая должна была начаться через полчаса, на которую они со Шнаем собирались попасть.