***
Рихард вертел в руках наручники, обернутые мягкой черной материей. Его предпоследняя подружка любила подчинение и упросила гитариста купить их, чтобы попробовать с ним вместе. Выбирали попрочнее, потому что жертвой должна была быть не она. Круспе сильно сомневался в благополучности этой затеи, но со временем ему даже понравились подобные игры, вот только сейчас было не до забавы. На его кровати с кровящей ссадиной на щеке лежал Пауль. Внезапно вернувшийся Ридель вырубил его в студии ударом в основание черепа, но у Рихи так не получилось. Пришлось грубо двинуть в челюсть, чтобы обезопасить себя по дороге домой. Забирая непонятно живого ли Кристофа, Ридель с неописуемым выражением рвущей тревоги в глазах просил Риху не оставлять Ландерса одного, и тому пришлось забрать с собой бесчувственного вредителя. Он погрузил Пауля в машину на переднее сидение, пошел отключать оборудование и закрывать студию. Когда вернулся к машине, сел, завел ее, отъехал уже на порядочное расстояние — Пауль, то ли притворявшийся бессознательным, то ли, правда, только очнувшись, снова набросился на лид-гитариста, попытался оторвать его руки от руля. На дороге с оживленным движением в вечернее время это было равносильно самоубийству, поэтому Рихард не церемонясь, залепил ему мощный апперкот. Тихо мяукнув, Ландерс мешком бухнулся обратно в кресло и затих. Сердце у Круспе болезненно дернулось от жалости и страха. Сам он не понимал, что произошло с Поликом, почему он словно взбесился, и Ридель ничего ему не объяснил. Сказал только, что забирает Кристофа к себе домой и позвонит, как только сможет. Рихард видел, что Ларс очень сильно испуган. Единственный раз им довелось увидеть выражение такой же отчаянной беспомощности на обычно бесстрастном лице басиста, когда тот рассказывал о гибели своих близких. Теперь было так же. Олли, пряча глаза, торопясь и спотыкаясь, потащил Шнайдера в свою машину и на просьбы Рихи объяснить, что это было, только повторял: «Потом. Все потом. Не сейчас». И вот теперь сам Рихард с такой же беспомощностью смотрел на распростертого перед ним друга и боялся пошевелиться. Боялся, что если тот снова очнется и впадет в этот свой непонятный амок — придется опять с ним драться. А этого не хотелось до боли. Они вечно ругались, но до серьезных драк не доходило. Каким бы не был заносчивым Рихард, каким бы не был пакостным Пауль — лид-гитарист не мог серьезно травмировать ритмача. Поэтому он выбрал меньшее зло. Аккуратно взяв за запястье левую руку Ландерса — теплую и тяжелую — защелкнул на ней одно кольцо наручника, другое — на спинке кровати. В подвешенном состоянии небольшая, точеная кисть с длинными пальцами раскрылась, выпустив клочок ткани — оторвал от рубашки Рихи. «Твою мать, теперь только выкинуть», — мелькнула в голове у Круспе досадливая мысль, но он ее отогнал. Стал осторожно фиксировать правую руку Полика. Тот не реагировал. Лежал неподвижно, казалось, и не дышал даже. Только заметная пульсация под кожей на шее чуть сбоку от кадыка выдавала присутствие жизни. «Господи, Пауль, что с тобой? Что с нами всеми произошло?», — пристегнув друга, Рихард тихо встал, яростно потер лицо ладонями, поскреб голову… «Что происходит? Что со Шнаем? Почему он действует на нас с Поликом как пакет с кровью девственницы на вампира? Рядом с ним хочется взорваться, перевернуть мир вверх дном, бежать, кричать, потому что какая-то неизвестная сила начинает распирать изнутри, ища выхода. А что же ощущает Пауль, раз его так накрыло? Я, по крайней мере, контролирую себя…». Завязнув в мыслях, он вышел на кухню, сам не зная зачем. Заглянул в холодильник — есть не хотелось. Взял бутылку воды, сделал пару глотков. Хотел было еще, но поперхнулся и выронил пластиковую посудину. Из спальни послышался хриплый скулеж. — Пауль! — Рихард вбежал в комнату спустя пару секунд. Ландерс очнулся и, увидев его, задергался. — Отвяжи меня! — хриплый выкрик. В ярко освещенной комнате Свен увидел, как изменилось лицо его друга. Светлые, изменчивые глаза потемнели, без того резковатые черты симпатичного лица заострились, сделались хищными. Ссадина на щеке превращалась в синяк. — Прости, Пауль, не могу. Ты не в себе. — Чего? Я не в себе? Да что ты несешь, Рих, я нормален! Гораздо нормальнее всех вас вместе взятых, — он не кричал, скорее, шипел, отчего на шее и висках набухли темные вены. — Это вы слепые, как кроты и ничего перед собой не видите. — В смысле, Пауль, ты о чем? — Мы не совсем люди. Или больше, чем просто люди. Шнайдер это показал нам, сам попробовал, а нас не научил. И поэтому из-за него нам крыши сносит, как кобелям от запаха течной суки. Круспе скривился — слишком подходящим было сравнение. — Что, разве не так? — Поль перешел на шепот. Ему приходилось сильно выгибать шею, чтобы смотреть на Риху не отрываясь. Тот проигнорировал выпад, попытался увильнуть. — Что же с ним не так, по-твоему? — он заглянул в глаза Ландерса. Зря. Неодимовыми магнитами они схватили его, притянули. Колючие, почти черные, они заглядывали глубже, чем в душу, в темные углы подсознания, выворачивая наружу всех гнусных демонов, лишали воли. — Я же сказал — у него есть сила, и он ей пользуется. А мы это чувствуем и себе хотим так же, но не знаем, как. Разве ты не понимаешь этого? Странное чувство, которое тебя мучает. Этак дразняще… Как если бы ты тискал девку, которая только что трахалась, но не с тобой, и с тобой даже не собирается, хотя ты и хочешь до судорог. Риха знал, что у Пауля язык поганый, но сейчас от его слова драли особо нещадно. Потому что попадали близко-близко к цели. Ощущения Рихи немного отличались от Паулевых, как оказалось, но в целом были похожи своей утомительной настойчивостью. — Что, снова угадал? — снова прошипел Ландерс, приподнимая плечи и голову над постелью, внимательнее вглядываясь в лицо гитариста. Он все замечал, каждое движение. Как нервно подрагивают ноздри Рихарда, как дергаются уголки его губ в отвращении и проступают желваки на скулах… — Ты тоже хочешь этого, Риха, но не знаешь как сделать, и это тебя съедает изнутри. Все потому, что они жлобы, им, видите ли, трудно объяснить, как пользоваться этой силой. Проще самим оставаться такими уникальными, а мы как-то перетопчемся, — Поль яростно мотнул головой, снова уставился на Круспе и вдруг гаденько усмехнулся. — А знаешь, не только отдавать приятно. Забирать, пожалуй, еще приятнее. Ох, если бы ты знал насколько, — Пауль облизнулся и дернул скованными руками, прижмурил глаза, вспомнив тот болезненный кайф, который испытал, впитывая в себя ауру Шнайдера. — Слушай, заткнись, а? Надоел, — Рихард не хотел больше слушать подробности о том, что чувствовал Ландерс, мучая драммера. Пауль по жизни был ближе, чем Шнай, но сейчас поведение Хайко сильно отталкивало. А глаза — наоборот. Взгляд у него был настолько липким и вязким, что невыносимо было не смотреть. Казалось, что в нем плещется это удовольствие, о котором он говорит, казалось, что вот-вот, еще немного — и оно диким медом потечет в тебя самого, мягко обволакивая рваные края и утоляя это метущееся, саднящее чувство несвершенности чего-то. Но Рих не хотел так. Не хотел этого успокоения за счет страдания Кристофа. Огромным усилием воли он заставил себя отвести взгляд от его подчиняющих глаз, отвернулся. — Что, задел? Сильно? Это почти больно, да? Когда сильно хочешь, а не знаешь как это получить. И еще страшнее то, что не поймешь, чего именно ты хочешь. — Молчи, Пауль, ради всех святых! — Не буду, Рихард! И тебе не дам. — Тогда я тебя заставлю, — Круспе сжал кулаки. Поль заметил это и широко улыбнулся. — Не поможет. Это не злость, которую можно сорвать, раздавая тумаки. А вообще — как хочешь, — улыбка Ландерса стала задорно-сумасшедшей, он задрал голову. — Давай, попробуй, двинь мне еще раз в морду, чтобы я замолчал, вдруг подействует? Рихард резко обернулся, потому что это задело куда сильнее предыдущих слов. Он ударил его тогда не от злости. — Дебил, ты чуть не угробил нас на дороге! Если бы не это — я б тебя и пальцем не тронул. — Да-а? Даже так? Ты не хочешь драться? — Ландерс задумался на миг. — Ну тогда трахни меня. Как раз и момент подходящий, — он дернул скованными руками, расплылся в гнусной лыбе. — Это точно тебя успокоит. Рихард онемел на миг и тут же ощутил, что нещадно краснеет. Шею, лицо, уши залило горячим, сделалось жарко, перехватило дыхание… — Видел бы ты себя, Риха — что тот рак, ей богу! — брякнул Полик и вдруг расхохотался. Заливисто, легко и заразно. Бешенство охватило лид-гитариста от этого смеха: — «Да сколько же можно терпеть его вечные подколы и издевки? Змееныш, язва, мать его в рот!». — Ну, гаденыш, я тебе сейчас покажу! — прошипел лид-гитарист сквозь стиснутые зубы, стал лихорадочно расстегивать пуговицы на рубашке, но потом плюнул и содрал ее через голову, оставшись в тонкой черной майке. — Да ты шо? — вякнул со своего места Поль, запрокинув голову назад. — Ой, испугал! — смех его стал почти безумным. Круспе вскочил на кровать, навалился на ноги Паулю, лишая его возможности отбиваться. Ярость застилала глаза: он хотел отомстить, довести, вызвать такой же бешеный отклик в пакостной душе ритмача, чтобы тот, наконец, перестал глумиться и ржать, чтобы ощутил, как оно другим от его шуток. Рванул в стороны футболку на Пауле — тонкая ткань треснула, обнажив живот с полоской светлых волос сверху донизу, но Рихе было мало — он разорвал ткань полностью, отшвырнув лохмотья в стороны. Ландерс под ним еще трясся от беззвучного смеха, но замолчал, замер, когда Круспе содрал с себя майку и принялся за ремень на джинсах ритмача. Рванулся, издал долгий всхлип, втягивая в себя воздух и вдруг подавился, закашлялся. — Рихард? — от разительной перемены в голосе лид-гитарист остановился. — Что ты де-?.. Зачем? — Поль дернул руками, задрал голову, увидел наручники, охватывающие его запястья. — Рихард, ты… что задумал? — глаза его расширились в страхе, но Свен не поддался. Полик был тем еще актером и любого мог развести, играя своей шутовской мордахой. — Ты же сам предложил трахнуть тебя? Или не помнишь? — гитарист справился с ремнем и застежкой, резко потянул вниз штаны Пауля. — Риха, псих, отпусти! — Ландерс заметался под ним, а Круспе вдруг низко наклонился к его лицу, произнес: — Не дергайся, не делай себе хуже, — и провел кончиком языка по краю его уха. — Свен, твою мать! — уже надтреснуто крикнул Поль, мотнул головой, пытаясь ударить лид-гитариста в лицо, но тот уклонился. — Ладно тебе уже, потерпи, не так оно и страшно, как кажется, — Рихард улыбнулся. — Нет! Уйди, не трогай меня! — Ландерс забился всем телом, вырываясь, но Рихард жестко прижал его к постели. — Да не дергайся же ты! — ловко наклонился и укусил в шею. Пауль вскрикнул, попытался тяпнуть Свена зубами, но тот предплечьем прижал ему горло, перегнулся к столику, на котором лежали ключи от наручников и баночки с сомнительным содержимым… — Н-н-н! — маленькое крепкое тело Ландерса вдруг задергалось неконтролируемо, выгнулось и медленная судорога прокатилась с ног до головы. — Пауль! — тут уже Рихард поверил, такого не сыграешь. Резко отшатнулся, отпустил вредителя. Он и не думал даже ничего с ним делать. Ему были по душе девки, к тому же он был слишком привязан к ритм-гитаристу, чтобы всерьез навредить, но у каждого терпения был свой предел. И Рихин уже был достигнут. Он хотел только напугать, проучить вредного засранца, но переборщил. Кинулся освобождать Ландерса от наручников — тот резко вывернулся на бок так, что, казалось, вывихнет себе руки. Круспе самого затрясло, он не с первого раза попал ключом в маленький замок, снял наручники сначала с одной затем с другой руки Пауля. Ритмач резко обмяк и мелко затрясся на боку, когда руки его свободно коснулись постели, дыхание сорвалось в короткие всхлипы, из приоткрытого рта потянулась нитка прозрачной слюны. — Господи, Пауль, прости… — Рихард попытался его удержать, но было бесполезно. Дрожь не утихала. — Прости-прости, Ландерс, извини, я не знал, что ты правда боишься… — лид-гитарист затащил его головой себе на колени — Поль больше не сопротивлялся. — Прости… Прости меня, я придурок… — бормотал Свен, поглаживая Полика по голове и плечам. Еще пару минут тот дергался всем телом, и загнанно дышал, но потом стал успокаиваться. — Тише-тише… Все, я понял все. Больше не повторится. Успокойся… Тише… — шептал лид-гитарист, успокаивая скорее уже себя, чем Ландерса, потому, что сознание того не выдержало и погасло, оставив еще вздрагивающее тело на произвол судьбы. «Господи… Когда же эта шиза закончится?», — Рихард кусал губу и комкал пальцами короткие волосы Пауля, — «Мне страшно! Я тоже боюсь! Что будет, если я тоже потеряю голову? И не случилось ли уже это со мной? Будь я в своем уме — послал бы просто Хайко ко всем чертям, ну или снова вырубил на худой конец, но чтобы так издеваться?». Круспе не помнил за собой подобных пристрастий, и ему становилось стыдно от осознания случившегося. Значит, жило это в нем все время, просто раньше не показывалось. Пока Пауль не расплавил все защитные барьеры в его сознании, предварительно разгвазданные изменившимся Шнайдером, и не выпустил этого джинна из бутылки. Но как его загнать обратно Круспе не знал. Он-то пока спрятался, испуганный реакцией Пауля, но кто сказал, что не вернется? И кто тогда еще пострадает?***
Лоренц исправно ждал. Закрылся в машине, выключил свет и ждал, считая круги, которые секундная стрелка пробегала по фосфоресцирующему циферблату часов — полчаса и звонить. Телефон был зажат в другой руке, Флаке не выпускал его. Время тянулось резиной, казалось, что часы свихнулись и стрелка вертится сама по себе, независимо от хода времени. С улицы то и дело слышались лай и вой, а раз совсем близко к машине — рычание и скулеж. Флаке не знал, как выйдет из своего убежища, чтобы встретить Тилля, не понимал, как тот дойдет, если вокруг отираются собаки. В какой-то момент в зеркале заднего вида мелькнули две светящиеся точки. Кристиан вгляделся внимательнее — они двигались. Казалось, собака подошла поближе, села и стала вертеть головой: огоньки то появлялись, то исчезали. Он закусил губу и зажмурил глаза. «Если не смотреть — не страшно, они же не полезут в машину», — мысль, за которую он отчаянно зацепился. «Тилль, что с ним? Почему он странный такой? То злой, то печальный, то растерянный. Обычно он стабильнее в настроении, а в этот день как белены объелся. Связано ли как-то исчезновение Нелле с его состоянием? Или, наоборот, он стал таким из-за нее? Нужно было обязательно выяснить, может, это натолкнет на какие-то мотивы девочки и поможет ее найти. Но день однозначно дурацкий. Сначала Поль пострадал, теперь Тилль. Что-то странное в группе происходит после того случая», — размышления немного отвлекли Кристиана от страха, и он уцепился за них, как за спасательный круг. Нырнул снова с головой, чтобы не считать круги секундной стрелки на часах и светящиеся угольки в темноте. «Кристоф изменился. То, что по весу он скоро меня догонит, это само собой, но что-то еще с ним произошло, о чем они не говорят. Тилль и Пауль. И он сам. И Олли. Ну, тот ладно, он вообще редко рассказывает о чем-либо важном, а Полик с Тиллем как сговорились. Молчат, хотя видят оба, что лажа какая-то, что-то вертится у них на языке, но молчат. И Крис молчит. Оглядывается будто, вероятно Ларс запретил говорить. Хотя… Когда это Дум кого-то слушался? Странно все это, их поведение. Очень странно, и я убей бог не пойму, что происходит». Странный звук: долгий, протяжный завибрировал в темноте низким воем, заставил клавишника нервно дернуться, снова открыть глаза и глянуть на часы (в полном неведении еще страшнее). Семь минут — и звонить. Звук снова повторился — как очень далекий вой сирены воздушной тревоги он на подсознательном уровне заставлял сердце сжиматься от страха. «Риха тоже странный. Ходит, как неприкаянный, хватается за все, но ничего не доводит до конца. Музыку к песням и то бросает на полдороги. Дома начал ремонтировать пол в прихожей — бросил, так и стоит, позвал всех на торт, который погрозился сам испечь — в итоге тоже не доделал, испек коржи, а мы их уже со сгущенкой и чаем доедали — он не захотел доделывать, психанул тогда и напился. С Паулем воюет больше обычного. Какой-то неудовлетворенный. С девахой своей поругался, что ли? Вряд ли. Он так о них не переживает, это Ларс страдает. И Тилль. Непонятно, кто больше. Тилль. Ну где же ты? Я тут скоро чокнусь!» — Лоренц снова пытался спрятаться от внешнего страха в своих мыслях, но получалось плохо. Странные завывания прекратились, но теперь что-то скреблось на улице рядом с машиной. Он сунулся под сидение, достал чехол с гаечными ключами и вынул из него самый большой. Прикинул в руке и понял, что на роль дубинки он ничерта не подходит, застонал с досады. «Плохой день-плохой день!» — Флаке снова глянул на часы. Прошло только три минуты. Оставшиеся четыре он промаялся, вглядываясь в темноту, в которой никого не было. Только слабо вырисовывались очертания предметов и стены здания рядом. Он ждал Тилля там же, где тот заходил. Время ожидания истекло, он подождал еще минуту. И еще. И когда уже собрался звонить, уже набрал номер — позади машины послышался шум. Крики, треск кустов, звуки ударов. Забыв о собаках и страхе, Кристиан зажег все фары, выскочил из машины: сердце, окаменевшее до этого от тревожного ожидания, вспыхнуло радостью и облегчением — Линдеманн вывалился из кустов и пытался кого-то стряхнуть с себя. Сил и уверенности прибавилось, Лоренц побежал на помощь, но она не пригодилась. Мощным броском Тилль сбросил с себя противника, и когда тот не встал — побежал к машине, припадая на левую ногу. — Все, Флаке, валим отсюда! Ты за руль, — гаркнул он. Они оказались в машине в мгновение ока. Лоренц за руль, а Линдеманн — на заднее сидение. Попадали, закрыли двери и Флаке начал выруливать. И тут все зашевелилось. На звук работающего мотора из кустов посыпались собаки, они бросались на машину по своему обыкновению, лаяли, рычали. Тилль, ведомый инстинктами, заблокировал двери, Флаке сжался, вцепился в руль, стараясь выехать в ту же дыру в заборе, через которую они приехали. Он не обращал внимания на собак, их было слишком много. Кого-то таки сбил — послышался глухой удар, визг и хруст. — Сам виноват, — буркнул клавишник собаке, наконец задом выезжая за ограждение. — Ты там живой? Что это было? — не оглядываясь, спросил он вокалиста. Тот глухо охнул, матюкнулся, и ответил вопросом. — Слушай, Флаке, а прививки от сифилиса бывают? — Нет, организм человека не вырабатывает к нему антигенов. А что? — Да, кажется, мой последний знакомый был безнадежно им болен. Вокалист вспомнил изуродованное лицо нападавшего человека. Когда Лоренц включил фары — на миг свет выхватил его из темноты, и Тилль увидел, что вместо носа у нападавшего дыра, а губы и щека похожи на рваную мочалку. — Что? Болен? С чего ты взял? — они уже развернулись и стали выезжать из заброшенного района по извилистому переулку. — Да, скорее всего, — Линдеманн описал свои секундные наблюдения, на что Флаке недовольно хмыкнул. — Все может быть. Тебе нужно будет пройти тест на реакцию Вассермана и…— Кристиан стал перечислять, что Тиллю еще нужно будет сделать, но тот отмахнулся. — Лучше подай аптечку. Она под твоим сидением. — А? Что? Ты еще и ранен? — Флаке почти гнал, стараясь поскорее убраться из поганого места, карантинная зона вскоре осталась позади и впереди на дороге показались огни уличных фонарей. Будто возвращение к живым из мира мертвых. — Да ерунда, не страшно. Порезался немного, — вокалист нещадно соврал, но Кристиан, казалось, тоже обладал силой. Улавливать, когда кто-то врет и изощренно ругаться по этому поводу. — Нет, ничего я тебе не дам. Сейчас выедем на свет, ты покажешь, что случилось и я сам все починю. — Вот ты пень, а если не починишь? А если я кровью истеку за это время? — Тиллю не хотелось показывать Лоренцу свои ладони, ибо он знал, что клавишник начнет материться так, что уши опухнут. — Если бы ты истекал кровью — то лежал бы молча и не доебывался с дурацкими вопросами, — Кристиан-таки завелся. Выведя машину на освещенную улицу, он остановил ее под первым фонарем. — Вылезай! — открыл дверь и выбрался, Тилль тоже. — Показывай, что у тебя, — командно-твердый тон в голосе прозвенел неожиданно контрастно со внешностью Лоренца — худой, длинный, помятый, — но был действенным. Линдеманн обреченно повернул ладони кверху и зажмурился, понимая, что на него сейчас посыплется ворох отборных ругательств и упреков в отсутствии ума, но Флаке его удивил. — Фу, что за запах? — он подозрительно принюхался. — Трупный, разве не понятно? Там наверху покойник спрятан. Давненько так. — Нет, это я понял, что ты совсем долбанулся, изрезанными руками копаться в трупах, но что еще? Куда ты влез? У тебя кожа на руках, как вареная. — А, это. Щелочь разлили. Я чуть в этой сраной луже не растянулся. — Твою ма-ать… — протянул Флаке, пулей заскочил в машину, достал бутылку с водой — было чуть больше литра, содрал крышку и вернулся снова к Тиллю. — Мой давай. Пока не пройдет ощущение мылкости, — Флаке ткнул вокалиста бутылкой в руку, заставляя того подставить ладони, стал лить воду. — А? Что? — Линдеманн на секунду подзавис, потом обалдело глянул на обеспокоенного Лоренца. — Да то. От нее ожоги хуже, чем от кислоты, — он принялся рассказывать о разнице в действии щелочей и кислот на белки человеческих тканей, поливая руки Линдеманна водой, потом распотрошил аптечку и стал протирать ладони куском ваты. Вокалист слушал Флаке в пол-уха, наблюдая, как его длинные ловкие пальцы проделывают все манипуляции. Потом дело дошло до разбитой губы. Он промокнул ее новым куском ваты, смоченным в какой-то резко пахнущей антисептической ерунде, затем снова вернулся к рукам, вылил остатки воды на них. — Черт, сюда бы хоть уксуса, хоть лимон несчастный нейтрализовать эту пакость… — М-м-м! — Тилль невольно дернулся, когда за вроде бы осторожным прикосновением Лоренца ладонь вдруг дернула резкая колючая боль. — Что? — Стекло, видимо осталось. — Что? Какое еще стекло? Тилль объяснил. — Так, Линдеманн, я не хочу больше ничего слышать. Сейчас едем в первую попавшуюся больницу. Одно дело перевязать раны, а другое дело — разгребать вот этот травм-компот, который ты насобирал. Нет? Ты предлагаешь что-то другое? — увидев гнев, разгорающийся в глазах вокалиста, Кристиан отшатнулся, задрал руки в примирительном жесте. — Ну ладно, давай, садись за руль, веди машину. — Э-ткхх… — досадливо выдохнул Линдеманн и махнул руками, стряхивая с них воду. Ощущение мылкости не прошло совсем, порезы от стекла жгло немного меньше, но не сильно. — Ну да, глупость я сморозил. Но, а что бы ты сделал на моем месте, Флаке? Лоренц открыл дверцу, приглашая вокалиста садиться спереди. — Залезай. Я бы остался в полиции и ждал. — Ну не могу я тупо сидеть и ждать, когда мне что-то скажут. Тем более, что знал одно из мест, где она могла быть, — Тилль тяжело бухнулся на сиденье — Лоренц захлопнул за ним дверь. — Слава богу, что ее здесь не оказалось, — он тоже залез в машину и завел ее. — С чего вообще у вас все началось? Линдеманн вздрогнул. Ему не хотелось посвящать Кристиана во все дела, а потом выслушивать нотацию о непедагогичности своего поведения, и попытался сменить тему. — Подожди, ты больше ничего не будешь мне делать? Даже перекисью не будешь промывать эту дрянь? — он сделал вид, что возмущен. — А грозился-то, а грозился. — Какой нафиг перекисью? — сработало. — От нее будет только хуже, у нее щелочная реакция. Говорю же, сейчас тебе надо в травмпункт, чтобы это все как надо промыли и вынули осколки, а потом уже дальше побежишь. Раз тебе так не сидится. Тилль взъярился. Какого черта этот вредитель его поддевает? — Слушай, Флак, ты конечно умный у нас до чертиков, но ты мне честно скажи, если бы твой ребенок пропал — ты бы правда сидел и спокойно ждал, пока копы начешутся и соизволят тебе что-то сообщить? — Да. А что я еще могу сделать? Если ни у друзей, ни у родственников ее нет, какой смысл бессистемно мотаться по городу, ища иголку в стоге сена, да еще и с завязанными глазами? — Ёб твою… — вокалист заковыристо выругался и замолчал, откинулся на сиденье, надулся. По крайней мере, больше нет необходимости все объяснять. Лоренц понял, что разговор окончен, фыркнул и вырулил из тихого спального района на дорогу, ведущую в центр города. Стало еще светлее, машин добавилось и ему пришлось полностью сосредоточиться на движении. Часы показывали половину десятого вечера, но из-за адреналинового сумбура в голове усталости почти не ощущалось, глухая злость только булькала где-то глубоко в душе. Ну, почему Тилль вроде взрослый мужик, а ведет себя как подросток? Дуется сидит, как мышь на крупу. Какого черта было лезть в эту дыру? В наказание себе за то, что прозевал девчонку? Мазохист чертов. А если бы пострадали не только руки? Он же мог там убиться где-то насмерть, навернувшись в темноте с лестницы или еще откуда, его могли найти собаки или тех бродяг могло быть больше… Да что угодно могло случиться, тогда Нелле точно не стало бы легче! Хотелось обложить его по самую макушку, да что толку? Обидится окончательно, захлопнется в себе, вылезет из машины и пойдет пешком. Искать дальше приключений на задницу. Нужно его доставить в ближайшее медучреждение, где ему нормально обработают ожоги и раны. То, что он, Флаке, сделал — этого мало, тем более, что в ранах осталось стекло… Он бросил в зеркало взгляд на Тилля. Тот, казалось, задремал. Ладони болели сильно, противнее, чем от обычных порезов: к саднящей боли примешивалось нестерпимое жгучее свербение, отчего хотелось их чесать и драть, как ненормальному. Он еле сдерживался. Ныла рассеченная губа. К общему состоянию тревоги примешались злость и разбитость. Да, глупо было туда соваться, слишком стремное место для пряток в одиночку даже в состоянии аффекта, но он должен был убедиться в том, что Нелле там нет, иначе не простил бы себе даже ее ночевки там, не говоря, уже о том, если бы она не пережила эту ночь. Совесть накинулась на него бешеной собакой. «Хреновый из меня отец. Какого черта я стал его читать? Почему завис и не поймал ее, не объяснил? Для нее это же конец света теперь… Но что я мог сделать, если она такое пишет? В этой гадской жизни я уже понял, что даже у самого святого-чистого человека могут быть свои скелеты в шкафу и самый лучший друг может свинью подсунуть не хуже врага…», — мысли Тилля скакали с одной темы на другую, как блохи на сковороде. Он то пытался себя оправдать, то обвинял на чем свет стоит, то пытался вспомнить, куда еще могла податься Нелле в приступе депрессии. Одну мысль он только старательно гнал от себя — о суициде. Как он понял из ее откровений — с матерью у нее отношения не складывались, а отчаявшись, что потеряла поддержку и в отце — она могла натворить непоправимого, ибо была слишком ранимой, хотя и пыталась скрывать это за развязностью и некоторой экзальтированностью. «Господи… Еще и в группе какой-то ядерный мрак… Шнайдер — целитель, Пауль с Рихардом, похоже, дуреют, мне рядом с Думом хреново до полусмерти… Застрелиться впору от таких дел», — он тяжело вздохнул, чем привлек внимание Лоренца. — Эй, Тилль, ты как? — язвительность в его голосе сменилась тревожной внимательностью. Похоже, единственный, пока, адекватный человек из них шести. По крайней мере, ведет себя как обычно. — А? М-м… ничего, нормально. Где мы? — Уже подъезжаем, — клавишник уже заруливал в мед-городок районной больницы. — Спасибо, Кристиан, — Линдеманн попытался поблагодарить друга за его заботу, но тот снова привычно матюгнулся, буркнул: — Ай, ты, похоже, еще и отравился испарениями. Надо предупредить медиков будет, — Тилль пропустил фразу мимо ушей, усмехнулся. Пытается сделать, что ничего не заметил и все нормально. Но переживает. И то приятно, хоть кто-то о нем беспокоится. Пусть и так, с матами, но искренне. В какой-то момент вокалиста посетила еще одна мысль — объехать несколько мест в городе, где Нелле любила бывать, но он понимал, что с такими руками из него боец никакой, поэтому не озвучил ее и позволил Кристиану помочь выбраться из машины и повести себя по всем кругам больничного ада. Дежурные медики быстро осмотрели Линдеманна, отправили в перевязочную. Там медсестра — пожилая фрау, охая и ругая вокалиста на чем свет стоит за такой подбор травм, обработала его руки каким-то раствором, от которого сначала руки окатило как огнем, но потом боль утихла, усадила за стол под яркой лампой и на удивление ловко и быстро вынула пинцетом несколько мелких стекляг из порезов. Затем снова чем-то промыла, подождала, пока подсохнет, и наложила повязки. Обратно к Лоренцу Тилль вышел уже в подобии бойцовских перчаток с открытыми пальцами. Напоследок ему выписали несколько препаратов для обработки ран уже дома и сказали явиться при ухудшении состояния или через неделю по месту жительства в больницу. — Вот и все. Теперь ты снова можешь идти на подвиги. — Слушай, Флак, Полик у нас клоун от природы, но чего у тебя такой язык поганый — я до сих пор не пойму. — Да, а что я такого сказал? — Ну, какие, нахрен, подвиги? Я пытаюсь исправить то, что сделал… — вдруг как-то сокрушенно выпалил Тилль. — Та-ак. И что ты все-таки натворил? Рассказывай, я не из вредности или смеху ради прошу. Это поможет понять ее мотивы и предугадать, куда она пойдет. Линдеманн недоверчиво глянул на клавишника. Они стояли снова возле машины, не зная, куда им дальше ехать и не имея четкого плана действий. Пришлось рассказать. — Ну ты… — в этот раз Кристиану удалось смолчать и не высыпать на голову горе-папаше еще одно ведро ругательств. — Ладно, что сделано, то сделано. Она захочет привести в порядок мысли, спрятаться ото всех. Ты все равно для нее самый близкий человек, но теперь она тебя боится, потому что ты узнал то, что она никому не рассказывала. Она думает, что ты будешь ее наказывать. — Господи, да за что? — За все, что она делала. За то, что с матерью ссорилась, за Шная в особенности. — Твою мать… И что делать? — Вспомни себя в ее возрасте. Ты где прятался от гнева родителей? — Где я только не прятался, — Линдеманн горько усмехнулся, прислонился плечом к машине. В свете уличного фонаря над входом в больницу его лицо казалось высеченным из черного мрамора. Маска тоскующего демона. — Ну, а примерно? — Флаке внимательно вгляделся в позу, в положение сцепленных на груди рук, наклон головы Тилля. Будто на плечи ему тяжеленный камень опустили. — Да где… На чердаке и у нас, и у соседей, у друзей, в прачечной однажды… Летом еще в лес убегал, на деревьях ночевал. Потом даже на одном шалаш соорудил, чтобы хоть как-то удобнее было спать. Где меня только черти не носили, — он снова усмехнулся, блеснув в полутьме зубами. — Н-да. «Веселое» было у тебя детство, — Лоренц озадачено поскреб макушку. — Знаю. Но, что нам это дает? — Надо подумать. Залезай в машину, а то скоро примерзнем тут, — на улице, действительно, похолодало. Небо затянуло тучами, звезды скрылись. — Надеюсь, она не на улице ночует, — тихо произнес Тилль, закрывая за собой дверь в машину.***
Какой раз за этот день Пауль приходил в себя? В этот раз было чуть легче прошлых двух. Первым вернулось осязание. Рядом кто-то шевелился, было очень тепло и мягко, но он еще не воспринимал реальности толком. Видел почему-то себя как со стороны в глубочайшей темноте, в которой тепло и спокойно. Потом что-то потревожило его теплый кокон, чьи-то прохладные и чуть влажные пальцы забрались внутрь, тронули шею у горла, пробежались по ключице, тщательно ощупали плечо — оно отозвалось тихой болью — затем исчезли, но теплое черное блаженство больше не вернулось. Покрылось трещинами и мало-помалу стало кусками отпадать, пропуская в сознание парня звуки и обрывки мыслей. В какой-то момент Ландерс понял, что в состоянии открыть глаза. Мягкий рассеянный свет, скорее даже оранжево-желтый полумрак обрушился на него. Плавно надвинулся потолок с трещинами, рядом — задернутое тяжелой темной шторой окно — Рихина квартира. Голова закружилась. Пауль зажмурился, потом снова открыл глаза. Скосил их, оглядываясь. Рихард сидел в ногах на кровати, ссутулив плечи и зажав в руке бутылку джина. — Рих? — Пауль попытался позвать, но из горла вырвался только невнятный хрип. Круспе дернулся, обернулся. — Ты очнулся… — в голосе лид-гитариста сквозили растерянность и стыд. Что говорить? Что делать, если даже трудно глянуть снова ему в глаза от страха увидеть в них отголоски пережитой панической атаки? — Ты правда это собирался сделать? — Ландерс совладал с голосом, но все равно говорил тихо, закрыв глаза. Ему тоже не хотелось смотреть. Рваная трещина разломила что-то в душе, прочно связывавшее его с Рихардом. — Нет, Поль… Я… Я хотел напугать тебя, ты же, зараза, доведешь любого до нервного тика, хотел… отомстить, что ли… — Круспе горько усмехнулся, мотнул головой. — Ты тут такое буровил, что и на нос не натянешь… Кстати идея с трахом тоже была твоя… — Я помню, — перебил его Поль, но больше не сказал ничего. Трещина никуда не делась, но края ее послипались, сделали ее чуть меньше. Несколько минут Круспе наблюдал за Паулем, подмечая чуть ускоренное дыхание, напряженную складку между бровей, плотно сжатые губы… Ландерс думал о чем-то не слишком приятном. Что приятного могло быть в случившемся? — Пауль, — Круспе тронул его повыше колена — ритмач невольно вздрогнул. — Прости меня, я тоже тот еще придурок, но больше так не будет. — Молчи. Это от тебя не зависит. Твоя агрессия, как и моя — следствие неприложенности того, что в нас скрыто. Пока мы не поймем, как это исправить — ничего не изменится. Или пока Шнайдер и Олли нам все не расскажут, — в тихом, усталом голосе ритм-гитариста задрожали злые, обиженные нотки. «Что ж его так кроет?». Лид-гитарист вдруг вспомнил о бутылке с джином, которую поставил на пол, когда Поль очнулся, снова поднял ее и заглянул внутрь. Там было чуть больше половины, но опьянение не приходило. — Полик, что с нами творится? Что случилось тогда в кафе? Это началось с того дня? Расскажи, — он сделал большой глоток. Тут Ландерс открыл глаза, приподнял голову и глянул на Свена. Расширенные в полутьме зрачки поглотили светлые радужки глаз, снова сделав их почти черными. Круспе инстинктивно отвел взгляд. — Ты что, новостей не видел? Стрельба там была, — Пауль вроде и не обещал Шнаю и Ларсу молчать о случившемся, но что-то не давало рассказать. — Это я знаю, — Рих протянул ему руку, приглашая подняться. Ритмач поймал его взгляд, зацепил на миг, но тут же отпустил. Глянул на протянутую ладонь, помялся, попытался сам подняться, но не смог, тогда только схватился. Сел. Если не считать вялости в теле и противной боли в ушибленной челюсти — чувствовал он себя физически почти нормально. Но на душе творилось форменное мракобесие. — На, глотни — Рихард протянул ему бутылку. — Решил споить, чтобы не сопротивлялся? — ехидство Хайко, видимо, было врожденным. Как цвет глаз, как черты лица оно было вписано в его генетический код. Риха скривился. — Ладно, проехали, — Ландерс слабо улыбнулся и взял бутылку, отхлебнул немного, причмокнул, скривился, зажмурив один глаз. — З-зараза, крепкий какой. Но вкусный, — фыркнул и снова присосался к бутылке. — Эй-эй, тише ты. Только оклемался, куда тебе столько? — Круспе потянулся отнять сосуд с горючим. Пауль неожиданно безропотно отдал. — Куда, говоришь? Да все туда же. Может, утопнет эта дрянь во мне, — он поднял неожиданно усталые глаза на Рихарда, криво ухмыльнулся и спросил уже серьезно: — Что со Шнайдером? — вопрос был ожидаемым, но ответа не было. — Не знаю, — лид-гитарист отвел взгляд. — Его Ларс забрал к себе домой. — Он хоть… — Да живой он был, когда я вас растащил, не паникуй. Ландерс сник, опустил плечи и голову. Потом обхватил ее ладонями и тяжело вздохнул. Августовским мягко-жгучим солнцем в желудке разгорался выпитый джин, голову и без того мутную совсем повело, накатили стыд пополам с обидой. За что ему все это свалилось? Почему Линдеманн нормальный, злой только, как черт, а он будто помешался? Перед внутренним взглядом снова проявилось искаженное страданием лицо Кристофа, глаза, заполненные страхом, как черной водой… Что он с ним сделал? Отнял силы, которых и так осталось мало после того, как он вылечил их с Тиллем. Разве так благодарят за спасение? А что, если этого Дум уже не выдержит? Что, если Олли позвонит и скажет, что Кристофа больше нет? От этих мыслей сердце Пауля больно сжалось, он невольно охнул. — Полик, ты чего там? Хнычешь, что ли? — Рихард тронул его за плечо. Ладонь теплая и мягкая, но абсолютно инертная, не излучает ничего. — Пауль? — Да слышу я. Чего? — говорить ему было трудно. В горле застрял горячий комок, голос подводил. Его снова рвало на части. Он боялся за Шная и в то же время сравнивал с ним Рихарда, оценивал свои ощущения от его прикосновений, и понимал, что снова сорвется, набросится на драммера, если тот появится рядом. Это как наркомания: понимаешь, что зло, но не можешь остановиться. — Что это было? В студии, — он ожидал и этого вопроса от Рихарда. Как так, он лидер, он зачинщик всего хаоса и чего-то не знает. Быть такого не должно, он должен обо всем узнавать первым. Но что мог Ландерс ему ответить? — Не знаю как это правильно называется. Я забрал его силы себе, — только правду, ведь он не только лидер группы, но и лучший друг, брат по оружию, так что почти родной. — Та-ак, Пауль, давай все-таки объясни толком все сначала. Что за силы и как это ты их «забрал»? Что за секретные материалы вы развели после той стрельбы? — Тебе рассказать? — ритмач вдруг глянул на него расфокусированным взглядом. «Окосел бедолага», — подумал Риха, — «Но, может, и к лучшему. На трезвую голову он редко говорит правду». — Да, расскажи. Как бы бредово это не звучало — я хочу знать, что происходит с вами. С нами. Ландерс жалобно вздохнул. Нужно было рассказать, хотя и язык с трудом поворачивается, и в голове плывет все и путается. Больше нельзя молчать. Они и так этими тайнами отгородились от Кристиана и Рихарда как стеной, и если первому было все по барабану, то второй так же мучился, как и они с Тиллем, но к тому же не понимал причины своего состояния. — Ладно. Слушай, в общем. Только я лягу… Голова чет кругом… — Пожрать тебе нормально надо. — Потом. Тогда… Мы тоже пожрать пошли, когда ты Флаке повез за запчастью. Мы сели как нормальные люди, заказали всего и побольше, Шнайдер довольный был, как слон, и даже Олли улыбался. Странно, да? Хотя я их доставал, как обычно. Но мы никого не трогали, даже не шумели, — в голосе Пауля электрическим разрядом проскочила обида, он закрыл глаза предплечьем. — И тогда появился тот псих. Никто не успел ничего понять, он дал очередь, и началась паника. Не знаю, как меня сразу не задело. Тиллю первому досталось. Вот сюда, — мелкий гитарист как-то очень осторожно прикоснулся к себе пальцами пониже яремной ямки, соскользнул вниз по голой груди. У Рихарда округлились глаза, Ландерс слабо усмехнулся. — Да, Рих. Его почти убило. Крови было ужас сколько. Я только успел заметить, как он упал, и тут же мне прилетело. Тот маньяк, он снова выстрелил. Вот тут, — Поль показал правую руку, обхватил запястье и ткнул в тыльную сторону кисти. — Было месиво. Странно, но боли почти не чувствовалось, рука сначала онемела, потом только начало доходить. Тогда я и отъехал. Когда очнулся — тот идиот уже застрелился сам, паника немного утихла и вернулся Шнайдер. Он в сортир вышел перед самым началом. Представляешь, повезло как… — губы Пауля снова скривились в горькой усмешке. Круспе слушал разинув рот. — Невероятно. — Да. Так вот… Я очухался, вижу — Дум сидит над Тиллем как изваяние и светится. А рядом Олли, и смотрит как на ангела какого. Увидел, что я очнулся и ранен, кивнул головой. Я не понял, скорее, угадал зачем. Крис что-то делал с Тиллем, отчего тот дергался. Он лечил его как-то, это я потом понял. А тогда просто коснулся Шная куда достал, цапнул за спину. — И что? — Рихард пристально уставился в лицо ритмача, ища признаки лжи, но тот закрыл глаза и вдруг расплылся в похабной лыбе. — Что? М-м… — он на пару секунд завис, подбирая сравнения. Припоминая произошедшее, он снова погружался в делириозное состояние. — Ты когда-то был под кайфом? Круспе икнул от неожиданного вопроса, вытаращился, замялся, но ответил. — Было раз дело, — откровенность за откровенность. — А что? — Это было примерно так же, только сильнее. И вперемешку с дикой болью, потому что раздробленные кости кисти вставали на место и срастались. Я думал, что у меня сердце встанет и я сдохну, Риха, правда. — А Тилль что? — Я плохо помню происходившее. Он очухался потом. Чуть позже меня. Весь в кровищи, дурной. А я очнулся, как ни в чем не бывало. Рука целая, в голове муть, но скорее… Как от недосыпа. И Ридель сидит, качает Шнайдера на руках, а тот что мертвый. Кровь из носу и бледный, аж синий. Вот. Не веришь мне? — ритмач отвлекся от созерцания чего-то внутри самого себя, глянул на Свена. — Не веришь. Потому что даже шрамов не осталось ни у меня, ни у Тилля, — он помахал рукой в воздухе. — Блин, Поль, не в шрамах дело. У меня просто в голове не укладывается все. Такого в природе не бывает. Если б я сам не чувствовал странных вещей рядом со Шнаем — подумал бы, что ты под чем-то, — Риха приложился к бутылке с джином. — Лучше бы я был под чем-то. Это, во всяком случае, проходит, — Полик тяжело вздохнул, продолжил. — Нас тогда забрали медики. Ларса накачали транками, он был неадекватный, меня и Линдеманна для профилактики, а Шная — с какой-то странной и тяжелой формой истощения заперли в больницу. Я успел коснуться Криса — он уже тогда что-то излучал. И во мне чет отзывалось и завибрировало отголосками того кайфа, — ритмач снова вздохнул. — Я подсел на него, кажется. Как наркоман. Знаешь, сейчас вспоминаю и еще хочу. — Чего ты хочешь? — Энергии. Этой его энергии. Рихард хмыкнул, поскреб макушку и вдруг его как осенило. — Слушай, Пауль, а попробуй со мной так? Может, это тебя отвлечет? Ландерс аж дернулся. — Ты больной? Я Криса чуть не убил этим. — Все равно попробуй. Я уже не могу, мне самому скоро крышу сорвет. У Шная мало ее осталось, а у меня через край. Может, ты заберешь часть этой дряни, если она тебе так нравится. — Отстань, Рихард, мне не твоя дрянь нравится, а то, что у Шнайдера. Ландерс перевернулся на бок, завозился, с матами сел. Кружилась голова, в душе тяжелыми слоями перемещались страх, сожаление о сделанном и стыд со злобной веселостью и зудящим желанием все-таки продолжить, попробовать новое удовольствие. — Лучше дай еще, — он потянулся к Круспе за бутылкой — тот не успел отстранить руку и ритмач забрал джин. — Да хватит тебе уже, пьянь мелкая! — на третьем глотке Риха все-таки выцепил бутылку, убрал ее за край кровати и схватил Ландерса за руки. — Как ты сделал это? Ты тоже держал его за обе руки, в чем разница? — В том, что он как сладкая вата — мягкий вкусный и податливый, а ты как кусок пластмассы. Красивый, блестящий, но только зубы обломать об тебя можно. — Пауль… Хорош издеваться. Помоги мне, я спать уже толком не могу от этого, мне плохо, — Рихард крепче сжал запястья Пауля, дернул его на себя — на миг в глазах у того полыхнул страх — неужели Риха не из мести все делал? Но Круспе отпустил, отстранился немного. — Ты уверен, что хочешь? — Ландерс первый не решился бы. Он боялся навредить еще и Рихарду. — Да, — твердо, без сомнений глаза-в-глаза. — Тогда… Я попробую, — Пауль перевел дыхание. — Только ты того… Не смотри мне в глаза, — он догадался, что способен лишать воли другого взглядом. — И если станет плохо — можешь меня снова вырубить, — в этот раз ритмач чуть улыбнулся. Риха — нет. — Хорошо. Пауль медленно поднес ладонь к лицу гитариста, едва не касаясь пальцами. Ощутил, но не как у Кристофа. Иное, вибрирующее на такой высокой частоте, что кажется неподвижным, плотным и гладким, как силиконовая капсула. Повел ладонью вниз — по шее, на грудь Рихарда — тот неотрывно следил взглядом за его рукой. Где-то на уровне солнечного сплетения оболочка стала мягкой, податливой, как толстый шерстяной ковер: нажми — и ворсины расступятся и рука погрузится в мягкое-мягкое, теплое… И Поль коснулся. Приложил руку к голой груди Рихарда и под закрытыми веками полыхнуло. Пурпурным и индиговым с мрачными перетеками в кроваво-красный, и это было как сигнал. Бери. И Пауль потянулся, представил, как тащит на себя этот психоделический саван, впитывает то, что хранил в себе Рихард, но это оказалось не так просто. Оно не поддавалось, гладкое и идеальное со всех сторон, оно выскальзывало и сопротивлялось. — Ну же, Риха, сам попросил, чего закрываешься? — шепнул, еле ворочая языком. Тело казалось чужим, он был не совсем здесь. — Я ничего не делаю, — тихо ответил Круспе. Он не ощущал почти ничего. Только ненормальный жар от руки Пауля на груди. Тогда Ландерс крепко зажмурился и потянул сильнее — поддалось. Тоненькими извивающимися струйками диффузии через упругую оболочку, как в воду чернила с кровью просочилась к нему энергия Рихарда. Лид-гитарист тихо всхлипнул — Пауль хотел было открыть глаза, увидеть его реакцию, но боялся сцепиться взглядами. Тогда Риха не сможет освободиться, если ему станет сильно плохо. Почему-то за Шная он не переживал так, хоть тот и просился. Может, от кайфа ему мозги окончательно отшибло, а может от того, что Шнай был более тяжелой фракцией нефти? Не такой летучей и потому меньше похожей на них с Рихардом — от этой мысли Поль вздрогнул. Какое странное сравнение. Такое ощущение, что и мысль сама не его вовсе, а подсмотренная. Украденная у предыдущей жертвы. У Кристофа. «Что с ним теперь?», — своя мысль как несвоевременный звонок в дверь отбила все желание, он опустил руку. Рихард удивленно простонал. — М-м-м? — он не успел распробовать накатившего ощущения: немного странное, словно быстро падаешь с огромной высоты, дышать становится очень легко, но одновременно подступает страх. Слишком неестественное, необычное и все-таки приятное. — Рих, позвони Ларсу. — Что? — Круспе не сразу понял, выпутываясь из ощущений, как из паутины. — Позвони Олли, спроси, что с Кристофом. — Зачем? — Свен мрачно глянул на Полика, тот опустил глаза. — Если я наберу — он точно не ответит. — Пауль, он сказал, что сам наберет. — Ну позвони… Несколько минут понадобилось лид-гитаристу, чтобы окончательно собрать мысли в кучу, найти телефон и набрать нужный номер. Долго никто не отвечал, и уже когда Рихард собирался сбросить — Ларс ответил. — Риха, я тебе сказал, что сделаю все возможное и сам наберу, — голос его был очень тихим, потерянным. — Олли, что с ним? Олли! — Круспе попытался докричаться до друга, но было бесполезно. Трубка уже пищала короткими гудками. От слов Риделя морозом продрало по спине. «Сделаю все возможное», — так только врачи говорят о почти безнадежных пациентах. — Ну, что он сказал? Дум живой? — Сделаю все возможное, — Рихард повторил слова басиста и отвернулся, не в силах смотреть в глаза Пауля.