Нефтяные фракции

      Он очнулся. Как же больно… Кажется, что его вынесли из пожара, но зря старались, ибо он сгорел заживо.       Легкие, кожа… На каждый вздох, на каждое мельчайшее подергивание мышц всё отвечало адовой болью. Глаза не удалось открыть. «Да и зачем? Все равно сварились», — последняя мысль. И снова чернота.       Второй раз было легче. Не ощущать себя, своего тела. Не было ни мыслей, ни ощущений, только вязкая сероватая мгла. Она была всем и везде, проявилась как данность. Не ощутилась, не помыслилась. Просто она была в нем (в них?) и он (они? сколько его? один? нет… есть еще…) в ней.       Потом начали возникать ощущения. Покачивание — будто подхватила медленная огромная река и понесла на величественно-равномерных, спокойных волнах. Вверх-вниз, вверх-вниз… Это движение убаюкивало, наполнялось тихим шорохом, будто ветер в трубе. Вверх-вниз. Тепло и уже совсем-совсем не больно, только все тело покалывает, как язык от газировки. Появились тени мыслей и слов, и тут же пространство вокруг заполнилось смыслом и ощущениями: он лежит, ему тепло, тело тяжелое и теплое, в голове каша, цветное стеклянное крошево из разбитого калейдоскопа, хочется спать, но в щель между неплотно прикрытыми веками лезет настырный белый луч света.       Получается сморгнуть его и снова становится серо, только на границе восприятия слышен снова какой-то странный звук. Новый шорох, но не разобрать, что это. Серость густеет, наливается синим, белым и черным — грозовое небо надвигается, черного все больше и больше, тянет свежим, пахнущим озоном ветром и мыслей все меньше.       Они тают вместе с новым плавным движением вверх… И тут же вниз. Теплое течение снова подхватило и понесло, закачало, будто дыхание… А в какой-то миг закружило и подхватило вверх, глубоким долгим вдохом, выше и выше, без остановки и безумно быстро. В непроглядную черноту космоса…       Он видел время. Видел, как огромная стрелка Мировых часов медленно движется и подгоняет маленький сине-зеленый шарик вокруг Солнца. Тот нехотя катится, поворачивается другим боком, подставляя его горячему свету. Золотой дождь лучей обрушивается на неровную поверхность, но разбивается каплями о невидимую защиту и только тонкая-тонкая солнечная пыль пробивается сквозь нее, рождая там, далеко внизу, утро нового дня.       Но вдруг что-то случилось: видение дрогнуло, рассыпалось миллионом осколков, вспыхнуло и расплылось цветными полосами гиперсветового прыжка, и необъятное открытое пространство вмиг сжалось в крохотную каменную ячейку на поверхности того самого сине-зеленого шарика.       Ярко-золотой свет пробивался сквозь окна, столбами падал на светлый пол и стены. В ярком пятне такого света на кровати лежал человек. Его тонкое тело свернулось угловатым комком, руки прикрывали лицо, видно было только черноволосую макушку, не очень четкие темные брови и закрытые глаза. Хоть дыхание его не было различимо, отчего-то было понятно, что это сон, а не смерть. Ракурс изменился, сместился в сторону.       У кровати на полу лежал еще один человек в еще более неловкой позе: вроде полубоком, а вроде и на спине с согнутыми ногами и раскинутыми руками. На лице его — бледном и угловатом, застыло выражение запредельной усталости. Точеные черты были до боли знакомыми, привычными… Его собственными. Узнавание пришло белой вспышкой и тут же что-то незримо теплое отделилось от него — он дернулся в испуге, потянулся за этим теплом, но не успел — вернувшиеся ощущения пресекли все другие помыслы. Твердый пол под спиной, ломота в неудобно подогнутых ногах, боль в затылке и жжение на кончиках пальцев — Ларс вернулся в свое тело. Тревога была первым чувством. Что он потерял теплое? Что это было?       Дернулся, открывая глаза, попытался подняться, охнул… Тело отозвалось болью, как после тяжелой тренировки, в глазах вспыхнул психоделический фейерверк, голова закружилась так, что он упал обратно, толком и не поднявшись. Несколько минут лежал, часто дыша и пытаясь сглотнуть горячий комок в горле — рот пересох, дико хотелось пить.       Когда его немного отпустило — снова попробовал подняться. В этот раз медленно и осторожно, давая себе привыкнуть. Получилось с третьего раза. Сел и тут же снова дернулся — на кровати прямо перед ним лежал полуголый скрюченный парень. Кристоф.       На боку, закрывая лицо руками и поджав ноги — Оливер попытался дотянуться к нему, потормошить, но слабость отбросила его на несколько шагов назад, заставив заново подниматься с пола.       — Крис… — все-таки дотянувшись, он окликнул драммера, попытался перевернуть, но смог только отнять его руки от лица.       Тот выглядел жутко: темные потеки засохшей крови расчертили бледное лицо и пересохшие приоткрытые губы, один забился в рот, другой скатывался к правому глазу, от чего ресницы на нем слиплись. Очнись Шнайдер в тот момент — вряд ли бы смог его открыть.       Следующим достижением было встать на колени. Так тяжело он еще не возвращался после Сомы…. По крохотному движению, будто по кадру на пленке, он сел на край кровати, дыша загнанно-часто, потянулся снова и тронул Кристофа за плечо — кожа была теплой. Уже привычно прижал два пальца к шее под углом челюсти и со рваным выдохом отнял руку. Сердце билось тихо и размеренно — медленным, спокойным ритмом глубокого сна.       Глаза защипало, в груди что-то сжалось до боли — Оливер попытался проглотить это ощущение, но не смог. Вязкая от страшной жажды слюна заполнила рот и горло, мешая вздохнуть… Он прикусил губу, зажмурился, заставляя себя успокоиться и дышать через нос и глубоко, но под веками все равно жгло. Теплое и мокрое выступило в уголках глаз.       «Живой. Живой он, успокойся. Тебе нужно воды, только и всего. Попить и умыться. Самое плохое уже позади. Шнайдеру тоже нужно. Он тоже пить захочет, когда проснется, так что тащись на кухню», — отвлекал он себя мыслями от того, чтоб не захлебнуться истеричным полуплачем-полусмехом. Заставил себя подняться (с третьего? пятого?) раза и, держась за стенки и мебель, медленно поплестись в кухню.       Квартира обрела прежний вид, а стены — твердость, на полу в коридоре кроме обуви ничего не было, воздух был прозрачным, но имел такую плотность, что Ларсу казалось — он продирается сквозь быстро затвердевающее стекло. Двигаться было тяжело, он будто со стороны замечал, что дышит ненормально часто, но это не насыщает его, а только высушивает и без того пересохшие рот и горло.       Он обычно не пил воду из-под крана. Он обычно не добирался из спальни в кухню так долго. И необычно тоже. Но это был необычно необычный случай. Он едва не упал, когда подходил к мойке, не имея опоры, ему не хватило сил достать стакан с полки. Жажда стала невыносимой, во рту ощущался привкус горелой резины, горло саднило, а сердце, казалось, колотится где-то под кадыком…       Открыв кран, Ларс дотянулся и прилип к нему, дрожа и давясь, стал глотать отдающую железом воду — она показалась ему неимоверно вкусной. Потом, переведя дыхание, сунул голову под струю — пить уже было не куда, но воды не хватало все равно — несколько секунд стоял так, вцепившись в железные бортики и ощущая, как вода стекает по коже головы, покрытой только появляющимися колючками волос, по лицу, старался дышать ровнее, чтобы не захлебнуться.       Он не понял, сколько так простоял, только понял в какой-то миг, что уже может двигаться. Отцепил руки от края мойки, умылся, мотнул головой — закружилась, пошатнулся, но удержался, выпрямился, отфыркиваясь и жадно вздыхая.       Холодные струйки скатывались с головы по шее на спину и грудь под одежду — ему стало легче. Запрокинув голову, Олли несколько раз глубоко вздохну, постоял неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям. Казалось, выпитая вода медленно просачивалась в ссохшиеся вены, возвращая его к жизни, как завявшее растение.       Он вспомнил о Шнайдере — тому, вероятно, было не лучше. «Его бы тоже так умыть, но сейчас в лучшем случае удастся только напоить», — мысли в голове Ларса стали шевелиться быстрее, выстраиваясь в цепочку действий. Постепенно приходило понимание случившегося, воспоминания из транса и окончательное осознание себя самого и всего происходящего. Реальность вставала на свои места.       Он все-таки полез за стаканом, достал его с полки над мойкой, стал набирать воду. Бросил взгляд на часы над входом — была половина десятого утра, но какого? Сколько они лежали? Сутки? Больше? Он не чувствовал времени, естественный биоритм сбился — расплата за Сому.       Задумавшись, Ридель пропустил миг, когда стакан наполнился, мотнул головой, дернулся только от стеклистого треска. Наполнившись, тонкая склянка выскользнула из его мокрых неверных пальцев, грохнулась о дно глубокой железной раковины и разлетелась осколками. Олли досадливо шикнул, ругнулся и стал собирать осколки: выбросил отпавшее толстое донышко и аркообразные обломки высоких стенок, включил снова воду, чтобы смыть крохотные осколки в слив, потянулся вынуть сетку, его закрывающую, и вздрогнул.        Боли почти не было, незаметный в темной мойке короткий, толстый осколок донышка рассек основание ладони. Олли одернул руку, поднес к свету — так и есть. Длинная неровная рана разошлась алыми краями и из нее, быстро набухая округлыми бусинами, выросли ярко-красные капли крови. Отяжелели, лопнули и стали растекаться ручейками по запястью.       Секунды басист неподвижно стоял, затаив дыхание и глядя, как они дробятся на еще более тонкие ниточки и бегут уже по предплечью вниз, затем охнул, мотнул головой… Дыхание снова сбилось, ускорилось, в ушах повис звон и мир подернулся розовой дымкой — он не боялся крови, но иногда от ее вида становилось плохо и это было неконтролируемо.       «Нужно сесть, а лучше — лечь, и это пройдет, иначе снова грохнусь», — подумал Ридель, но сделать ничего не успел. На плечо легла тяжелая рука:       — Помочь, Олли? — хриплый, тихий голос.       — Айх! — с тихим вскриком он дернулся и неизвестно на каких рефлексах-резервах сильно оттолкнул Шнайдера. — Не смей!        Если бы не стол — тот грохнулся бы на пол. Ноги с трудом держали, хваленая координация движений сбоила.       — Ты… чего? — поймав равновесие, Шнайдер ошалело глянул на басиста. Тот смутился, растерялся, на миг завис, ошеломленный неожиданным возвращением Дума, но тут же отмер.       — Прости, Шнай, я… Не хотел. Испугался, думал ты… Эту ерунду лечить собрался, — он тряхнул раненой рукой, шагнул к драммеру, внимательно разглядывая его. Бледный, страшный с разводами крови на лице, худой…       — Ты что… Куда мне? — говорит тихо, облизывая сухим языком нижнюю губу — из маленькой трещинки посередине сочится кровь, а в уголках прячется тень улыбки. Живой. — Я еле с кровати слез.       — Шнайдер, — Олли делает еще шаг, хочет протянуть руку, увидеть ауру, но не выдерживает. Сгребает еще с трудом соображающего ударника за плечи, крепко обнимает. Утыкается лицом в темноволосую макушку, вдыхает запах, чувствует… Чувствует. Широкие, угловатые плечи под руками, острые гребни лопаток, склоненная шея, короткие жесткие волосы на затылке… Живой. Живой, холера его забери, адекватный. Вцепился сам руками в бока Риделя не то чтобы не упасть, не то в ответном объятии. Живой… Аура его — ярко-белая, с алыми разводами, с темно-синими искорками на краях (уже начала приживаться) касается его, согревает, и Ларс не может сдержать дрожь удовольствия. Крепче сжимает пальцы на плече и спине Дума.       Его растерянность, слабость и дезориентация холодной жижей начинают наползать на басиста, но он радуется, как ребенок. Гладит Шнайдера по спине, и, сам того не замечая, тихо смеется. И Кристоф чувствует его реакцию, чувствует искрящее пламя захлёстывающих эмоций, и собственная слабость и жажда отодвигаются на более дальний план.       — Все-все. Прошло уже. Я живой, — он сам крепче прижимает к себе Олли, гладит по обритой голове, как младшего брата, который, испугавшись кошмара, ночью прибежал к нему прятаться…       — Как ты меня напугал, — невнятный шепот где-то рядом с ухом.       — Мне тоже было страшно, — Кристоф тянется рукой и мягко сжимает ладонь на шее Ларса у основания черепа. — Мы были… Там?       «Мы». Он тоже не ощущал себя собой, но понимал, что не один.       — Да. Совсем недолго.       — Хорошо, что вернулись.       — Да. А ты все помнишь? — Ридель не находил в себе силы отстраниться от Шная, хотя и понимал, что нужно его отпустить, что ему тяжело стоять и он тоже хочет пить…       — Обрывками, — и Крис не мог отцепиться. Боялся, что стоит ему потерять опору — под ногами пол станет киселем, а тело — тряпичной куклой и он упадет. К тому же отчаянная, оскольчатая, надрывная радость Риделя непонятным теплом согревала все внутри, глушила странную боль, будто в чужой коже, возвращала ощущение жизни.       Олли прикусил губу. Шнай все-таки потянулся отстраниться — собрался с силами.       — Пусти, Ларс, пить хочу.       — М… Прости, — басист разжал руки, отпуская драммера, тот качнулся, шагнул к мойке. Зашуршала вода.       — Там стекло, осторожно. Я стакан грохнул.       — М-м-м… — пробулькал Дум, присосавшись к крану, и пару минут Оливер наблюдал, как он пьет и умывается. Яростнее, чем он сам, тоже намочил голову и рукой растрепал мокрые волосы, отмыл лицо от засохшей крови. Разогнулся, обернулся… Ридель на миг замер, снова вглядываясь в лицо друга, бледное, с темными кругами вокруг глаз и странной, блаженно-измученной полуулыбкой на мокрых губах — будто тоже глотнул Сомы…       — Конь чёрн, — тихо вырвалось у него.       Драммер не понял сразу, открыл рот спросить, но тут до него дошло, и лицо озарилось улыбкой. Во время грандиозных попоек четверо из них, каждый раз разные, обязательно надирались до состояния всадников апокалипсиса.       — Конь блед, — уже открыто улыбаясь, ответил Ларсу. Тот выглядел не лучше: лицо серое, глаза ввалились, казалось, исхудал еще больше. Кожа стала прозрачной — на шее при каждом движении проступали синеватые вены. Но он тоже улыбался. Осторожно, робко, будто боясь спугнуть видение.       И вдруг оба разразились смехом. Шнайдер — почти сев на край стола у мойки, а Олли — держась за один из шкафов. Это было… Сбросом. Пережитой боли, несбывшегося страха и напряжения, постприходом от дурманящего варева…       Им не хватало дыхания, смех отнял малые крохи возвращающихся сил, не давая выговорить больше ни слова. Ларс смеялся беззвучно, сильно запрокинув голову и вздрагивая плечами, Шнай — легко и заразно. От этого не получалось остановиться обоим. Только ловить взгляды. Глаза-в-глаза, синее и зеленое. «Ты был там раньше?» — «Нет» — «Пошел за мной?» — «Да». И благодарность, которую нельзя выразить словами и радостное успокоение, которое не вмещается в человеческие эмоции.       Ларс все-таки не выдержал, сполз на пол, вытянув ноги и откинув голову на дверцу стола, Крис, еще держась, огляделся. Внимание привлекла чашка красно-черных цветов с какой-то темной жидкостью на дне. Он потянулся рукой через мойку, фыркая и всхлипывая, сквозь смех спросил:       — Что там, Олли? Новый чай?       — А? Нет! Нет, не трогай! — его как ударило, он дернул Кристофа за штанину сильно, так что ноги у того поехали и он, не удержав равновесия, рухнул рядом, вскрикнув от удара спиной и затылком о дверцу стола и задницей о пол.       — М-м-м! — повалился на бок с протяжным стоном. — Ларс! Ты что творишь? Добить решил? — от боли снова стало смешно (чувствую, живой), и из-за этого Шнайдер еще несколько секунд вяло провозился на полу.       — Прости, Крис, — Оливер помогал ему сесть, ощупывая плечи и голову, — Это… Это…       Шнайдер еще смеясь, сел, стеная сквозь смех и тряся головой, но резко затих, взглянув на Ларса. Состояние басиста резко изменилось: из радости почти в панику, и Крис понял, что в чашке было что-то небезопасное.       — Что это, Олли?       — Не… — он хотел сказать «Не важно», «Не имеет значения», но прикусил язык — уже доскрывался — поэтому, собравшись с духом, ответил:       — Сома. Это Сома, ритуальный напиток. Он… из грибов. Это… Наркотик в понимании обычных людей, но то, что ты видишь под ним — действительно существует, — выпалил как исповедь перед смертью, на последнем дыхании, зажмурился…       «Ждет удара?», — вспыхнуло в голове Шная. Он не знал, что сказать. Все знали о пристрастии Ларса, и знали, что он каждый раз получал за это. От Тилля или Рихи, иногда настолько сильно, что терял сознание, но вместе с тем так, что не оставалось никаких следов на теле. И молчал. И улыбался загадочно самыми краешками губ, пряча под этой маской страх, чем доводил до бешенства своих карателей.       И сейчас он инстинктивно боялся, хотя вроде бы повода в этот раз не было. В этот раз было не развлечение и не удовольствие, и даже не новая попытка уйти от реальности, а жизненная необходимость. Поэтому получалось, что уже и не было наркоманией. Никто же не назовет наркоманом шамана, который что-то употребляет для того, чтобы излечить человека с помощью потусторонних сил?       — Оливер… — попытался заговорить Шнай, но тот перебил.       — Крис, я знаю… Это ненормально, но иначе нельзя было… Я не вытянул бы тебя… — красивое лицо его совсем побледнело, маленький рот сжался в полоску.       — Перестань, — драммер, кривясь от боли в ушибленной спине, повернулся к Риделю, сжал его плечо. Тот рвано выдохнул и попытался расслабиться, открыл глаза, но взгляд не поднял. Смотрел куда-то себе на живот.       — Олли, слышишь? Успокойся, тебя никто не сдаст в наркодиспансер из-за этого, — Крис тряхнул его, пытаясь привлечь внимание.       — Х-хорошо… — басист снова осторожно выдохнул.       — И в психушку тоже, — Шнайдер легонько щелкнул пальцем Ларса по носу — тот поднял голову и глянул-таки на друга.       — Крис… Мы побывали на том свете, что нам теперь психушка? — его красные усталые глаза прищурились от улыбки. Только в них она и отразилась.       — Пожалуй, ты прав… — ударник сам опустил глаза, глянул на руки Оливера — тот трепал пальцами край футболки, левую руку заливала кровь. — Твою гитару в деку, Ридель, ты ранился!       Он схватил его руку — ладонь, запястье и предплечье были измазаны подсыхающе-красным.       — Знаю. Ерунда… — взгляд Ларса поплыл, расфокусировался, он тяжело сглотнул (крови боится?). — Промыть и заклеить.       — Хорошо. Тащи аптечку, сейчас все сделаем, — охая и ругаясь, Шнайдер попытался подняться на ноги — вышло не с первого раза, Ридель справился чуть быстрее.       Покопавшись в одном из шкафов над столом, он достал коробок с лекарствами. Шнай подошел, тоже держась за предметы мебели.       Перекись, йод, бинты, вата, антисептики, какие-то таблетки — должно было хватить. Он быстро достал и распаковал все необходимое, перехватил раненую руку Оливера и, держа над раковиной, щедро облил перекисью. Белая пена вспухла на кровавых потеках и в ране — Шнайдер плеснул еще и, осторожно прикасаясь, стал стирать остатки крови и пены куском ваты. Разглядел саму рану — тонкий, кривой красный оскаленный рот.       — Зашить бы, — тихо буркнул он, промакивая края новым куском ваты, уже коричневым от йода.       — Не надо. Царапина, — кровь едва сочилась, темными каплями выступала из пореза, но, смешиваясь с йодом, начинала подсыхать. Тогда Шнай распотрошил еще упаковку бинта и стал аккуратно перевязывать кисть Олли — между большим пальцем и остальными, по ладони и вокруг запястья. Ридель зажмурился.       — Больно?       — Нет, — не врал. Просто тихая радость зашевелилась где-то глубоко в груди, перебирая бархатными лапками. Вполне живой, адекватный Кристоф возился с ним, как с ребенком, малым действием благодарил за спасение. И как же приятно было внимание в такую минуту слабости.       Ларс подождал, пока Шнайдер закончит — тот справился быстро: еще в армии набил руку — затем вдруг шагнул к нему, одновременно обвивая перевязанной рукой за плечи и шею, притянул к себе и уткнулся лбом в лоб драммера. Тот от неожиданности выронил рулон бинта из рук. Вот так, чуть соприкоснувшись носами — дыхание жизни теперь на одно на двоих.       Приветствие маори оказалось не просто красивым жестом. На им миг показалось, будто обменялись всеми мыслями и страхами (или то еще были остатки Сомы?), но потом Ларс отстранился, заглядывая Шнаю сначала в глаза, а потом — куда-то за спину. Его отвлекло отражение. Их отражение, которое смотрело на них из зеркальной поверхности холодильника — два сцепившихся астральных близнеца. Разные внешне, но от этого не менее сродненные. Его собственные жилистые руки и лысая макушка, широкие плечи Кристофа, гибкая спина, выступающие косточки позвонков на склоненной шее… Все в разводах крови. Холера. Ларс это внезапно понял это и суетливо вывернулся.       — Прости, Крис, я… Я тебя всего испачкал, — Дум не понял, замер, разинув рот, а Оливер кинулся к раковине, схватил полотенце, намочил и вернулся обратно к Шнаю. Развернул его к себе спиной, стал вытирать разводы крови с кожи. Ударник не успел ничего сказать, сначала обалдел, затем — пообмяк от ощущения прохладных осторожных прикосновений на шее и вдоль позвоночника. Мурашки посыпались вниз следом за движением мокрого полотенца.       — Ты чего? — Олли заметил реакцию.       — Так хорошо. А то жжет, будто кожа чужая. Как если бы сгорел и новую прилепили.       — Ничего. Это временно. Скоро ассимилируешь и будешь, как прежде.       — В смысле ассимилируешь?       — Ну… — Ридель замялся, — Пришлось сплести тебе новую ауру.       — Как… Подожди, — Шнайдер обернулся, не дав тому завершить начатое, столкнулся с его взглядом — очень-очень усталым.       — Мантры, Сома, один сильный артефакт и немного фантазии, — Ларс как-то смущенно улыбнулся и отвел взгляд.       — Нет-нет, расскажи, — Крис уперся, перекрыл рукой ему путь к отступлению, опершись на край мойки, но тут же отшатнулся — Олли не любил, когда в разговоре его пытаются так зажать или влезть в личное пространство.       Сработало. Он расслабился, вздохнул и попытался объяснить Кристофу, как все произошло.       Как дошел то того, чтобы сплести новую ауру, как это происходило, и что Пауль сделал со Шнаем — разрушил самую прочную, первичную структуру ауры, и из-за этого она потеряла способность удерживать остальные слои энергии, — как у него получилось восстановить и наполнить заново его с помощью источника извне. Он говорил это, снова вернувшись с мокрым полотенцем к спине Кристофа. Тот слушал и радовался, что Ларс не видит его лица, ибо чувствовал, что глаза у него, чем дальше, тем больше становятся квадратными. Он смирился уже с целительством — еще хоть как-то понятно и объяснимо, но то, о чем говорил сейчас Олли, было вообще из области какой-то дикой фантастики.       — Но ты же говорил, что слишком слаб для этого? — спросил все-таки, когда тот уже заканчивал вытирать спину Шнайдера от крови — между лопаток и у основания шеи — чувствительное место. Крис едва сдерживался, чтобы не дергать плечами от щекочуще-холодных, мокрых прикосновений.       — Понимаешь, Шнай… С энергией можно работать по-разному. Ты можешь легко зачерпнуть извне и, пропустив через себя много, направить в действие, в исцеление физического тела. Это быстро и действенно, но требует большой… Емкости, — теплая рука Ларса контрастно с холодным полотенцем погладила кожу на шее — странная родинка в форме полумесяца привлекала не его одного. Кристоф-таки повел плечами, чуть покачнулся.       — Ты все?       — Да.       — Спасибо. Давай сядем, тяжело стоять.       — Хорошая мысль, — они попадали за стол. Пришла было мысль о еде, но была тут же отброшена, потому как от нее стало дурно.       — Так что с емкостью? — Шнайдер решил вернуть разговор к теме сил.       — Ничего… Чтобы изменять материю нужно много энергии пропустить через себя, а чтобы восстановить энергетическую оболочку, оказывается, нужно только видеть то, с чем работаешь. Энергию, которая вокруг, и ауру человека. Просто бери готовое. Для этого мантры и краски — они помогают схватить и связать, — голос басиста скатился к маловнятному шепоту, глаза подернулись полуобморочной мутью.       — Олли? — Дум тронул его за плечо, чуть отклоняя назад, — перед глазами полыхнуло зеленым, он увидел его ауру. Изрядно поблекшую и осевшую. Оливер неловко махнул рукой, будто пытаясь за что-то схватиться, мотнул головой, потер пальцами глаза.       — Извини, ты спросил что-то?       — Нет, — Шнайдер придержал его за плечи, видя, что басист готов стечь под стол, и добавил: — Кажется, нам все-таки придется поесть.        Он сам чувствовал одуряющую слабость во всем теле: руки дрожали, хотелось лечь и не двигаться, отдышаться, но сначала все-таки нужно было что-то съесть, как бы не было тошно.       — Там… В холодильнике молоко. И мед на столе в банке, бери, я… Кажется, не встану, — тихо смущенно произнес Ридель и лег на руки, сложенные на столе.       — Ты чего? — Шнай потрепал его за плечо. — Что помочь?       — Ничего, это пройдет. Нужно сладкого, — он еще что-то пробормотал о глюкозе в крови, но Кристоф уже не разобрал, потому что стал выбираться из-за стола.       Добрался до холодильника, открыл. С минуту разглядывал его содержимое — Олли что, записался еще и в секту сыроедов? Не было ничего похожего на обычную еду: овощи в ящике, странные клубни-корни и какая-то зерновая замоченная пакость в чашке. И молоко. Наверно, единственное, что не вызывало подозрения. Хотя тоже дрянь — оно Шнайдеру с детства не нравилось, но деваться некуда. Что-то есть, пережевывать, казалось в тот момент еще более противным.       Дум достал картонный пакет с молоком, мед нашелся там, где и сказал Ларс. Рядом с банкой стояли необычной формы большие чайные чашки. Драммер налил им обоим молока, выковырял густого меда.       — Эу, Ларс, тебе сколько меда? — он обычно старался обращаться к басисту только по имени, но сейчас было тяжко даже произносить лишние буквы.       — Не больше двух… — ответил тот невнятно, не поднимая головы, Шнаю показалось «побольше», и он, кривясь и понимая, что гадость получится неимоверная, положил четыре. Тщательно размешал.       «А-ай гадость», — мысленно ругаясь, налил молока и себе, кинул туда ложку густого темного (горчичный, что ли) меда и осторожно вернулся к столу. Как не старался, пролил немного на пол — координация до сих пор подводила.       — Держи, Олли, — положил руку на плечо Риделю, сжал. Тот судорожно вздохнул, резко вскинулся, будто просыпаясь, шумно выдохнул, ошалело оглядываясь по сторонам.       — Крис… Что?       — Ты заснул, кажись. Вот, держи, ты просил молоко, — он пододвинул его ближе. Ларс облизнул губы, и, сам еле сдерживая дрожь в руках, взял кружку, стал пить. Жадно, большими глотками — жажда не стихла до конца, пролил немного на подбородок — вытекло из уголка рта. Оприходовал содержимое за несколько секунд, толком не ощутив вкуса. Прерывисто выдохнул и уронил руку с кружкой на стол.       — Спасибо…       Кристоф хмыкнул и последовал его примеру, потому как не хотел надолго растягивать употребление ненавистного молока.       — Фу, как ты это пьешь? — кривясь от сладковато-козьего вкуса во рту, он все-таки не сдержал мата, заглянул в лицо Оливера. Тот сидел, откинувшись на спинку стула и запрокинув голову, тяжело дышал чуть приоткрыв рот.       — Нормально… Когда другое… Не могу готовить — уходит за милую душу, — он облизнул остатки молока с губ и усов, отлепился от спинки стула. — В нем все, что нужно: белки, жиры… Все легко усваивается. Нам нужно именно такое. Ты хоть, — он схватился руками за край стола и потянулся встать, но плюхнулся обратно. — Хоть и получил новое энергетическое поле — еще не ассимилировал его… Не присвоил окончательно. Тебе самому нужно из чего-то производить энергию, чтобы разболтать то, что в тебя влито.       Ридель завозился, снова пытаясь выбраться из-за стола, заговорил невнятно, выражаясь какими-то ему одному понятными фразами, пытаясь объяснить энергетическое равновесие и обмен между телом и аурой, но Дум не понимал абсолютно ничего. Смотрел на басиста как пришибленный, пытаясь хоть как-то освоить его слова. Тот заметил чумной взгляд ударника замолчал, фыркнул и махнув рукой, сказал:       — Забей… Потом. На свежие мозги расскажу. Пускай все соберутся — и расскажу. Им тоже нужно знать, — и таки поднялся с места. Его мотнуло в сторону, но он умудрился устоять на ногах, доплелся до стола, взял остатки странного чая в чашечке и вылил в раковину, включил воду и смыл все, промыл чашку.       — Всем в группе? — Шнайдер глянул испуганно, не перепутал ли чего Ридель.       — Да. Мы уже доскрывались до ручки, надо и им показать все.       — Надеюсь, они нас в дурку не сдадут.       — Не бойся, не сдадут. Они сами все это чувствуют, — Ридель говорил негромко, но Шнайдер слышал все его слова.       — А… Долго это будет? — глядя, как он копается с чашкой, Дум тоже решил выбираться из-за стола, сам не зная зачем. Его мучило ощущение жжения на коже: сильное, настойчивое, как ожоги крапивой, свербящее — особенно сильно болела рука, за которую хватался Поль, и от этого некуда было деться. Это было внутри, а не снаружи, поэтому смыть или остудить водой не получалось.       — Что?       — Ну… Это. Ассилимя… Тьфу! — он запутался в буквах, снова матюкнулся. — Процесс этот?       — А-а… Понимаю, болит. Но это уже мелочи, — Оливер замер, оперевшись о полки над мойкой, будто не решаясь сдвинуться с места. — Не знаю точно. Но ты быстро восстанавливаешься. Сейчас посмотрю та тебя и скажу, — он обернулся и все-таки хотел было направиться к Шнайдеру, но едва отлепился от стола — мягко, но быстро повалился на пол, ударившись головой о дверцу шкафа при падении.       — Олли! — Дум, путаясь в ногах, вскочил и бросился к нему. Сквозь темноту, набежавшую на глаза, на ощупь схватил басиста за плечи, пытаясь поднять.       — Ты чего? — тот был в сознании.       — Шна-ай… — простонал с какой-то досадой в голосе, тот подтащил его и прислонил спиной к стенке шкафа.       — Что с тобой, Олли? Ты чего? Болит что? — ударник хватал его то за плечи, то за руки, лихорадочно шарил руками по груди и животу, заглядывал в лицо.       Ларса охватила дрожь, дыхание сильно ускорилось. Огромные серо-зеленые глаза стали неожиданно ясными, а взгляд — прозрачным, далеким, будто он смотрел уже в какую-то заоблачную высь. От него стало не по себе.       — Олли… — Шнай легонько встряхнул его, повернул голову к себе, — Что с тобой? Тот не реагировал, смотрел сквозь него, но не видел. Хоть на лице и не было страдания, но он был однозначно не в порядке. Молчал, если не считать рваного частого дыхания, кожа покрылась холодной испариной — будто в шоке.       — Ларс, да что ж такое?! — Шнай снова окликнул его (в голосе проскочили надтреснутые панические нотки), хлестнул по щеке.       — Т-ты ск-колько меда… На-с-сыпал? — замедленно, не сразу тот отреагировал и с трудом заговорил, закрыв глаза и пряча невероятный взгляд.       — Четыре, — растерянно ответил Крис. — Ты же вроде просил побольше… Ларс дернулся, издал непонятный звук — странный короткий хнык, затем еще. И еще.       — Эй-эй, ты чего? — Шнайдеру стало страшно. Сам он ничего не понимал, а Ридель — не говорил. Черт его знает, вдруг у него аллергия? Или еще какая непереносимость и тогда анафилактический шок, асфиксия и…       Крис заметался, не зная, что делать, потому что Оливер, как-то странно откинувшись и задрав голову, стал мелко вздрагивать плечами и издавать эти непонятные звуки быстро-быстро. Лицо скривилось в непонятной гримасе.       — Оливер! — Кристоф потянул его на себя, сгреб, заглядывая в лицо -тот судорожно вздохнул, раскрывая рот, дернулся, простонал:       — Ну… Ты и… Химик! Я просил… не больше двух, — ему приходилось вздыхать между словами.       — О, господи… — Дум похолодел, перед глазами все поплыло, остатками рассудка он понимал, что нужно вызвать медиков, иначе Ларс попросту задохнется, но снова встряхнул его, в панике спрашивая:       — Что делать, Олли, что врачам говорить?       — Нх-нкхичего… Нкх! Ничего… Это… П-кх! Пройдет, не звони… — и снова заходится странными всхлипами, раскрывает рот, улыбается и тогда только до Шнайдера доходит, что тот смеется. Смеется, окончательно сбившись с и так ускоренного дыхания.       — Это… Б-пх! Бываетх, если… С голоду-кхи! съесть много сладкого. Реактивная гипогликемия*… Рас-кх! Плата за… Сому… Слад-кх-кое и… Хьих! Нервы… — еще давясь странным смехом, проговорил басист, но потом попытался успокоиться и выровнять дыхание, стараясь делать глубокие медленные вдохи, но получалось неважно. Шнайдер растерянно смотрел на него, не зная, что и думать.       — Так… Что мне делать? — он осторожно опустил басиста себе на колени — руки устали.       — Ничего… Это пройдет. Это только… На вид страшно, — тот еще надрывно вздыхал в перерывах между словами и, но дрожь начала стихать и на губах проступила настоящая улыбка. Блаженная и вымученная.       — Ф-фу, ну ты даешь, Олли… Меня чуть удар не схватил.       — Ты пережил вещи страшнее, — басист непроизвольно схватил его за руку — там же, где и Пауль, повыше локтя, на что Кристоф дернулся, пытаясь отстраниться. Но удержался — прикосновение не вызывало боли.       — Д-да… Я… Наверно, не знаю, — Кристоф замялся, вспоминая обрывки невероятно болезненного и безумно яркого сна, мысли разбежались испуганными мышами.       Он чувствовал, что Ларса еще потряхивает и эта дрожь передается ему самому — не отделаться. Страх скатывается по спине липкой волной и скручивается где-то в животе, но постепенно тоже отступает, потому что и Олли успокаивается.       А когда снова открывает глаза — взгляд у него совсем земной. Усталый, счастливый, но не запредельно-ускользающий.       — Шнай, не бойся уже ничего, мы справились, — говорит тихо и в уголках его губ селится та едва заметная улыбка, от которой теряют голову его фанатки.       — Нет, это ты справился, я не причем, — драммер судорожно вздыхает, запрокинув голову, отчаянно трет лицо руками — щеки горят, в глаза словно песка насыпали и дышать трудно. Олли. Он вывернул себя наизнанку, прыгнул выше головы, чтобы помочь ему выкарабкаться. Их тихенький-странненький Олли.       Влажная холодная рука внезапно хватает его за загривок — басист цепляется за него, пытаясь подняться, но только утаскивает Шнайдера на пол — тот сам держится вертикально не намного лучше — и падает сверху с невнятным стоном.       — М-кх… Все. Приплыли, — бормочет, когда Крис пытается с него слезть. — Падай рядом.       Но тот упрямо копошится, пытаясь снова сесть. Кусючий страх схлынул окончательно, сделав тело ватным и непослушным, а мысли — неповоротливыми,. Он, вроде, и понимает, что нужно встать, но уже не помнит зачем.       Неожиданно крепко Ридель хватает Дума за запястье руки, на которую тот опирается, и снова дергает. Крис с тихим «ай!» падает обратно на пол, едва не ударив Оливера головой в лицо.       — Ты чего?! — возмущенный вскрик.       — Давай спать.       — Прям тут, что ли? — Шнайдер еще пытается сопротивляться.       — А кто нам запретит, — Олли глубоко вздыхает. — Никого кроме нас здесь нет, — вытягивается и замолкает       — Ну нет, я не хочу валяться на полу, — Шнай еще пытается встать, поднять Ларса, но не то нервы, не то он просто сам по себе слаб после пережитого — его нещадно ведет, руки подламываются, колени разъезжаются и он падает, утыкаясь головой Риделю в бок.       «Какой ты неудобный» — мелькает хвостом вялая мысль, он пытается пристроить голову басисту на живот, перехватывает рукой поперек тонкого торса и проваливается в сон.