Нефтяные фракции

      Проснувшись уже за полдень, они в первую очередь стали осматривать друг друга. Перебрались в зал, сели на полу рядом, Олли потянулся первым. Провел раскрытой ладонью перед лицом Криса, затем вниз, к груди. Тот повторил жест, только совсем близко, почти касаясь. Оливер делал это на небольшом расстоянии, потому что розовато-белая, новая аура Кристофа расходилась от его тела толстым светящимся коконом и уже покрылась густо-синей пленкой его родного цвета — он очень быстро ассимилировал полученную энергию. Это была тоненькая корка на подживающей ране — не кровит, грязь внутрь не пропустит, но по-прежнему очень хрупкая.       С самим Ларсом было иначе: его аура наполнилась и тоже расширилась до нормального состояния, но почти потеряла желтые оттенки. Наполнилась вместо них изумрудным и бледно-бирюзовым, покрылась малахитовым узором.       — Почему так с тобой, Олли? — Кристофа эта перемена удивила. Это было непривычно и ощущалось… Как погружение в воду с температурой в тридцать шесть и шесть: ты не понимаешь, где твое тело, а где вода, и сердце начинает сбоить. Он больше не чувствовал их контрастной разницы.       — После такого… взаимодействия, — Ридель дернул уголком рта в невольной усмешке, — это нормально. Мы смешались в какой-то степени. Со временем пройдет, но, может, некоторое время ты тоже будешь взрываться из-за мелочей.       — А ты станешь общительнее? — Шнай не хотел поддеть друга, ляпнул невольно, но тот нахмурил четко очерченные брови, опустил взгляд.       — Да… Мне это не помешает. Я должен все объяснить группе, — ответил тихо и неуверенно.       — Но как, Олли?       «Интересно как, правда? Они же и слушать не станут его», — мелькнула мысль, но он отмахнулся. Должны выслушать.       — Как есть — так и скажу. Им нужно все объяснить и показать, иначе это добром не кончится. У них сил, как и у тебя, уйма, а что с ней делать — они не знают, — Оливер тяжело вздохнул, подтянул за ремень и крепко прижал к себе свою басуху. Он взял ее сразу, как только они вошли в зал, положил рядом с собой, но не трогал, а сейчас вот забрал. Шнай тихонько завидовал ему и жалел, что у самого под рукой нет палочек. Инструменты хранили частицу энергии хозяина и были таким-себе пауэрбанком на случай ядерной зимы. Он это уже понял.       — Думаешь, они примут это всерьез?       — А куда они денутся? Примут, конечно. Они в это уже влезли по уши, поэтому спустить все на стеб уже никак не смогут, — на миг в глазах Оливера сверкнули какие-то нехорошие искорки, но он сморгнул, чуть качнул головой, и когда снова глянул на Шная — в их темно-зеленой глубине было снова спокойно.       — А… Что с ними? — почему-то Шнайдеру это нужно было знать. Особенно — что с Паулем. Почему он так сделал с ним.       — Ты… когда Полика с Тиллем лечил — смешал слои их ауры. Они каждая на своей частоте вибрируют, а ты внес диссонанс и они ощутили ее… Ауру. Это как… Как с мышцами. Пока ты в порядке — ты не ощущаешь их. А после тяжелой работы или тренировки при любом движении чувствуешь каждую в отдельности. Так и тут. Флаке бы ничего толком не почувствовал, я — тоже. Походили бы разбитыми неделю-две и все. У нас слишком слабое поле. А их ломает. Причем, каждого по-своему.       — Это как? — вроде бы не в лоб, вроде бы сбоку, но все равно попытка разузнать. Шнаю почему-то казалось неправильным так спрашивать о Ландерсе у Олли. Вроде как разглашение врачебной тайны.       — Как? — Ларс опустил взгляд, осторожно провел пальцами по головке грифа гитары вниз, по боковому ребру грифа, то задерживаясь где-то, то продолжая движение, будто ощупывал царапины и мелкие сколы на гладкой лаковой поверхности. Боевые шрамы верной подруги.       — Это зависит от того, что в них скрыто. К чему они способны. Ты очень… Светлый - только не ржи, — с этими словами он опустил голову и прижался виском к грифу, поставив гитару на пол, оперся на нее, будто устал.       Крис удивлялся его состоянию. Будто вернули их прежнего, недоверчивого и мрачного Олли, который вечно говорит загадками. Он несколько раз бросал на Шнайдера долгие, внимательно-изучающие взгляды, отчего тому становилось не по себе, говорил тихо, будто с собой, долго молчал, прежде чем ответить.       — Я не ржу, — Крис пожал плечами.       — Хорошо… Ты именно светлый, потому тебе и дано лечить других. А они… — он снова замолчал, прикусил губу.       — Ну, ты чего, Олли? — драммер подался вперед, ближе, пытаясь заглянуть в опущенные глаза Риделя. Не выдержал и пристал, хотя в другое время просто подождал бы, пока тот дойдет до кондиции и сам все скажет — давала-таки себя знать его нетерпеливость. — Если не можешь говорить — не надо.       — Надо, Шнай. Мое молчание и так дорого стоило. Я… — он замялся, вскинулся, дернулся туда-сюда, будто не зная, куда ему пересесть, но так и не сдвинулся с места. — Мне страшно. Ты хочешь спросить меня о Пауле, я вижу. Почему он это с тобой сделал. Я скажу. Его сила — подчинение. Он может ломать волю других и подчинять себе. Не спрашивай, как это дается. Я сам толком не понимаю. Характер, мировоззрение, темперамент, психологические травмы — это все накладывает отпечаток на твою ауру и дает тебе ту или иную силу, — короткие, комканные фразы. Взгляд куда-то в пол и крепко сцепленные пальцы на рогах гитары. Оливер будто прикрывался ею, но Крис только закивал головой, давая понять, что внимательно слушает.       Казалось, Олли волновался так же сильно, как в и тот раз, когда только открывал перед Думом весь этот мир.       — Пауль случайно это понял, когда схватил тебя. Он подвижнее, легче на подъем как… Как эфир в нефти. Ты сильнее его разболтал и его сильнее ломало. А потом еще кто-то и обидел его. Злое что-то ляпнул, надорвал и так растрепанную ауру, а это больно, как ты уже сам понял. Но ему было иначе, еще не физически, но плохо, поэтому он и потянулся к тебе. Ты раз его вылечил, и он решил снова это у тебя получить. Мне так кажется.       — Не знаю, Олли. Он же мог попросить.       — Это невозможно выразить, пока ты не знаешь, с чем столкнулся. Просто не подберешь слов.       — И глаза у него были… дурные. Как у наркомана. Будто дозу я у него забрал, а он просил отдать.       — Наркомана? — Ридель вскинулся снова, расширенными глазами глянул на Шная.       — Да, очень похоже, а что?       — Н-нет, мх… Это плохо. Плохо! — он снова завертелся на месте.       — Да чего ты, Олли? — Шнайдер осторожно коснулся плеча Ларса, сжал, заставляя того успокоиться и обратить на себя внимание.       — Это… — сбивчиво, путано тот стал объяснять Кристофу, что и такое может быть. Что он сам ощущал удовольствие, когда тот обнял его после того, как вылечил воробья. Что это ни на что не похожее, но невыносимо приятное ощущение, что он ощутил это и когда держал Криса на руках в кафе, но тогда было не до удовольствия. Говорил, что это все были только отголоски энергии, а то, что ощутил Пауль, когда эта энергия была направлена на него — было в разы сильнее.       — То есть, он действительно мог стать зависимым?       — Да, Шнай. Пытаясь заглушить боль — потянулся за удовольствием, но не смог остановиться и выбрал тебя почти полностью, — Олли бережно отложил гитару в сторону, сложился пополам и обхватил голову ладонями.       — Ты чего? Плохо? — Дум коснулся его согнутой спины.       — Нет. Не мне. Паулю. Ему снова будет плохо, и он снова будет искать человека, похожего на тебя, чтобы кайфом заглушить боль. Но с ним Рихард, надеюсь, он его удержит.       — Рихард? Подожди, Олли, он же тоже необычный, с ним Полик ничего не сделает?       — Нет-нет. Рихина беда в этом и заключается: он слишком зациклен на себе и никак не может отдавать свою энергию. Только на концертах, когда играет, может быть, и то немного. И забрать у него вряд ли что-то удастся, так что за него не переживай.       — А Тилль? — Дум спросил уже скорее по инерции, чтобы обо всех узнать, но Олли отреагировал странно. Резко распрямился и глянул на него такими глазами, будто привидение увидел.       — Я… Не видел его в тот день… Мне… Страшно представить, что в нем прячется, — Кристоф понял, что Ларс, зная радиоактивность Тиллевых тараканов в голове, уже успел себе представить что-то совершенно инфернальное, поэтому попытался успокоить:       — Нет-нет, он нормальный, в смысле не опасный для окружающих. Он эмпат, Олли. Он чувствует эмоции других. Мы, блин, как два зеркала друг напротив друга, чуть не довели один другого до инфаркта, когда ему сообщили, что Нелле пропала. Он меня отражал, а я его.       — ‘к! — гитарист беззвучно икнул, выдохнул. — Да? Только это? Ты ничего больше не заметил? — выражение его глаз стало непередаваемым.       — Нет. Ну, злой он был как собака, Полика обматерил, того потом током шарахнуло — Тилль пожелал ему, чтоб его перемкнуло, и все.       — Да… Вот оно откуда. Его сила в словах и эмоциях. То, с чем он играет постоянно, что в его власти, — он глубоко вздохнул, передернул плечами, будто от холода, и, снова распрямившись, глянул в глаза Шнайдеру. — Этим он ранил Пауля, но это можно исправить. Работы много будет, нужно время, но все исправимо.       Потерянность в его взгляде растаяла, он, понял, что делать.       — Да? Он станет нормальным?       — Да. Ты показал мне путь, Кристоф, — произнес прямо и открыто глядя в глаза, уголки губ снова приподняла еле уловимая улыбка. Шнайдер даже не скривился от обращения — именно оно было уместным в этом случае. — Спасибо, — протянул руку к его груди, и будто и вправду коснулся сердца. Тепло и мягко.       — Как ты это сделал? Что это было? — Шнай пытался выспросить об этом странном жесте, когда они, поспешно повскакивав со своих мест, снова перебрались на кухню, и Оливер, найдя там свой телефон, уже набирал номер Рихара.       — Скажу. Скажу, все соберутся — и я все расскажу, — глаза его блестели. — Скажу.       — Олли? Я слушаю, — послышался из трубки тихий, искаженный голос Круспе. — Что со Шнаем?       — Он рядом стоит. Лучше скажи, где Пауль?       — Рядом, спит в соседней комнате, а что?       — Буди его и приезжайте. Чем быстрее — тем лучше.

***

      Пауль бежал что было силы, петляя по вечерним улицам, врезаясь в прохожих и перепрыгивая низкие заборчики на краю шоссе — его раз так чуть не смела машина, но он этого не заметил, в доли секунды разминулся с водителем и рванул дальше.       Дальше, как можно дальше от Рихарда, который, он знал, погонится за ним. Потому что не отпускать его одного велел Ларс. Ларс-невидимка, такой скромный и тихий, посвященный в тайны мироздания, но со своими таракашками в голове.       Шнайдера взялся обучать, а не него. Потому что Шнайдер мягкий и податливый, как глина. Что хочешь — то и лепи из него, только взяться правильно нужно: не силой, а интересом — он расплавится и, несмотря на все свое упрямство, пойдет за тобой, куда покажешь.       Но он не Шнайдер, он не солнце, он мерзостный Локи, которого за вредность асы не хотят приобщать к своей тайне. Но он уже сам догадался о ней и почти разгадал. И теперь никому не позволит собой командовать, даже Рихарду. Тем более Рихарду.       Теперь он в силах обломать даже Олли. О, да. Оно того стоит: увидеть, как его вечно обращенные в себя спокойные глаза расширятся в страхе и застынут, захваченные его взглядом. Восхитительно! Но только взять у него нечего — тонкое марево. Сдернешь — и он душу отдаст своим восьмируким богам. Нет. Так не годится, никто не должен умереть.       Холодный ночной воздух обжигает горло, звуки вокруг расплылись в визгливый гул, витрины магазинов, окна домов и фонари, рекламные щиты — одни сплошные огни. Красные, белые, оранжевые — они мельтешат вокруг психоделическими сполохами стробоскопов, отчего глаза начинают наливаться противной болью и в голове кружится. Прочь, в темноту, в полумрак, в темный закоулок — там к нему пытаются пристать три непонятных типа, но он отталкивает одного и несется дальше так, что не успевает даже услышать их ругани.       Кажется, он-таки зачерпнул немного у того пацана. Самую малость, как кружка пива на старые дрожжи — его развезло, накрыло и понесло на волне этого прилива энергии. И силы, казалось, не кончатся, но чувство оказалось обманчивым: энергии он не получил, только прилив эйфории. Подстегиваемый им, побежал, растратил все, что у самого было, выдохся физически.       Едва не кубарем скатился по длинной лестнице, ведущей с моста к проезжей части, путаясь в ногах, перебежал дорогу и остановился. От недостатка кислорода в глазах все смазалось в одну грязно-цветную кашу, ноги отказались нести дальше, но он прошел еще метров двадцать по инерции и рухнул грудью на перила у какого-то высокого цветасто-мерцающего здания. Повис, судорожно хватая воздух, и чувствуя, что тело быстро немеет, а сердце готово вырваться наружу, проломив грудную клетку, как детеныш чужого.       Он, кажется, упал, потому что его кто-то вдруг стал тормошит и совать в рот что-то жесткое, пластмассовое, но когда он ощутил у себя на губах воду — вцепился в руку с бутылкой (вот оно что), и стал пить большими жадными глотками.       — Парень, ты чего? Что с тобой? Плохо? Врача вызвать? — голос человека донесся до него, как сквозь толстый слой ваты, он открыл глаза — вокруг плавали цветные и черные пятна, лица говорящего было не разобрать, но это был мужчина. Судя по голосу — в возрасте.       Он поддерживал Пауля за плечи и пытался намочить ему лицо водой, но тот стал отбиваться.       — М-к-кх, нет… Не надо… ничего. Сейчас пройдет, — он затряс головой, пытаясь выгнать цветных мух из глаз. Дыхания еще не хватало, сердце билось где-то в горле, но ощущение тела вернулось. Еще с минуту он посидел на земле, прислонившись к перилам и пытаясь отделаться от дальнейшей помощи Йохена, (так звали его спасителя) и помощи врачей, которую тот так старательно навязывал. Потом, поняв, что уже сможет встать, тяжело поднялся, торопливо поблагодарил мужчину за помощь, все-таки вывернулся из его рук и поковылял в здание — это оказался большой магазин одежды.       — Эй, парень, ты куда? Тебе в больницу надо, а не за тряпками!       — Нет, не надо мне туда! Я в порядке! — еще путаясь в ногах и пригибаясь, крикнул Поль в ответ и зашел в стеклянную коробку магазина.        Вообще, он любил хорошую стильную одежду, любил ловить на себе любопытные и восхищенные взгляды девушек-продавщиц, наблюдающих, как он примеряет ту или иную вещь, но сейчас ему нужно было не это.       Ему нужны были люди, и чем больше — тем лучше. Больше шансов найти такого же, как и Шнайдер. Он бы с удовольствием сейчас оказался на концерте, в зале, забитом фанами и добровольно бы сошел к ним, только бы найти похожего.       Сначала ему показалось, что у него после бега еще в глазах рябит, но он остановился на входе у камер хранения, постоял, восстановил дыхание, но странный эффект не ослабевал.       Вокруг людей, вокруг каждого из них, он видел странное цветное снежение, похожее на помехи в старом телевизоре. У большинства оно было окрашено в цвета золотисто-зеленой гаммы, но некоторые были другими. Их аура - Пауль понял, что это была она, - отсвечивала оранжевым, иногда - темно-бирюзовым, еще реже — оттенками синего. Нежными, будто разбеленными голубыми и ультрамариновыми, иногда — кобальтовыми и индиговыми. Но именно такого, как у Кристофа — бледно-фиолетового с почти черными искрами, не было. Еще Поль заметил, что среди синих все больше детей, реже — женщин. «Интересно, почему так? Шнайдер же не женщина. Он, скорее, взрослый ребенок. Но все же взрослый. Как это связано?» — пробежала цепочка мыслей, но он отогнал ее и не спеша пошел вглубь магазина. К эскалатору, ведущему на второй этаж магазина, в отделы женской одежды и детских товаров.       Людей в магазине, несмотря на вечернее время, было довольно много: каждый занят был чем-то своим, выбирал покупки, что-то примерял, говорил с консультантами и никто не обращал внимания на странного парня с голодными, почти черными глазами и темным синяком на скуле.       Поднимаясь над нижним залом на эскалаторе, Пауль увидел сверху странную картину: пространство казалось заполненным горстками порошковых красок приглушенных, пастельных тонов. Золотых, зеленых, синих… Эти кляксы двигались, создавая потоки хаотичного цветового движения, приковывали к себе взгляд подобно текущей воде. Ландерс загляделся и едва не упал, прозевав сход с эскалатора.       Чертыхнулся, огляделся по сторонам. Перед ним был длинный проход между двумя рядами застекленных отделов с бижутерией, косметикой, сумками и миллионом других женских штуковин и одежд, от которых в глазах рябило. В другой ситуации он отдал бы все свои гитары и душу в придачу, лишь бы не оказаться здесь, тем более с девушкой, но сейчас он искал как раз ее. Ту самую. А может, и того, хотя маловероятно, он уже это подметил. Но тут как на охоте: кого поймаешь — тот и твой. Какое-то чувство все же подсказывало, что таких людей, как Кристоф больше, чем единицы.       «Вот интересно, они тоже могут исцелять или у них у каждого разный дар? Хотя... Какая разница, что они умеют, главное то, что у них есть».       От воспоминания о состоянии, когда он сдернул со Шная его ауру, между лопатками сладко затянуло, он невольно дернул плечами и сжал кулаки, чтобы подавить дрожь в пальцах. Тут же накатило следом тяжелое ощущение. Похоже на зубную боль, ноет так же, но не поймешь где именно: за грудиной, под ребрами, шевелится и противным напряжением натягивает мышцы спины и живота. Во рту пересохло, он идет, как в тумане, оглядываясь по сторонам и внимательно всматриваясь в окружающих людей. Где-ты-где-ты-где-ты… Где ты есть, тот самый? Покажись…       Из ярко освещенного ювелирного отдела выходит яркая красотка в короткой меховой жилетке и темно-красном, как густое вино, платье. Длинные черные волосы спадают ей до пояса, она достает из сумочки телефон и набирает номер.       — Ну, пупсик мой, ты обещал, что оставишь на карточке больше денежек! — начинает говорить она, обиженно надувает сладкие пухлые губы. — Мне не хватило на то колечко, что я тебе говорила.       Пауль смотрит на нее слишком пристально — она бросает на него мимолетный взгляд и вдруг замолкает на полуслове. Ладно сложенный, но невысокий парень был не в ее вкусе, к тому же странный какой-то, неестественно бледный, встрепанный, но что-то не дало отвести взгляд. Колючие, притягивающие глаза.       Гитарист наклонил голову на бок, будто оценивая: стоит только ему только взглядом показать — и она бросит и телефон и своего пупсика, сама потащит его в ближайшую примерочную и там отдастся так, как он только того захочет. Но это не то. Красивый фантик, бледная тень действия… На самом деле она бледная, лимонно-желтая и секс с ней будет кислым и противным. Он отводит взгляд и идет дальше, видя в зеркальной витрине, как она отвисает, вспоминает о телефоне и уже как-то смущенно-обиженно что-то тараторит в трубку.       Паулю стало смешно от этого, он свернул в очередной проход между отделами и почти тут же наткнулся на другую. Он не увидел ее саму, сперва только ауру, и замер, как собака, учуявшая странный след.       Алая, ярко-алая, необычная — таких еще не было, она завладела его вниманием и мыслями. «Что это? Такого не было. Попробовать? А вдруг это еще сильнее Шнайдера?», — гитарист направился к ней, по-прежнему не видя — она пряталась за рядами стоек с детской одеждой, только высоко завязанный растрепанный хвост вертелся приманкой.       Когда он подошел ближе она как раз выбрала, что ей нужно было, и пошла на кассу отдела. Маленькая, невзрачная, полная противоположность первой — он бы и не увидел ее в толпе, если бы не ее аура.       Не заходя в сам отдел, Пауль остановился на входе. Подождал, пока девушка расплатится за одежду и корзину всяких детских подгузников-бутылочек-смесей, которая, как оказалось, была уже собрана у стойки, заберет все свои сумки — несколько больших пластиковых пакетов, и выйдет.       Перехватил на выходе.       — Девушка, вам помочь? — шагнул навстречу, дружелюбно улыбаясь и протягивая руку, прикрывая воротником куртки синяк и стараясь не смотреть в глаза.       — А? — она едва не врезалась в него, поглощенная своими мыслями — он вовремя отступил в сторону.       — Вам помочь? - снова спросил негромко.       — Ох… Нет, не нужно, все в порядке, я сама донесу, — она бегло глянула на него, не прерывая движения вперед, обходя, но сделав пару шагов, остановилась. Странный человек. Оглянулась.       Пауль смотрел на нее долгим взглядом, не отводя глаз и чувствовал, как с головы до ног по телу у него прокатывается волна волнующе-тревожных мурашек предвкушения и удовольствия от чувства превосходства.       Святые небесные, он одним взглядом может сделать то, что не дано никому из них!       — Вы что-то спросили? — она удивленно вскинула брови, обращаясь к нему. Не мог посторонний человек так долго смотреть на нее, и не могла она так зацепиться за незнакомца. Видимо, они уже где-то виделись.       Мимо прошла пожилая пара, странно глянула на них двоих — раскорячились посреди прохода со своими пакетами — все равно. Пусть смотрят. Обойдут. Никто все равно не поймет ничего, нужно только коснуться. Коснуться. Такие насыщенные цвета, горячие и яркие — что же она внутри за штучка, эта серая мышь?       — У вас такие большие сумки, я помочь хотел, — он решился, преодолел разделяющие их несколько шагов и снова протянул руку — она смотрела не отрываясь.       Некрасивая, с действительно мышиной мордашкой, красными от недосыпа глазами и не слишком чистыми волосами — молодая мамаша, у которой нет времени на себя. Она смущенно улыбнулась:       — Нет, спасибо. Я, правда, сама справлюсь, — но Ландерс все же мягко попытался перехватить связку пакетов из ее руки, коснулся пальцев, и потянул…        И едва не вскрикнул. На него будто кипятком плеснули: резкая, жгучая боль пронзила руку, отдала в сердце и следом — желчно-горькой волной накатило — отчаянье-безысходность-понимание-собственной-ненужности — энергия вконец обиженного и разочарованного в жизни человека, энергия самоубийцы, которому и желанный прыжок из жизни что-то мешает сделать.       Ахнув, он попятился — в глазах девчонки застыла горькая усмешка — вот, и ты тоже хорош джентльмен, бежишь позорно — стал отступать, но жгуты ее токсичной ауры вцепились ему в лицо и руки, потянулись следом кровавым нечто-щупальцами.       — Н-нет! Отстань от меня! — вскрикнул, продолжая отступать, замахал руками, пытаясь отбиться, увернуться от извивающихся отростков, вырваться из ее пут, но она не отпускала. Смотрела укоризненно и зло.       «То-то же. Все вы такие, красавцы. Сначала даете надежду, а потом ее разбиваете», — он не понял, сказала она это или он услышал все в своей голове.       — Смотри куда прешь, придурок! — гневный окрик заставил обернуться — какой-то крепыш с беременной подругой. Он налетел на них, пятясь как рак.       — Извините! — бросил, сам не зная кому, развернулся и поспешил к лестнице вниз, прочь из этого отдела. Дальше от липкого взгляда и ауры, жгущей глаза и легкие горчичным газом, выворачивающей мозг.       "Родителей нет, парень-друзья отвернулись, только ребенок и долги, и копеечная непроглядно-гадкая работа. И дом, где ребенок — ненавистный ребенок, из-за которого все случилось и из-за которого (черти бы его взяли) не получается никак повеситься!"       Казалось, эти ее токсичные щупальца размягчили его собственную оболочку и следом ворвались чужие мысли, образы и чувства, и вытеснили его собственное сознание из тела.       — Да пропади она, такая жизнь! — крикнул он, радуясь странному ощущению свободы (не он, она радовалась!) и рванулся на улицу, к проезжей части. Там окончательное освобождение — один миг — и все, оборвется проклятая жизнь.       В-жух!       Перед глазами в шаге проносится автомобиль, шум ночного города обрушивается на него плотной массой, холодный ночной воздух развеивает ипритовое облако чужой ауры, отрезвляет.       — Нет!       Два шага назад от края дороги.       «Я — это я. Пауль Ландерс, мужчина, гитарист «Rammstein». Я всем нужен. И мой малой мне нужен», — лихорадочно прокручивая в голове мысли, он старался перебить чужие эмоции.       «Не все то золото, что блестит, какой черт меня дернул ее трогать», — тряся головой, как ненормальный, и невнятно разговаривая с собой, гитарист снова пошел, не замечая ничего вокруг.       Люди плыли вокруг негустым потоком — вечер набирал силу, все расходились по домам. Гудели, иногда толкали его, но ему было все равно.       Мир для него почему-то выцвел, стал сначала обычным, без цветных спецэффектов, а затем вовсе черно-белым. Будто что-то оторвали от него и через прореху утекли все цвета.       Он больше не видел ауры людей, не чувствовал их. Навалилась усталость и очень хотелось сесть.       Недалеко от магазина была автобусная остановка, он хотел дойти туда и посидеть, но едва добрался — подъехал автобус. Полупустой.       Теплое нутро машины показалось привлекательнее стылой улицы, и гитарист, уже ни о чем не думая, забрался внутрь. Расплатился с водителем и сел на свободное место в дальнем углу автобуса, опустил воротник, прикрывающий синяк на скуле, прислонился виском к холодному стеклу окна.       «Вот оно как — не у всех энергия приносит удовольствие. Плохо, это значит нужно искать именно такого, как Шнайдер. А я, как назло, не вижу больше ничего».       Рисунок вибрации той девчонки он уловил не сразу, сперва увидел цвет, а сейчас не может. А рисунок был броским, ярким, как окрас ядовитых лягушек, но, как оказалось, таким же убийственным. Подумать только, он едва не бросился под машину из-за нее!       «Господи, что за шиза? Зачем я это делаю? Ради удовольствия? Но это же вредит им. Тем, у кого я забираю. Бедный Шнайдер, он же просился, а я…» — будто схлынула волна горячего черного мазута, застилающего сознание и глаза. Поль снова стал тобой и чуть не заскулил от понимания отвратительности своих действий и злых, жалящих уколов совести. Он стал не хуже маньяка.       От этой мысли захотелось сжаться, провалиться под землю, но он не мог ничего. Даже выйти из автобуса, потому что его зажала толпа людей, вошедших на остановке. Он боялся смотреть на них, хоть мир и был черно-белым. Он боялся увидеть снова свой предмет больного вожделения в сидящем рядом парне или девушке с рюкзаком чуть дальше, зажатой между двумя толстыми женщинами, в этих самих женщинах. Поэтому он закрыл глаза, снова поднял воротник и притворился спящим, чтобы только не видеть никого, чтобы зрительное ощущение не притащило за собой то болезненное желание чужой, особой энергии, злость и выматывающую дрожь от невозможности его удовлетворить.        И, наверное, он и вправду заснул, потому что открыл глаза от того, что его тормошили.       — Эй, парень, подъем. Конечная, — его за плечо тряс водитель автобуса. — Выходим, у меня рабочий день закончился, — он показал на часы — было начало девятого вечера.       — П-простите… — вздрогнув, Пауль вскочил, хотел еще что-то сказать, но вставая, нечаянно задел рукой водителя и тихо ахнул.       Мягкая, едва ощутимая вибрация тронула пальцы, перед глазами вспыхнуло разбеленно-мятным. Простой человек, обычный, но приятный. Хотя усталый и злой.       — Давай-давай, выбирайся, имей совесть. Я весь день как черт на качалке, жрать хочу, меня жена ждет, а ты чухаешься, — заворчал недовольно, подталкивая вялого Полика к двери.       — Извини, чувак, у меня тоже день тяжелый выдался, — снова мрачнея, бормотнул тот в ответ и все-таки вышел.       Пневматическая дверь автобуса с шипением захлопнулась за спиной, гитарист глубоко вздохнул и огляделся. Он находился на остановке возле главной городской больницы. Огромный комплекс с городком для сотрудников и студентов университета, находящегося в квартале от больницы, он располагался почти на окраине города. Там был и санаторий, и роддом, и грязелечебница… Полный набор.       — Ого, прокатился, — буркнул себе под нос и поежился — на улице холодало все больше, снова огляделся. Напротив остановки через дорогу переливался огнями окон центральный корпус больницы; запоздалые медики и студенты толпились на остановке на той стороне дороги в надежде уехать. Непонятно, что толкнуло Полика пойти к ним.       Перейдя шоссе, он встал в общую толпу, огляделся — снова его вело. В глазах чуть двоилось, люди постепенно расплывались в цветные пятна. Он жадно их разглядывал, но не видел нужного. Только шарахнулся в сторону от пожилого мужчины, вокруг которого вяло мерцали оранжево-красные, почти алые искры. Хватит с него на сегодня обиженных жизнью.       На остановке не оказалось подходящих. Потоптавшись еще немного, Ландерс направился на территорию больницы — там всегда кто-то находится, люди как муравьи снуют туда-сюда и, может быть, там получится найти.       Ломающее его физическое ощущение отдалилось, но теперь сама цель застряла занозой в мозгу, не давая покоя. Он шел не спеша, внимательно всех разглядывая.       На широкой центральной аллее, по которой он шел к главному корпусу, его чуть не сбила с ног какая-то девчонка. Он и сам не слишком внимательно смотрел под ноги, а она вырулила с дорожки откуда-то из-за живой изгороди и столкнулась, выронив книжку, которую читала на ходу.       — Ой, извините пожалуйста, — залепетала она, нагибаясь за книгой. Поль наклонился быстрее и подал ее девчонке. Та приняла и снова извинилась.       — Студентка? — неожиданно для себя спросил он, показывая взглядом на книгу — учебник анатомии.       — Да, четвертый курс. Завтра экзамен сдавать, а я и половины не прочла, — она смущенно улыбнулась и удрученно мотнула головой, но тут же подняла на него взгляд.       — Подождите-подождите, вы… Пауль Ландерс? — узнала. Даже с синяком и в неверном свете галогеновых ламп узнала и тут же будто вспыхнула: сначала привычной реакцией фаната — ступор, короткий визг, радость и сбивчивые попытки выпросить автограф, коснуться и пощупать, а затем следом, с совсем небольшим запозданием — иначе. Фиолетово-черным градиентом, сходящимся в центре к белоснежному, насыщенным и прозрачным, как сладкая изомальтовая фигурка.       Пауль всхлипнул и едва не застонал на выдохе. Вот оно как! Таким был бы и Шнайдер, будь он здоров тогда. Насколько же это… красиво и магнетично».        Его продрало: горячее, острое удовольствие вздыбило волоски на загривке, прокатилось по спине и стекло в низ живота почти сексуальным возбуждением, перехватило дыхание.       «Хватай! Вот она!» — вспыхнула неоново-зеленая указующая стрелка, повернутая в сторону девчонки. Гитарист тихо охнул, но попытался замаскировать реакцию улыбкой, попытался сдержать себя, чтобы не испугать сразу. Девчонка, казалось, не заметила его состояния и уже совала ему в руки тот самый учебник и ручку.       — Распишитесь, пожалуйста! Я безумно люблю вашу группу, но еще ни разу не попала на концерт, — она начала пищать что-то об отсутствии денег, о непроглядной занятости, но Ландерс ее не слышал. Криво расписался на обложке книги, и, протягивая ее девушке, свободной рукой крепко сжал ее берущую ладошку.       — Ой! — она чуть глуповато улыбнулась, (он взял меня за руку!) глянула на Пауля — зря. Тот схватил взглядом и потянул. Не видя толком ее лица, за черно-фиолетовым зимним небом ауры, но уже чувствуя.       Горячая волна быстро разливается от рук, окатывает жаром лицо и шею, стекает куда-то между лопаток и через позвоночник по нервам просачивается в грудь, перехватывает дыхание… И все равное не так, как у Кристофа. Ощущение удовольствия вязкое, тягучее, как расплавленный сахар, такое же обжигающее, медленно нарастает и заполняет его, приближаясь к отметке критической массы. Быстрее, пожалуйста…       — Пауль, извините, мне… Нехорошо, — мямлит девчонка, дергается, пытаясь отойти. «Нет-нет, только не это, еще немного!», — ему кажется, что он кричит, но на самом деле что-то невнятно хрипит, до боли сжимая ее руку. Книга упала на пол, развернувшись на странице со вскрытым сердцем.       Ее сердцем.       «Если это эпилепсия или сердечная недостаточность — я не смогу работать медиком!» — пробиваются ее мысли. Мечта рушится стеклянным хрупким домиком, а он, Пауль…       «А с ним что? Как под кайфом, боже, его же трясет всего» — она так громко думает! Шнайдер молчал. М-черт, как же медленно!       Он хочет больше, ярче. Тянет сильнее, но…       — Ба, да на ловца и зверь бежит! — вместе с чужим голосом чувствует, как его отрывают от жертвы.       — Ай! — тихий вскрик девушки сливается с его собственным. Он пытается дотянуться к ней, но не может.       — Отстань от нее, парень, она не причем, — его не грубо, но сильно оттаскивают, и он взрывается.       — Н-ннрааарх! — с криком вырывается, пытается дотянуться к ней, но ее уже тоже оттаскивают. Полуобморочную ведут под руки люди в светло-голубой медицинской форме, как и те, что держали его самого.       Как если бы с нимфоманки слезли за миг до оргазма — в порыве ярости он отталкивает одного из медиков, бросается к уводимой жертве, что-то бессвязно бормочущей и зовущей его, но его снова перехватывает поперек груди другой, крепко хватает за руки.       — Да тут не попытка самоубийства, а острый маниакально-депрессивный психоз. Коли его засранца, пока никого не покалечил!       Он слышит их, но почти не разбирает слов, в глазах плывет, тело ломит от незавершенного действия, сердце бьется, как сумасшедшее, он еще пытается вырваться, но его держат крепко. Между шеей и плечом впивается игла. Он дергает головой, пытаясь избавиться, но тут же все проходит.       Совсем все. Как жидкий натрий, введенный препарат почти мгновенно охлаждает перегруженную нервную систему и со свистящим гулом гаснут аварийные огни, натянутые ремни мышц провисают, Пауль расслабляется в руках медиков, и ошарашенно оглядывается. Режим сверхчувствительности отключен, и постепенно к нему возвращается ясность мыслей.       — Странно, он должен был отрубиться, — говорит один из санитаров, другой удивленно пожимает плечами.       Один из тех, что уводил девушку, вернулся и теперь звонит кому-то по телефону. Что случилось? Он-таки убил кого-то? Да, он же «покормился» этой девчонкой, она так похожа на Криса… Жива ли она?       Он еще воспринимал произошедшее отстранено, будто не с ним все было, будто кино о себе смотрел, а не участвовал в происходящем.       Шнайдер, Рихард. Спустя несколько минут Ландерс все-таки осознает ситуацию, но мысли вязнут, буксуют — переборщили с охлаждением, он теперь отмороженный, — его куда-то ведут, говорят, говорят…       Аня Брагсон, (девчонка?) с истощением в ступоре… Тест на наркотики, друг звонил, искал его… И все как в тумане…

***

      Рихард, в отличие от Тилля, обратился не в полицию, а в службу спасения. Он не сразу дошел до этой мысли: выбежав из магазина, несколько минут метался туда-сюда, не зная, то ли самому бежать за Паулем (но куда?), то ли звонить копам, то ли кому из друзей.       Несколько раз пытался набрать телефон Поля, но тот, ясное дело, не отвечал.       Потом побежал домой, схватил теплую куртку, деньги, выскочил обратно и с ближайшего телефона-автомата набрал службу спасения. У них с недавних пор появилось психиатрическая бригада, которая занималась, в основном, буйными и суицидниками.       — Алло? Служба спасения?       — Да, говорите, — на звонок ответили спустя гудков пять.       — Мой друг… Он… Он, в общем, неудачно попробовал каких-то колес, теперь…кидается на людей и грозит себя убить… — Круспе то ли еще не отдышался от пробежки, то ли от волнения ему не хватало дыхания. — Он убежал от меня только что, я не смог догнать. Помогите, я не знаю, что делать!       Он нещадно врал, хотя внешне состояние Поля и напоминало наркотический угар, но убивать себя он явно не собирался. Но что мог сделать Рихард в одиночку? Не бегать же самому по городу и ловить этого мелкого маньяченыша, бегающего за призрачным кайфом?       Женщина на другом конце связи попросила уточнить место нахождения Рихарда, имя и фамилию друга, особые приметы и описать, во что он был одет. Сказала, что бригада выедет через несколько минут, а ориентировки будут переданы еще и в полицию для ускорения поисков, потом попросила его не уезжать с места нахождения и дождаться их сотрудников, потом отключилась.       Рихард еще несколько секунд смотрел на телефонную трубку, затем повесил ее обратно, не понимая, что ему делать дальше. Домой надо идти — он назвал свой домашний адрес.       Поднявшись в квартиру, он растерянно прошелся по комнатам — все было убрано и чисто, они с Ландерсом постарались. Несколько минут он бесцельно тынялся по углам, соображая, что сказать тем, кто приедет.       Что пришел к нему Ландерс уже в таком состоянии? Нажрался своей дряни и пришел излить душу лучшему другу? А где нажрался и чего? Что сказать, если спросят? Было ли раньше с ним такое? Тоже неизвестно, что говорить. Нужно же было врать так, чтобы не навредить Полику. Не дай бог пронюхает пресса — вони же будет, не оберешься.       Звонок в дверь прервал размышления Рихарда. Подходя к двери, он на миг замер. А что, если там полиция? И, получается, он должен врать и им? Это же ложные показания, что там за них полагается?       Звонок повторился. Рих прикусил язык и открыл. На пороге стоял сосед с верхнего этажа: пухлый рыжий и кучерявый парень-компьютерщик. Рето, кажется. Круспе мысленно перекрестился и попытался улыбнуться.       — Привет, ты чего так поздно?       — Привет, извини, Рих, жена отравилась, у тебя нет ничего от живота? Пока до аптеки дойду, она там бедная скончается в обнимку с белым другом.       — А-а… Ну вы даете, сейчас гляну, — внезапный гость отвлек мысли, гитарист пошел в спальню, выгреб из ящика в комоде пакет с лекарствами, покопался… Найдя пачку сорбента, вернулся в коридор.       — Вот, держи. Другого, правда нет, но нас это спасает, — он усмехнулся, вспомнив, как лечились они с Полем этим же порошком после дикого перепою. Объяснил, как принимать.       — Спасибо большое! Выручил, — Рето как-то смущенно потряс Рихину руку.       — Да ради бога, лишь бы помогло, — Круспе снова попытался улыбнуться, но вышло жалко. Шагнул обратно в квартиру. Сосед, все еще продолжая его благодарить, убежал по лестнице наверх, а Рихард, закрыв двери, медленно сполз по стене на пол. Руки дрожали. Ему было тупо страшно от того, что он соврал этим медикам. Ну да черт с ними, с медиками. Он соврет и полиции, лишь бы удалось найти Ландерса живым. И лишь бы он не успел никого убить до этого времени.       Почему-то вспомнился умоляющий взгляд Кристофа, тот, который он увидел у драммера в студии, когда Пауль держал его, отнимая силы. Что с ним? Почему Ларс никак не звонит? Неужели это никак нельзя исправить? Жив ли еще Шнайдер? Рихард не знал.       Некоторое время он сидел на полу, бездумно царапая пальцами толстые швы на своих штанах и пытаясь разобраться в мыслях и чувствах. Ему было страшно за Пауля — куда это порождение хаоса делось, ему было страшно за Кристофа — хоть и не брат-по-гитаре, но все равно друг, еще и у Тилля пропала дочка. Вообще дите ни в чем не виновное.       А еще несколько раз днем звонил Фиалик, но они ему с Поликом так и не ответили. Теперь и от него выслушивать придется, но то уже самое последнее, чего стоило бояться. Если, — Свен даже боялся помыслить, — если кто-то из них умрет — все остальное будет бессмысленно. И возмущения Эммануэля в первую очередь.       Телефонный звонок оказался еще более неожиданным, чем звонок в дверь.       — Герр Круспе? — мужской голос был незнакомым.       — Да, я слушаю, — Рихард ответил немного заторможено, еще не вырвавшись из своих размышлений.       — Это психиатрическая помощь. Мы нашли вашего друга, Пауля Ландерса.       — О, боже… Где он? Что с ним? Он жив?       — Да, жив. Он в главной городской больнице, там его и обнаружили. Сейчас наши работники проводят тесты на содержание в его крови наркотических веществ, скоро прибудет психолог для проведения бесе… — человек не успел договорить, Риха перебил его:       — Подождите-подождите, не надо психологов! Я могу его увидеть?       — Не волнуйтесь, герр Круспе, с ним все в порядке…       — Мне нужно увидеть его! — почти крикнул гитарист, не давая очередному трепачу из службы его заболтать. — Пожалуйста. Я должен лично убедиться, что с ним все нормально.       Несколько мгновений в трубке слышался треск и помехи, затем она заговорила уже женским голосом.       — Да, герр Круспе, вы можете увидеться с вашим другом, но он обязан пройти стандартную процедуру проверки. Поэтому вам придется подождать.       — Хорошо, я согласен, куда ехать?       Ему назвали адрес медицинского корпуса, этаж, отдел и номер кабинета. Рихард похватал все самое важное, взял еще денег и, захлопнув дверь квартиры, кинулся Полику на выручку.       Дело оказалось довольно хлопотным. Когда он приехал и нашел Пауля — тот сидел в лаборатории, у него забирали очередной анализ крови. Ритмач выглядел неестественно вялым и подавленным, заторможенным. Сидел, ссутулив плечи и опустив голову, отчего казался еще более маленьким и хрупким.       Когда Риха узнал, что тот под транквилизаторами — возмутился, начал было доказывать, что тесты на наркотики ничего правильного не покажут, но работник лаборатории заморочил ему голову какой-то заумно-химической терминологией, доказывая, что транквилизаторы и наркотики ведут себя по-разному при проведении тестов, так Рихард он сдался.       Следующим на очереди был кабинет психиатра. Пауль, выйдя из лаборатории, увидел Риху, не удивился, только как-то совсем жалобно скривился и тихо сказал:       — Рих, я не хочу к ним. Они мне мозг изнасилуют, — в глазах ритмача сквозила какая-то смертная тоска (вот ты и попался, посвященный огня, не поможет тебе твоя суперсила), — от этого взгляда Круспе стало не по себе.       — Не изнасилуют. Я зайду с тобой. Только подыграй немного, — он мягко тронул пальцами затылок Полика, почесал, как это иногда делает Флаке. Реакции не последовало, хотя обычно он балдел. Чем они его накачали?       Круспе сдержал обещание и зашел в кабинет, когда позвали Пауля. Придержал жутковато-покорного ритмача за плечо, не давая тому пройти в кабинет и растечься в глубоком кресле возле врача.       — Добрый вечер. Вы кем приходитесь Паулю? — медик заговорил первым, обращаясь к Рихе. Таким голосом — приторным, как мягкая, противная плесень на сырной головке, что аж с души воротило.       — Я его друг. Это я обратился в службу спасения.       А дальше Рихард сотворил такую глупость, которой раньше даже не смог бы себе и представить. Он вывалил все как есть о том, что соврал медикам, чтобы они нашли Пауля, что тот вовсе не собирался убивать себя, а просто психанул и удрал от него, Рихарда, не желая очередной раз выяснять отношения, кто в группе круче, а Риха не все высказал. Синяк на скуле Пауля был ярким тому подтверждением, но Круспе врал, как сивый мерин, потому как не мог раскрыть истиной сути дела.       Медик с невозмутимым видом выслушал его, только изогнул одну седую бровь, выражая свое удивление — это был человек в годах: высокий худощавый с красиво поседевшими волосами и благородным лицом, которое портили водянистые серые глаза. Маленькие и мутные, ничего не выражающие.       — И что вы от меня хотите этим признанием добиться, молодой человек?       — Чтобы вы отпустили нас. Домой. Сейчас, — Риха понимал, что пока Поль под транками — он не навредит никому, но как только их действие отойдет — он снова станет неадекватным. Да, его снова уколют, но что же это такое? Он не хотел, чтобы его друга превращали с помощью этой дряни в умертвие.       — А вот это уже затруднительно. Ваш друг с непонятной целью, как это выразить, — он потер пальцами чуть поплывшей формы подбородок. — Сильно испугал девушку. Довел ее до состояния ступора, при этом, по словам санитаров, получал удовольствие от ее страха и сопротивлялся санитарам из бригады, которые их разнимали.       С этими словами Риха снова вспомнил умоляющий, беспомощный взгляд Кристофа в студии и горящие безумным огнем глаза Пауля.       — А это значит, что здесь уже прослеживаются признаки садистического расстройства личности, — закончил свою фразу медик.       — Да ну! У вас же говорят, что в психушке сидят только те психи, кто спалился, остальные на свободе ходят, а отклонение от нормы и есть норма? — Рихард попытался съязвить, неосознанно компенсируя недостачу Паулевых подколов, но понял, что зря.       Психиатр поглядел на него на редкость холодным, как дохлая рыба, взглядом и медленно, вдумчиво стал объяснять, как олигофрену, с которыми привык иметь дело, что популярность и постоянно пристальное внимание множества людей, хроническое переутомление, ненормальный рабочий график, злоупотребление спиртным и беспорядочные половые связи, которые свойственны их жизни, оказывают разрушительное влияние на личность человека, вызывая самые разнообразные отклонения. Для предотвращения их усугубления Паулю необходимо пройти обследование, а, вероятно, и курс лечения, если он хочет продолжать дальше заниматься тем, чем занимается.       От его лекторского, занудного тона у Рихарда скулы свело, он невольно с силой сжал пальцы на плече Пауля, — тот вздрогнул и вяло обернулся, верхняя губа его чуть вздернулась в болезненной гримасе.       — Прости, Поль, — тихо шепнул ему Рих, и уже снова к медику:       — Ну не может он сейчас проходить все эти ваши процедуры! У нас запись, скоро очередной тур, — снова врал. Врал и уже даже не заикался. — Он нужен нам на месте!       — Вы хотите довести вашего друга до нервного срыва? Вы понимаете, что ему отдых нужен! — психиатр не кричал, но в голосе уже звенели металлические ноты.       Дело почти дошло до скандала — зам-зав-глав-псих-мать-его-так-отделения, вошедший к доктору в кабинет, решил разобраться в сложившейся ситуации, стал спрашивать их обоих по очереди. Врача и Рихарда, но гитарист постоянно пытался перебить своего оппонента, доказывая, что Пауль вполне адекватен и в лечении не нуждается. В итоге медики поставили под вопрос душевное состояние самого Рихарда.       Он не помнил уже, чтобы когда-то так унижался перед кем-либо: как мальчишка, он упрашивал врачей отпустить Поля домой, не оставлять его на это треклятое обследование, пытался сунуть взятку, но ему пригрозили полицией, уже даже охрану собирались вызвать, но, видимо, боги сжалились над ними. Женщина-медик, старшая из бригады, которая привела Пауля, стояла у двери и слушала их разговор. Покопавшись в своем кейсе, она вынула оттуда планшет с какими-то документами, пролистала их и сказала, что потому как Пауля еще не оформили в качестве пациента больницы, если Рихард заполнит какие-то бумаги, по которым ответственность за жизнь и дальнейшие действия Пауля лягут на него — их отпустят.       Ясное дело Рихард согласился. Как его медики не запугивали, не пытались отговорить от этой идеи — он все же подписал все документы и забрал Пауля, который во время всей этой перебранки тихо сидел на кушетке в том же кабинете, глядя в одну точку перед собой.

***

      — Все, Пауль, мы едем домой. Залезай, — Рихард открыл дверь машины, подтолкнул легонько ритмача — тот послушно забрался на сидение и откинулся на спинку кресла. Риха обошел и сел рядом. Несколько минут они сидели молча, потом Поль поерзал и тихо сказал:       — Зря ты забрал меня, Рих. Я правда ненормальный. Чуть не убили их.       Круспе покосился на друга, не совсем понимая, кого это «их», но, будто услышав его мысли, Пауль добавил:       — Шнайдера, девчонку эту, — голос у него был бесцветным, как у робота.       — Нет, Пауль, никого ты не убил. Сам же слышал, девушка жива, и Шнай тоже, я уверен. Если б с ним что-то случилось — Олли бы уже сказал.       — Все равно зря.       — Ну нет, я не хочу, чтобы тебя там держали на этих препаратах. Ты без них… — он хотел сказать о ломке, но не успел и даже обрадовался, что Ландерс перебил его.       — Да, неадекватный. Знаю. Поэтому… Лучше мне было бы там. Не кинусь больше… Ни на кого.       Рихард не нашелся, что ответить.       — Слушай, Риха, а что, если этого всего на самом деле нет? Если это просто галлюцинации? Мы закинулись чем-то после очередного выступления и мне все бредится? Неужели меня никто не разбудит? — Пауль первый раз за встречу после совместного похода за покупками глянул Рихарду в лицо. Как-то обнадежено-радостно, глуповато и от этого жутко.       — Ага, тогда пусть и меня тоже пнут хорошенько, потому что я вижу то же самое, — лид-гитарист не хотел продолжать этот разговор, из которого дорога одна — в запутанные лабиринты снов-не-снов в собственном сознании.       — Да? Жалко. А я надеялся. Думал, что все решится принудительным вытрезвлением…       — Нет, Полик, не решится. Поехали домой.       — Куда? К тебе?       — Да.       — Не хочу, поехали ко мне. Домой хочу, — в голосе ритмача задребезжали капризные нотки. Кажется, отходит после укола.       — Нет, Пауль, это не самая хорошая идея, — Рихард завел машину и мягко тронулся с места. — В любой момент могут вернуться твои. Им не стоит видеть тебя в таком состоянии.       — М-м-м! Да, точно, ты прав, — язык у ритмача заплетался, он хоть и заторможено, но начинал размышлять. Помолчал немного, а потом вдруг снова дернулся, резко поворачиваясь к нему, и протянул совсем жалобно:        — Ри-и-иха… А что, если… — он осекся на слове, поерзал на месте и все-таки выговорил. Шепотом, как в детстве, когда очень страшно:       — Что, если Эмка такой же, как и Шнай? Или Ари? — Рихард вздрогнул от упоминания о малом и девушке — действительно, могли же быть, и что тогда?       — Пауль, не думай об этом сейчас, не загоняйся. До того, как они приедут — Олли, надеюсь, починит нас всех, — он сам на это очень сильно надеялся.       — А что, если нет? Если не починит, Риха? — Ландерс уже совсем расшевелился, хотя движения были у него как у пьяного. — Если я таким и останусь зависимым? Я же не выдержу и… — он резко замолчал и будто сдулся, сник в кресле, перестав возиться. — Нет, они не должны пострадать. — Ри-их? — он снова протянул его имя, будто призывая к чему-то, тронул за плечо, пытаясь отвлечь от дороги. — Риха, слышишь меня?       — Да, говори, — тот не хотел смотреть. И не потому, что на трассе было оживленное движение, просто было боязно снова заглядывать в глаза Ландерсу. Если он снова схватит его — погибнут оба.       — Я должен убить себя. Поможешь немного? — голос его оказался на удивление твердым, без дрожащей насмешки или неадекватности.       — Ч-что? — Рихарду показалось, что он ослышался. Вернее, не показалось, но он переспросил на всякий случай.       — Чтобы больше никто не пострадал, умереть должен я.       Тут уже Свен не выдержал. Медленно сбросил скорость, остановил машину у обочины и обернулся к Паулю с горящими глазами. Ему уже было плевать на магнетический взгляд Хайко — это было за гранью любого терпения — просить его помочь с самоубийством.       Нервы, трещавшие как хлипкие гнилые нитки, с хрустом лопались.       — Слушай сюда, придурок, еще раз ляпнешь что-то подобное — я сам тебе лично голову оторву и к заднице приставлю! — Рихард грубо встряхнул ритмача за воротник куртки, но тот только пьяно улыбнулся.       — Забавно, ты пугаешь самоубийцу тем, что собираешься его убить.       — Да? Ладно. Тогда я разгрохаю к чертовой матери твои гитары, даже ту, которую ты вечно ныкаешь у себя в шкафу! — он не знал, чем пронять одурманенного друга, поэтому ляпнул первое, что пришло в голову, но это неожиданно сработало.       — Нет! Не надо, не трогай их, — Ландерс попытался отцепить от себя руки Рихарда, но тот не пустил.       — Да, не трогать?       — Нет, пожалуйста! — изменчивые глаза Хайко подозрительно заблестели. — Только не их.       — Тогда заткнись и слушай: мы дождемся Олли, поедем к нему. Я не знаю, что он там будет с тобой делать — с бубном плясать или приносить в жертву Ктулху маленьких котят, но он тебя починит, слышишь? Но, даже если не починит — ты должен дождаться возвращения своих родных. Если они окажутся обычными людьми, а ты убьешь себя, а? Представь, как глупо будет?       — Да… — Поль отвернул лицо в сторону, опустил глаза. Щеки и шея его покрылись красными пятнами.       — Стыдно, да?       — Да. Но если они будут необычными?       — Тогда я сам лично отвезу тебя на Тибет к монахам — эти тебя точно починят. Они, мать их так, все там чудотворцы.       — Ты дрожишь весь, — вдруг как-то невпопад, тихо произнес Поль. Рихард фыркнул, отпустил его, оперся локтями о руль и перевел дыхание, силясь успокоиться.       — Все равно дрожишь.       — Да ну тебя в мандос, Хайко! Ты любого до инфаркта доведешь! — воскликнул в сердцах, стал шарить по карманам в поисках сигарет, но чертыхнулся, поняв, что забыл их дома.       — Прости, — уже совсем тихо, опустив голову, как нашкодивший щенок, промямлил Пауль       — Ладно. Справимся. Только выкинь эту дичь из головы, — глухо ответил Рихард, скрипнул зубами и снова завел машину. Домой.       — Постараюсь.       Помыться, бахнуть чего покрепче, причем так бы бахнуть, чтоб на утро не помнить ничего, но так нельзя. Нужно этого чертова трикстера караулить, а то снова сбежит. Сидит вон, скуксился весь, отвернулся к окну, но в нем и отражается. Глазищи влажные, блестят, как мокрое стекло.       «Черти бы тебя взяли, Круспе! Ему и так тошно, а ты шипишь гадюкой. Но если же не шипеть — этот зараза тебя на что угодно заговорит и разведет! Ннн-когда ж это все кончится!»       Доехали домой уже молча. Рихард путался в тяжелых мыслях, а Пауль, казалось, задремал, прислонившись плечом и головой к двери.       Пришлось довольно долго его будить — не мог проснуться, еще находясь под действием транквилизаторов. Но нести на руках тоже не пришлось. Выбрался. Держась сначала за машину, затем — за Рихарда, добрался до его квартиры и, войдя, оперся о шкаф в коридоре, медленно сполз по нему на пол.       — А-ай, — прошипел Круспе, стягивая ботинки, бросился к Ландерсу, подхватил его под руки, потащил на диван. Уложил, плюхнулся рядом. Все. Вот она, пропажа. Спит, тихонько посапывая в две дырки.       Риха уронил его на диван неосторожно, так, что одна рука и нога свисали с краю — неловкая, ломанная поза, расстегнутая куртка, растрепанные волосы… Круспе прикусил губу от жалости, уколовшей сердце. Поднялся, уложил Пауля нормально, стащил с него куртку, ботинки и штаны, принес одеяло и укрыл.       Сел на колени, заглядывая другу в лицо — фингал на скуле расплылся как радужное бензиновое пятно в луже, пересохшие губы потрескались, черты заострились.       — И ты меня прости, Пауль, — тихо, зная, что не услышит все равно, Рихард шепнул и провел рукой по растрепанным волосам Ландерса. — Мне тоже страшно, но тебя одного я не оставлю. Вместе все или вывезем, или… Или вынесем.       Он не хотел думать о другом. Встал, сам разделся, добрел кое-как до душа и выбрался из него только когда понял, что кожа уже болит от горячей воды и нещадного царапания жесткой губкой.       Оделся, добрался до мини-бара, достал еще одну бутылку джина и таки налил себе. Но пить не стал, почему-то стало противно. Вернулся к Паулю, снова сел рядом с ним — тот развернулся на бок, сунув одну руку под голову. Захотелось лечь рядом с ним, обнять засранца, чтобы даже во сне чувствовать каждое его движение и при первой попытке сбежать — проснуться.       «Все, Рихард, поздравляю. К тебе приехала тетушка-паранойя», — подумал он вяло и тут же усмехнулся. Ему показалась забавной мысль о том, как отреагирует Полик, если, проснувшись, найдет себя в объятиях Рихи. Но радость быстро улетучилась, когда он вспомнил Реакцию Поля в прошлый вечер.       «Нет… К черту все. Спать. Спать», — лид-гитаристу в группе иногда завидовали в том, что, в отличие от других, кто стресс заедал, запивал или затрахивал — он просто отрубался и спал. Долго, крепко и беспробудно, а когда просыпался — был вполне адекватным. Флаке говорил, что это защитная реакция нервной системы, но Рихе было пофигу на все эти определения, он бесился на себя за то, что его срубало в самый неподходящий момент.       Но сейчас, казалось, и на злость не осталось сил. Он добрел до кресла-трансформера, вытащил разворачивающееся дно и рухнул, так и не поняв, когда заснул. До того, как коснулся импровизированной постели или после.       На утро он проснулся первым. Ну, как на утро… В середине дня. Попытался разбудить Пауля, но не вышло, тот спал, как убитый. Пошел на кухню.       Медленно, собирая разбегающиеся мысли, напился холодного кофе, который остался со вчерашнего дня, умылся — только после этого мозги хоть как-то заработали.       Приготовил нехитрый завтрак в надежде, что Ландерс скоро проснется и выползет на запах еды, но это не сработало.       В итоге, не выдержав, он поел сам, убрал за собой, но Полик так и не проснулся. Обеспокоенный, Рихард снова потормошил его, услышал в ответ что-то нечленораздельно-нецензурное, понял, что тот в относительном порядке и попытался чем-то себя занять. Книги и гитара надолго не заняли его времени — он не мог сосредоточиться. Стал копаться в своих вещах.       В ящике стола нашлись цветные карандаши, забытые, видимо, еще Тиллевой дочкой, когда она приходила с отцом. Быстро отыскался и листок бумаги — Рихарду почему-то захотелось рисовать.       Он особо и не умел, но сейчас это увлекло его. Он стал рисовать сначала Пауля. Маленького человечка в широких штанах с кучей заклепок и сложенными на груди руками. Затем — Тилль. Громила с длинной челкой. Он не пытался даже рисовать лица, так, на уровне детских каракуль, но можно было с первого раза угадать, кто есть кто на рисунке. Потом появились Олли и Флаке — две тощие длинные фигурки. Одна полуголая и лысая, другая — в жутковатом комбезе, вроде как химзащиты, и с длинными желтыми волосами. Потом он нарисовал самого себя — человечек чуть повыше Пауля, только один глаз белый, другой — темный, и на голове черные колючки. Потом Шнайдера. Тоже высокая тоненькая фигурка с черным одуванчиком кучерей на голове.       Посмотрев на свое «творение», гитарист вывалил из коробки остальные карандаши и по какому-то наитию стал рисовать вокруг каждого человечка цветные линии и завитки, плавные и короткие, что-то закрашивал сплошным цветом, что-то как бы сеткой из линий. Смешивал цвета и размазывал пальцами, чтобы получить более однородный.       От рисования его отвлек телефон, о котором он уже успел и забыть. Раздраженно достав мобильник из кармана, он тут же подпрыгнул на месте, рассыпав карандаши. Звонил Ридель.       — Олли? Я слушаю, — ответив на звонок, Риха тут же спросил: — Что со Шнаем?       — Он рядом стоит, — тихо отозвался Ларс. Голос у него был вроде как радостный. — Лучше скажи, где Пауль?       Рихард не сразу ответил, заметался, чувствуя, что от радости облегчения комок встрял в горле, и из-за него он слова сказать не может, затряс свободной рукой, вскочил, вздохнул, мотнул головой, собираясь с мыслями и вспоминая, где Пауль.       — Рядом, спит в соседней комнате, а что? — он хотел еще что-то сказать, спросить, что случилось, что со Шнаем было и еще много-много чего, но Оливер коротко сказал:       — Буди его и приезжайте. Чем быстрее — тем лучше.       — Хорошо-хорошо, сейчас! Мы скоро приедем, — торопливо заговорил Круспе, но потом понял, что телефон его пиликает последним писком умирающей батареи и швырнул его в кресло. Уже не важно.       На его памяти Пауль никогда не собирался так быстро. Хоть и не служил в армии, казалось, оделся он даже меньше, чем за сорок пять секунд. Умылся, кое-как похватал то, что приготовил Рихард, и через минут пятнадцать они уже ехали в сторону дома Оливера.       Если бы Ларс тогда увидел рисунок Рихарда — удивился бы тому, насколько совпадают цвета, окружавшие каждого из нарисованных персонажей с цветами ауры каждого в группе.