to the moon (and never back)

– Он может открыть любую дверь в городе, – похвастался Марк, с важным видом подпирая грязную стену ночного клуба; на руках – браслеты-шнурочки, в зубах – сигарета, бомбер небрежно соскальзывал с одного плеча. – Ну, не любую, – вздохнул Джемин и выпрямился, дергая за ручку. Тяжелая металлическая дверь заднего хода с негромким скрипом поддалась, и на них тут же повеяло запахом сырости, смешанным с тяжелой слоистой духотой. – Бросай уже эту дрянь, – он прищурился и без предупреждения вытащил из чужого рта сигарету, потушил ее о стену и отправил в близстоящую урну. – Сдохнешь к тридцати. – Эй, – Марк сначала возмутился, толкая его в плечо, а потом отлип от грязного кирпича и фыркнул. – А может, я хочу. Донхек, все это время стоявший молча за их спинами, съежился и ссутулил плечи. Ему было холодно в одной футболке, и ко всему прочему по коже тупым колючим напряжением полз страх. Страху, однако, давно пора было утихнуть, ведь они с Марком множество раз делали вещи, неразрешенные законом; здравым смыслом; моралью. Донхеку должно было быть все нипочем. Донхек должен был быть в порядке. Но он не был. – Ну что, – Джемин приятельски потрепал его по волосам и улыбнулся лисьей улыбкой. – Дамы вперед. Донхек посмотрел на него, нахмурившись, но ничего не сказал и медленно шагнул за порог помещения. Внутри было темно и душно, но Донхек быстро сориентировался, ступив на металлическую лестницу, ведущую на верхний этаж. Марк проскользнул вслед за ним, а Джемин тихо закрыл дверь, и они вместе, перепрыгивая через ступеньки, поднялись наверх практически в абсолютной темноте. – Это вам не урок литературы миссис Хон, – усмехнулся Марк и толкнул еще одну дверь; та легко поддалась, и Донхека мгновенно накрыл с головой слой тяжелой клубной музыки, которая ему никогда не нравилась. Это был простой заурядный клуб, что-то среднее между забегаловкой и баром, где все напитки стоили по доллару; школьников (по-хорошему) не пускали, так что они решили не рисковать и попасть внутрь уже привычным подпольным путем. Джемин взломал дверь каким-то странным изогнутым инструментом минут, может быть, за пятнадцать. Марк все это время пристально за ним наблюдал и курил, а Донхек молча смотрел на него, даже не опасаясь быть пойманным. Марк отловил бы его и отпустил, быть может, только пригрозив пальцем, как в младшей школе. – Это не стоило пятнадцати минут моего времени и завтрашних мозолей на руках, – недовольно выдохнул Джемин, провожая взглядом Марка, который уже бодро запрыгнул на барный стул и заказал себе шот. Он бросил на Донхека безучастный взгляд. – Пойдешь танцевать? Донхек только покачал головой; в висках неприятно гудело от громкой музыки, дышать было тяжело из-за смеси запаха алкоголя, дыма, духов. Не хотелось ни танцевать, ни смеяться, ни пытаться быть общительным человеком. Если бы у Донхека был собственный панцирь, словно у сухопутной черепахи, он бы забрался в него сию же секунду и не вылезал ближайшую вечность. В перепачканных детством мыслях все казалось таким несерьезно-простым, несуразно-близким, как будто вот протяни ты сейчас вперед руку – и узорчатая ракушка истины откроется перед тобой, будто устрица, и ты вытащишь ее, поймаешь на свой крючок, и в твоей жизни больше не будет никакой неправды. Донхек всегда мыслил – всего лишь – на один-два шага вперед. На выдох – и прямо в объятия, как поскользнуться на январском льду и упасть в руки случайному прохожему. Донхек никогда не прокручивал в голове будущее, старался не думать, что там его ждет завтра. Потому что сегодняшняя боль – сегодняшняя. А всяческую новую лучше оставить другому дню. Они с Джемином устали в унисон – от музыки, от голосов, от низкого бархатно-черного потолка клуба и таких же стен – темных и каких-то магнитных, будто притягивающих тебя за руку поближе, и еще ближе, чтобы не оставалось ни миллиметра расстояния. Чтобы ты целиком слился со своим комфортным интровертным одиночеством. Донхек и Джемин были одиноки вдвоем. Они вышли через ту же самую дверь, прошмыгнув мимо туалетов и нескольких пьяных компаний, и в момент, когда в глаза ударили оранжевые блики из окон соседних зданий, Донхек вспомнил, как за такое ничтожно короткое время успел соскучиться по свежему воздуху. По небу, пускай оно и было серым, осенне-пасмурным, как обычно. По холоду, что пробирался в рукава и полз по коже. Даже по запаху, который стоял в Сеуле вечерами, – какой-то чистый, будто у побережья, но слишком рано – морозно-колкий, флер выбившейся из графика зимы. Они присели на сломанную и разрисованную баллончиком лавочку у клуба. Донхек, вообще-то, не хотел затевать этот разговор, но. – Он неоправданно жесток с тобой, – Джемин кашлянул в кулак, расправил плечи и потянулся. Перед глазами до сих пор стояла надменная маркова улыбка, которая Донхеку надменной не казалась отнюдь. Он неуверенно взглянул на Джемина исподлобья. Ребенком, знавшим, что за ним не было никакой вины, но все равно отчего-то чувствовавшим себя виноватым. – Ты зовешь меня «дамой». Джемин усмехнулся, мимолетно посмотрел на Донхека в ответ, – и усмешка его плавно перетекла в улыбку, нечитаемую и простую, абсолютно очаровательную. Он улыбался так всегда и, наверное, не замечал, насколько при этом особенно выглядел. Донхеку, возможно, совсем немного хотелось, чтобы Джемин стал человеком, который по окончании школы подарит ему свою паспортную фотографию – в честь вечной дружбы и почтения. И потом они разойдутся в разные стороны жарким июльским днем и больше никогда не пересекутся вновь. Донхек Джемина – совсем не знал. Джемин ежился на холодной грязной скамейке, но не вставал, грел жарким дыханием руки, и вздрогнул, когда из кирпичного здания клуба-коробки внезапно вырвался Марк – взъерошенный, разгоряченный, какой-то сияющий, насыщенное пятно на холсте поздних вечерних сумерек. Донхек поднял на него взгляд и пятерней убрал волосы со лба. – Там весело, – Марк кивнул на распахнутую дверь клуба за своей спиной; он задыхался, но сам, кажется, этого даже не замечал, – почему вы не идете? – А мы тебе нужны? – сухо уточнил Джемин. Донхек не сдержал усмешки. А Марк надул губы и нахмурился. – Вы зануды, – подытожил он, и через несколько секунд тяжелая дверь снова захлопнулась за его спиной. Какое-то время они молчали. – Понятия не имею, за что ты мог в него влюбиться, – Джемин нарушил тишину, и Донхек подавился воздухом. Он переспросил: – Чего? – Ну, – Джемин как-то замялся, выдал неловкую улыбку, закусил губу и опустил взгляд. – Только слепой не заметит, знаешь. Донхек тяжело шумно выдохнул, посмотрел прямо перед собой и снова опустил плечи. Он не понимал, что чувствовал. Все как-то спуталось, перемешалось. Джемин сидел рядом, совсем близко, осязаемый и живой, вроде хороший, вроде донхеков друг, но в то же время – такой совершенно далекий, конечная станция на чужой ветке метро, на которую Донхек вряд ли смог бы приехать, даже если бы потерялся. Джемин дышал размеренно и спокойно, и дыхание его смешивалось с шумом проезжей части, что гулко доносился сквозь узкий переулок. Он был словно персонаж книги, сошедший с пожелтевших страниц – принц английской классики, взламывающий двери ночных клубов. В его носу сверкало маленькое серебристое колечко пирсинга. Донхек часто засматривался на него, чтобы не смотреть в глаза. Джемин был лучшим другом человека, которого Донхек любил. И он больше всего на свете хотел подружиться с Джемином тоже. Но для начала ему нужно было подружиться хотя бы с Марком. – Я в этом не виноват, – наконец выдал он, и Джемин сразу же понимающе закивал. – Но ты, наверное, в курсе, как это происходит. – К сожалению, нет, – Джемин фыркнул и следом сразу же – хрипло тихо рассмеялся. Донхек посмотрел на него самую малость удивленно, и Джемин просто пожал плечами. – Не думаю, что я когда-либо любил. По крайней мере, так, чтобы по зову этой любви подвергать себя опасности. Донхек потер ладонями плечи. Ему было холодно-холодно, но он старался не дрожать. Вот бы сейчас рядом был Джено, который всегда мог предложить свою теплую куртку. Донхек поймал эту мысль, будто на крючок, – и тут же отпустил, потому что она вселяла в него неясный страх. Словно он начинал нуждаться в чем-то. Или в ком-то. Кроме Марка Ли. – Пойдем внутрь, – взгляд джеминов был нечитаемым, но в голосе сквозило беспокойство. – Холодает. \ Донхек с самого начала знал, что этому не было суждено закончиться хорошо, но продолжал надеяться – наивно, словно ребенок. Марк был абсолютно непробиваемой крепостью, ледяной стеной, и Донхек рядом с ним дрожал от любви ровно в той же мере, в которой и от страха. Эта влюбленность была неправильной, но Донхек еще не умел рвать с корнем, пачкая руки землей. Трещины причудливыми змейками ползли по иссушенной почве. Донхек умывался холодной водой с цитрусовым мылом и долго смотрел в зеркало на свои покрасневшие заплаканные глаза. Ему хотелось содрать с себя слой кожи, которого касался Марк Ли, ему просто хотелось счесать о наждачку свои пальцы до самых костей. Пальцы, что помнили шероховатую ткань чужого теплого бомбера – Донхек держался за него до дрожи крепко, когда они с Марком удирали от копов на чьем-то угнанном байке. – Ты умеешь водить эту штуку? – прокричал Донхек ему на ухо, пока ветер безбожно бил их двоих по щекам. Хоть ответ и был очевиден, Марк прокричал в ответ: – Это не очень сложно. А позже, под утро, Донхек лежал в своей кровати, подложив руки под голову, и невесть чему улыбался. Просто он вспоминал, как ему было хорошо и свободно. И картинки визуализировались в голове более чем отчетливо – размытые пятна ночных улиц, цвета – смесь алого, синего и изумрудного, Марк впереди – смеющийся заразительно, будто был пьян. От Марка Ли нужно было избавиться, содрать его, как многолетнюю болячку, как засохшую корочку с кожи, но под корочкой до сих пор таилась открытая рана, которую Донхек не знал, чем еще можно было промыть. Так что он промывал ее новыми слоями любви. – Я принес тебе обед, – дрожащая подростковая рука протянула Марку бумажный пакет. Марк посмотрел в ответ насмешливо и колко, но промолчал. И забрал. Донхек внутренне торжествовал, но не показывал этого. – Что ж, спасибо. Донхек не рассказывал ему этого, но по вечерам он сидел и заботливо склеивал воедино осколки собственного сердца – смотрел смешные шоу, слушал хорошую музыку, читал умные книги, грелся теплым фруктовым чаем и пледом, – чтобы на следующий день все равно неминуемо врезаться в то же самое препятствие. Препятствие называлось Марк Ли, и Донхек смотрел на него снизу вверх, будто на каменное изваяние из недоступно-холодного мрамора. Шаг вперед, шаг в сторону, клинок – острием в самое сердце, еще секунда – и прорежет насквозь. «Я принес тебе обед». «Спасибо, но не нужно было». «Я влюбился в тебя». «Спасибо, но не нужно было». Марк съел заботливо завернутый Донхеком кимбап, выкурил сигарету и попутно набрал номер Сыльги. Донхек сидел на скамейке в школьном дворе, рисовал всякое на последней странице тетради по геометрии и украдкой подглядывал на то, как Сыльги выпорхнула из здания, бросилась Марку в объятия и принялась о чем-то щебетать. Она была очаровательной, она была действительно девушкой, достойной Марка Ли. Донхек был наблюдателем – не больше и не меньше. – Что рисуешь? – к нему подсел Джемин: мятая футболка-оверсайз, джинсы в брызгах краски, расправленные плечи, маленькая дырочка от пирсинга в носу и три цветные пряди в волосах. Он прогуливал школу, но все равно бесстрашно находился на ее территории. Зачем? – Можно посмотреть? – Нет, – Донхек прижал тетрадь к груди. Он не прекращал смотреть на Марка, и так вышло, что Джемин угадал направление его сосредоточенного взгляда с точностью до миллиметра. Он вздохнул и как-то неловко усмехнулся. Их плечи едва соприкасались, и Донхек чувствовал это, но отодвинуться не мог. Он словно был парализован. – Такое себе ощущение, правда? – Джемин, будто и не ожидая ответа, добавил: – Ты любишь человека, а он любит кого-то еще. «Это самое ужасное чувство на свете», – почти ответил Донхек, но ему не хотелось показаться ходячей уязвимостью и слабостью, так что он, собрав в себе все силы, лишь пожал плечами и вздохнул. – Откуда ты знаешь? Все переживают – и я переживу. – Ну да, – Джемин, проигнорировав его вопрос, лишь хмыкнул как-то задумчиво. – Переживешь. \ flashback Донхек и сам не понимал, за что влюбился в Марка. Это произошло как-то очень естественно, само по себе, возможно, даже не нарочно – но именно в момент, когда Донхек больше всего нуждался в ответах на свои вопросы. Первый день старшей школы, а Донхек стал переосмысливать ориентацию еще примерно в четырнадцать и успокоиться не мог до сих пор. Ему не нравились девочки (то есть, нравились, кому вообще могут не нравиться девочки?), но лишь до тех пор, пока их чувства к нему не перерастали в нечто большее, чем делиться жвачкой на переменке, обсуждать новости из ленты «Твиттера» и продумывать, как сесть на контрольной, чтобы незаметно списать друг у друга. Не нравились ему и мальчики. То есть, в основном они были грубыми, пугающими, а еще странно пахли. Донхек просто вздрагивал и скукоживался, словно улитка, каждый раз, когда кто-то из одноклассников хлопал его по спине, шутил какую-то похабную шутку или предлагал остаться и поиграть в футбол после уроков. Донхек отнекивался, Донхек боялся, но он не хотел считаться аутсайдером. Он терпел: обсуждал девчонок, потому что все обсуждали, шел играть в футбол, потому что все шли, а вечерами менял повязки на подвернутой ноге. Донхеку не нравились ни видеоигры, ни косметика, ни клипы Тейлор Свифт; он ни разу не пробовал курить, а от пива, когда предложили, отмахнулся, солгав про свою непереносимость чего-то там или какую-то наследственную болезнь. И лишь одно всегда вызывало в Донхеке неподдельный восторг. Он мог часами зачитываться книгами и научными статьями, до вечера пропадать в библиотеке даже без ланча, делать конспекты на две-три темы вперед, потому что ему нравилось чувствовать, как он умнел с каждым прочитанным абзацем. По крайней мере, ему казалось, что умнел. Но потом появился Марк Ли, и донхеков интеллект вновь свалился примерно до уровня третьего класса. «Все, что я мог, все, что у меня выходило хорошо – сохранять и раз за разом пересматривать те твои три фотографии из Инстаграма, от которого ты давно забыл пароль, те три фотографии с дурацкими ретро-фильтрами, где ты еще носил школьную форму, брекеты и смешную прическу. Пересматривать и не понимать, что я в тебе нашел такого, чего не было в других людях. Почему ты был особенным. Почему ты?» Донхек почти врезался в него в кафетерии. Марк – кимчи, куриная лапша, металлические палочки, ломтик свежего хлеба и стакан охлажденного ягодного морса на подносе, – взглянул на него удивленно, но потом его взгляд подобрел, смягчился, а губы на миг дернулись в подобии улыбки, и Донхек не смог не улыбнуться в ответ. – Извините, – он виновато поклонился и отошел, освобождая путь, на котором против собственной воли оказался преградой. Донхек настолько привык мешать, что вздрагивал и отскакивал от других людей уже чисто по наитию; эти загнанность и тревожность были в нем доведены до печального автоматизма. Потом Донхеку понадобилось несколько месяцев, чтобы научиться рядом с Марком Ли – хотя бы – не дрожать от страха. Но сначала. Сначала Донхек тайком подслушивал его разговоры с одноклассниками, вечно – даже невольно – искал его взглядом в коридорных толпах, всегда вычислял, через сколько закончится урок, чтобы (как будто случайно) столкнуться с Марком где-нибудь в кафетерии, на лестнице, в лифте, в холле или у маленького сквера во дворе. Донхек забросил свои книжки, все свои энциклопедии – развитие цивилизации, история, биология, астрономия, физика, – его сознание будто обнулилось, став чистым листом, и – страшно, но, – первое время он не видел в этом вообще никакой проблемы. Это потом побочные действия начали становиться все более явными. Это потом Донхек понял, что часами смотреть на чьи-то фотографии по вечерам, когда можно почитать, послушать музыку или элементарно поспать, – плохо; больно и противопоказано. По крайней мере, тем, кто еще намерен жить нормальной жизнью. Это потом Донхек понял, что Марк Ли произошел непредсказуемой случайностью, и желательно бы все чувства к нему – даже если они еще были поверхностны и несерьезны – искоренить. Донхек влюбился в него, потому что он был хорошим. Сначала. Он предложил Донхеку помощь с математикой, и они вместе делали домашнее задание два раза в неделю в кафетерии, хоть и учились в параллельных классах. Марк смешно хмурился, когда чего-то не понимал, почесывал висок и пытался найти ответ в учебнике, быстро перелистывая страницы и закладывая их собственными пальцами. Донхек так хотел бы снова быть умным, вспомнить все, что он знал в средней школе, чтобы выдать что-то полезное в ту самую секунду, когда Марк хмурился и не понимал, когда формулы не подходили задачам, когда их ответы не сходились с ответами на последней странице учебника. Донхек хотел бы стать решением каждой марковой проблемы, но вместо этого невольно стал одной из них. Донхек подозревал почти с самого начала, что у Марка была какая-то иная сторона, жизнь под слоями напускной вежливости с учителями и сонбэ, и он отчаянно хотел узнать, в какой момент Марк Ли стал мальчиком в бегах от самого себя. Он не ревновал Марка к другим, а воспринимал его, скорее, как идола, чем как кого-то равного себе в правах, обязательствах и желаниях. Марк сбегал с уроков с какой-то симпатичной старшеклассницей, – Донхек тоскливо смотрел ему вслед из окна на втором этаже, сквозь золотистые и уже полуобнаженные кроны деревьев, пропуская весь излагаемый учителем материал. Донхек привык оставаться на втором плане, где-то за кадром, на скамье запасных, поэтому ему даже почти не было больно. Он так думал и ошибался. \ Донхек пытался воспринимать свою первую влюбленность как данность, как что-то, о чем через много лет можно будет рассказать внукам и посмеяться, как урок, очередной пережитый тяжелый опыт – эдакая bittersweet история, и Донхек – ни жертва, ни убийца, ни свидетель. Донхек просто Донхек, и его ошибки – только его. И лишь Марк Ли – ошибка, никогда ему до конца не принадлежавшая. \ Сыльги увидела Джемина издалека – и радостно рассмеялась, пробежала ничтожные остатки расстояния, бросилась ему в объятия и повисла на шее; он ответил улыбкой, сдержанно приобнял ее за талию и чмокнул в висок, пока Марк плелся где-то сзади, уныло и еле-еле переставляя ноги. Ему было так все равно, ему так ужасно хотелось спать, что он был готов предать целый мир ради мягкой подушки и нагретой постели. – Выглядишь хреново, – честно признался Джемин, пожимая маркову руку, как они делали это всегда, здороваясь. – Что случилось? Марк лишь отмахнулся, мол, не здесь и не сейчас, и потом они в унисон закурили. Сыльги сидела на корточках, подпирая стену, и переключала треки на разбитом шестом айфоне. Негромко заиграл какой-то корейский хип-хоп, Сыльги откинула голову назад и внимательно посмотрела на Марка снизу вверх. Он почти сразу же ощутил ее взгляд на себе и ответил – скользнул по ее темным волосам, наэлектризованным, прилипшим прядями к темному кирпичу, на идеально-ровно накрашенные алым губы (отпечаток помады сейчас красовался где-то у Джемина на виске), на маленькую родинку под носом и две ровных тонких полоски фиолетовых теней на веках. Марку Сыльги всегда казалась космически-красивой, и такой она и была, только в голове у нее в большинстве случаев не было ничего, кроме ветра. Марк защищал ее, как мог: от темных переулков, от голодных взглядов, от чужих потных проворных ладоней в ночных клубах, но ему всегда казалось неизмеримо мало самого себя; словно он был совсем не тем, кто подходил Сыльги, ее образу и стилю жизни. Марк так много раз хотел порвать с ней, но почему-то никак не мог решиться. Будто что-то останавливало его на пути к самой большой ошибке его жизни. А Сыльги, вроде как, безумно его любила. И это было самое страшное. – Малышка, – Джемин заботливо присел на корточки рядом с ней и стянул с плеч ветровку. – Нужна? А то твой бойфренд, – он насмешливо взглянул на Марка исподлобья, – сегодня какой-то тугодум. – Спасибо, – Сыльги самую малость смущенно улыбнулась и забрала куртку, – джеминовы длинные пальцы легко разжались, отпуская ткань. Сыльги отклонилась от стены, набросила чужую сигаретно-дымную ветровку на плечи, до этого прикрытые лишь обрезанной футболкой, и мелко задрожала, согреваясь. Марк сначала взглянул на Джемина недовольно и хмуро, но потом лишь благодарно кивнул и вновь сжал губами сигарету. Вообще-то, была причина, по которой Марк не ревновал. Причина была секретом, которым Джемин поделился с одним лишь Марком, – единожды, по-пьяни, и наверное именно джеминово беспрекословное доверие было главной причиной, по которой Марк понимающе согласился чужую тайну сохранить. «Не переживай, ты все равно не в моем вкусе, – Джемин усмехнулся, но усмешка получилась горькой, и отвел взгляд – куда-то на закат, оранжевый, что у горизонта мешался с темно-синими вечерними сумерками. – Есть сигарета?» «Ты ведь не куришь». «Когда мне плохо – курю». Марк хотел спросить, было ли ему плохо в тот самый момент, но не спросил, потому что вопрос этот даже в голове рисовался глупым. Наверное, Джемину было плохо уже очень продолжительное время, но только в тот момент, когда пьяным и вымотанным, на чужом балконе на чьей-то тухлой вечеринке и «мам, мы делаем проект по химии», он решился хотя бы на несколько минут побыть настоящим собой. Позже Марк долго раздумывал над этим. Быть открытым геем в школе, подобной их, в обществе, подобном их, почти равнялось самоубийству, и даже такой мужественный и смелый парень как Джемин не мог взвалить на свои плечи столь тяжелую ношу. В какой-то мере Марк гордился им – пожалуй, даже больше, чем могло считаться приличным. С того самого дня, с того вечера на чужом балконе, Марк ежедневно смотрел на Джемина с неосознанным восхищением во взгляде. Он старался хвалить его во всем, что бы Джемин ни делал, потому что осознавал, как ему было тяжело. Переосмыслить, понять, принять самого себя. И Марк Ли оказался первым (и пока – единственным), кому Джемин доверил столь сокровенную тайну. Тайну, которая в отдельных случаях могла стоить ему жизни. Марк отчего-то точно знал, что Джемин никогда не влюблялся – он выглядел слишком здоровым для этого, – так как же тогда он мог знать? И как мог он знать, в кого врежется и о чьи теплые ладони разобьется, больно, когда наступит нужное время? Джемин, разумеется, не знал. – Куда пойдем? – он поднялся с корточек и устало размял плечи. Выбросив сигарету, Марк выпустил изо рта остатки дыма вместе с выдохом и облизал сухие губы. – Подберем Донхека, – отбросил он в ответ, – а там посмотрим. \ Под окнами донхекова дома была свежескошенная трава, под подошвами хрустели опавшие с деревьев клюквенно-оранжевые листья. Проехав несколько остановок на автобусе, они вышли на незнакомую Джемину улицу и остановились в нужном дворе. Марк выудил из кармана телефон и набрал сообщение в катоке. Буквально через минуту ему пришел ответ, и Марк, прочитав его, чертыхнулся. – Что случилось? – поинтересовалась Сыльги, выглядывая из-за его плеча. – Отписал, что предки еще не спят, – недовольно пробормотал Марк в ответ и тут же набрал донхеков номер. – Эй, можешь как-нибудь прошмыгнуть? Мы тут, типа, мерзнем. Джемин направил в его сторону выжидающий взгляд, пока Марк, запрокинув голову, посмотрел на окно второго этажа недоверчиво. Буквально через секунду в комнате загорелся свет, колыхнулась полупрозрачная мутная штора, и за стеклом показался Донхек – самую малость взъерошенный, в оранжевой худи с капюшоном. Джемин даже сам не заметил, как усмехнулся. А Донхек, бегло пробормотав что-то в трубку, принялся открывать окно. – Не смей! – воскликнул Марк, но Донхек уже сбросил, и марков мобильник вновь засветился локскрином с десятком уведомлений. – Что… что он делает? – Джемин перевел на Марка напуганный взгляд. – Сигануть собрался, – на этом моменте Сыльги испуганно ойкнула, а Донхек тем временем уже бодро перебрасывал одну ногу через подоконник, свободной рукой придерживая капюшон на голове. – Сказал, «да ладно, не так уж тут и высоко». В действительности, влюбленность творила с людьми необъяснимые и страшные вещи. – Сбрось матрас! – крикнул ему Джемин, прежде чем Донхек собрался прыгать. – Что? – не расслышал тот. – Матрас! – повторил Джемин. – Чтобы мягче было! – Дурак, не ори, – Марк толкнул его в плечо. Джемин виновато поджал губы и вновь поднял на Донхека тревожный взгляд. Тот послушался и через несколько секунд просунул сквозь распахнутое окно свернутый в трубочку матрас. Джемин поймал сначала его, осторожно расстелив на траве, а после – и самого Донхека, который, правильно согнув ноги в коленях, прыгнул и кувыркнулся, остановившись где-то у самых джеминовых ног. Джемин помог ему встать и отряхнуться, а после внимательно посмотрел в глаза. – Ты в порядке? Не ушибся? – обеспокоенно спросил он. – Было так круто! – с горящими от азарта глазами ответил Донхек. – Посмотрим, как ты будешь забираться обратно, когда мы вернемся, – фыркнул стоящий за спиной у Джемина Марк. – Позвоню сестре, попрошу открыть, – лишь пожал плечами в ответ Донхек и, шумно выдохнув, обошел Джемина, который еще несколько секунд пялился на распахнутое окно и чернильное пятно темной комнаты наверху. – Ты идешь? – позвал его Марк откуда-то с тротуара. Джемину было самую малость интересно, что таилось в той монохромной темноте, что таил в себе сам Донхек, но он переборол эту тягу к пугающему космическому пространству, еще раз взглянул на кремово-серый матрас под своими ногами и медленно попятился на марков зов.