Развязка близится. Мы спим по разным постелям. Декабрь доигрывает зловещую вьюгу. Шалаш прохудился, давно конфискован терем, И мы совершенно не нужны друг другу. (c) арс-пегас
Все проблемы в этом гребаном мире случались из-за гребаного Марка Ли. Даже если и не вселенная была создана из-за него, ради него, то все вселенские катастрофы – точно. – Откуда ты? – спросил Донхек в их первую встречу, на наружном школьном стадионе, в пустоте и небытии, пустынной безвременности; у Марка был закат за плечами, ярко-оранжевая футболка, пот на лбу и румянец на бледных щеках. Баскетбольный мяч отскочил от его мозолистых ладоней, подпрыгнул несколько раз и безвольно откатился прямо Донхеку под ноги. Донхек хотел побыть наедине с собой, возможно, послушать музыку, подышать полной грудью, наверное, впервые за все время в старшей школе. – В смысле, имя странное у тебя. Марк вмешался в его одиночество ненарочно, бурным вихрем, порвал его на части, легко, как бумажную газету. – Нормальное имя, – выкрутился он; показалось, что донхековы слова больно прошлись по его коже, изранили, обожгли. – А я – из Канады. Донхек задумался. – Это ведь там, где очень холодно, – он скорее не спрашивал, а утверждал. Вообще-то, очень холодно было везде, где Марк. – Странные у тебя выводы, – он закатил глаза и, не вернувшись за мячом, отошел к трибунам. Он вывернул рукава своего бомбера и набросил его на плечи. Это был первый раз, когда Донхек увидел его таким – изумрудная ткань блеснула в солнечном свете, резанула взор, – она оскорбительно шла марковой бледной коже и каким-то темно-оливковым линзам. Мальчик с картинки на «Тамблере». Мальчик-божество. И Донхек, кажется, уверовал. Он запомнил их первую встречу такой: дышалось легко, теплым вечерним ветром, и все было как будто на своих местах, и время шло правильно, а в другой момент времени и вовсе не существовало, и это было так не важно, что Донхек даже не обращал внимания. Марк то бил, то обнимал, то отворачивался, и каждый раз это было с его особенной фирменной нежностью, которая – клинок, что гладит-гладит, но в определенный момент – обязательно надрежет. Донхек был его нежностью изувечен, кажется, по самые кости. И даже не ждал извинений. (А стоило бы.) \ Он открыл глаза. Все было размытым, нечетким, – может, от холодной воды, может, от слез, может, от неизвестности, которая застилала покрывалом, и не знать чего-то было гораздо страшнее, чем знать и быть не в силах справиться. Джено так и не убрал руки с его плеча. Донхеку это сейчас было нужно. – Они все просто придурки, – Джено попробовал улыбнуться, но, кажется, даже сам не верил в хорошее. Донхек не верил – тоже. – Не слушай их, они тебя не тронут, – (почему он был настолько в этом уверен?). – Можешь ходить по школе в наушниках. – И от кого я тогда буду сбегать? – Донхек дрожащими руками умылся, выпрямил плечи, нарочно отвернулся от самого себя в зеркале – смотреть было внезапно очень противно. (Не от себя ли?) – Ты не трус, чтобы сбегать, – Джено деланно возмутился. Они случайно встретились взглядами. Донхек невпопад подумал, что Джено бы на обложку журнала. Слишком уж красивым он был, слишком уж приставучим к памяти, как наклейка, липкая жвачка, перманентный маркер; слишком живым и юным для такого сгнившего места, как это. – Ты просто должен показать им, что тебе все равно. – А если мне не все равно? \ Донхек вернулся в коридор, как будто на поле боя. Джено пообещал быть рядом с ним целый день, и они снова сидели за одной партой, как ранней осенью, и Донхек боялся того, что на него все странно косились, но он старался как можно сильнее нагрузить себя физикой, новым материалом, подготовкой к завтрашней контрольной, чтобы не думать о том, что в его настоящей жизни физика чертовски нарушилась, и ни одна наука не была в силах объяснить, что и к кому он чувствовал. Ли Джено был спасением, Марк Ли – уничтожением, хаосом, войной в клетчатой рубашке и школьном пиджаке, и самым странным казались их одинаковые фамилии, пока Донхек не поставил рядом еще и свою собственную. После уроков Джено направился играть тренировочный матч, а Донхек вслепую поплелся домой, – пешком, заковыристыми дорожками, узкими заснеженными аллеями, лишь бы не увидели, лишь бы не заметили, лишь бы не засмеяли, лишь бы не пришлось ничего объяснять. – Эй, – но кто-то все равно умудрился поймать его за рукав куртки, как он сам однажды ловил, до боли вцепившись кончиками дрожащих от холода пальцев. – Постой. У Донхека от слез покраснели глаза, от мороза – нос. Длинный шарф на шее почти полностью закрывал потрескавшиеся губы. А Марк на фоне этой белой как мел зимы был еще бледнее, чем прежде, пыльно-апельсиновой осенью, как принц двадцать первого века, не знающий ни единого правила этикета, не ведающий того, что людей, как игрушки, ломать – нельзя; что никто не купит тебе нового человека. – Ты это сам сделал, да? – Донхек испугался тона его голоса. – Отомстить захотел, да? Испортить мне жизнь? Донхек, не раздумывая ни секунды, остервенело вырвался из его руки. – Если чья-то жизнь теперь и испорчена, – холодно процедил он, вытирая рукавом слезы, что бесконтрольно покатились по щекам, – то только моя. Враждебность в чужом взгляде переменилась жалостью. Марк спрятал руки за поясницу. Выпрямился, слегка приподнял подбородок. Он даже собственные ошибки принимал с гордостью, а извиняться перед кем-либо для него было страшнейшим из наказаний. Донхек это знал, а потому ничего и не ждал. – Не веди себя так, будто проблемы теперь у одного лишь тебя, – продолжил Марк, и каждое слово, срывавшееся с его губ, вспарывало Донхеку грудную клетку. – Моя репутация и так покатилась к чертям, все вокруг считают меня мудаком, неудачником, которого бросила самая красивая девушка школы, который не станет королем выпускного бала, а теперь еще и- Он оборвался, как будто следующее слово лезвием застряло где-то у него в глотке. – Договаривай, – Донхек громко шмыгнул носом. Он больше не стыдился своих слез. – Договаривай, мне приятно слышать, как ты не отрицаешь того, во что сам превратил свою жизнь. Существенной разницей между ними было то, что Марк потерял все, а у Донхека попросту ничего и не было. – Да пошел ты, – брезгливо выплюнул Марк. Это как будто стало контрольным в висок, добило Донхека после всего, что с ним случилось за этот бесконечно длинный день. – Серьезно, пошел ты. За углом, где прежде Марк хватал его за руку, чтобы увести подальше от целого мира, показать его изнанку, заставить задыхаться от чувства свободы, что обволакивало кожу даже сквозь одежду, куда подевалась вся эта жизнь? С крыши здания школы свисали сосульки, они могли в любой момент проломить донхекову голову, и все тогда бы – уже точно – закончилось. Донхек мечтал, чтобы это закончилось. И поразительно, как даже сейчас, обнажив свою паскудную, перепорченную изнанку, Марк Ли умудрялся оставаться самым красивым на свете. Донхеку хотелось спрятать лицо в его шее и разрыдаться; хотелось, чтобы температура резко упала еще ниже, и они несуразно смерзлись друг с другом, и чтобы в мире внезапно не нашлось такого тепла, которое смогло бы их отогреть, разорвать, разделить. Донхеку хотелось этого даже сейчас, и Донхек себя ненавидел. Марка он ненавидел сильнее. – Я ненавижу тебя, – потому что ненависть всегда рождалась из самой сильной любви. Марк закурил сигарету. Посмотрел сквозь, вдаль, чуть выше чужого плеча, где за домами, дорогами и дворами медленно шла вперед жизнь, притоптанная ботинками, присыпанная снежной кашицей, некрасивая, но... чистая, как будто с чистоты начать было проще всего. Для Донхека – нет. – Твое право, – Марк только хмыкнул и пожал плечами. – Хоть что-нибудь во мне ты любил? – Донхек сорвался. Его рюкзак соскользнул с одного плеча и несуразно упал в подтаявший снег. – Любил, а не просто использовал? Марк тихо хмыкнул. Сбил пепел сигареты прямо под ноги. – Ты смеялся, когда мы сбегали, – его голос стал слабее, как будто он стыдился, – мне это нравилось. – Мне тоже, – шепотом проронил Донхек в ответ. Марк наклонился и поднял его рюкзак. Отряхнул от снега, за шлейку протянул вперед. – Возьми, – сказал. – И иди домой. И постарайся не беспокоиться... о них, – он кивнул в сторону школы; его тон смягчился, и Донхек ощутил какое-то мнимое облегчение. – Я придумаю, как все опровергнуть. «Главное, перед самим собой не опровергай». Донхек легко кивнул и пробормотал что-то нечленораздельное в ответ. Потом надел рюкзак на оба плеча и, обернувшись напоследок, направился своей прежней дорогой. Ему не хотелось Марка ни бить, ни целовать; странно, но впервые за долгое время ему абсолютно не хотелось Марка. Никак, никогда, незачем. Возможно, это было побочным эффектом опустошенности, которую он испытывал стабильно с самого утра и совсем не знал, куда от нее подеваться. \ Каждая история, даже самая бездарная, со скучным началом, затянутым продолжением, провальным концом, имеет полное право быть кому-то рассказанной. Детям перед сном, любимым – за вином и ужином, невидимому другу – в личном дневнике, самому себе – мысленно, вполголоса. Каждая история – урок. Донхек лежал на диване в гостиной и ел шоколадку. Он отказался от ужина, хотя стоило бы поесть. Его глаза – два маленьких иссушенных берега. Его кожа – сухая от слез. Ему ничего не хотелось, а шоколадка была вкусной, и это, пожалуй, – единственная нужная истина. По телевизору шла какая-то рождественская комедия – Донхек не смотрел и слушал вполуха. Он не смеялся на вставках, когда было нужно смеяться. Он отрицал эти вставки. Неужели он не мог посчитать смешным то, что сам чувствовал? Сестра была на кухне – пекла имбирное печенье по рецепту из Инстаграма, звала Донхека помочь, но он отказался. Она ведь знала обо всем, но не лезла, хоть и пыталась отвлечь, посочувствовать; Донхек был ей благодарен. Он был благодарен всем, кто его просто не трогал. Он боялся момента, когда его шоколадка закончится. Тогда нужно будет придумывать другое занятие, иначе мысли попросту загрызут изнутри. Донхек даже переделал все домашнее задание, еще в обед, в ускоренном режиме, за час, и подготовился к завтрашней контрольной. Заняться ему было абсолютно нечем, а сестра уже ставила в духовку свое печенье, и Донхек боялся зайти на кухню и увидеть полнейший хаос, хотя именно хаоса он там и ждал. К слову, это было неплохим описанием всего, что происходило в его жизни. Донхек как раз доел последний квадратик от плитки, скомкал в ладони обертку, а по телевизору началась реклама, и внезапно стало так пусто-пусто, что он не выдержал – разрыдался, крепко сжав в руках диванную подушку, уткнувшись в нее лицом, чтобы не издавать ни звука. Его ломало, крушило, душило все изнутри, и, кажется, гормоны счастья давно уже помахали ладошками на прощание, потому что даже после целой съеденной шоколадки Донхек ощущал такую пустоту внутри, от которой не знал, как еще мог избавиться. Пока внезапно в прихожей не раздался звонок. Она ведь на то и прихожая – значит, кто-то пришел. \ Джемин шел к Донхеку с четким намерением. С осознанием: сегодня тот самый день, тот самый час. Снегопад, вьюга, сугробы в карманах, капюшоне и волосах, звездная пыль, которую разносит вечерний безудержный ветер. Намок картонный стаканчик с какао – Джемин выпил половину, пока ехал в автобусе. Медленно согрелись ладони, ноги – в присыпанных снегом ботинках и смешных узорчатых носках. Джемин – ребенок. Ему – от силы десять, но не более того. Его руки умели: держать цветные карандаши, рисовать солнце, цветы, домики и машинки, маму и папу; клеить аппликации, складывать фигурки из бумаги, ложкой есть из маленькой мисочки сладкую манную кашу (он, не как все, очень любил комочки). Его руки не могли: выуживать из пачки сигареты, поджигать спички, затачивать лезвия, драться, мастурбировать, обниматься. Его глаза – сон. Все время мира – песок. А донхекова дверь была малиновой. И очень, очень родной. – Привет, – с порога – заплаканный взгляд, недоумение, ересь. Джемин – скитальцем на пороге, со стаканчиком в руках, как будто за милостыней. – Я же просил не приходить сюда, – сквозь тихие-тихие всхлипы. – Но входи, раз пришел. Переступив порог, Джемин попытался улыбнуться, – не получилось. Какао больше не жгло пальцы, но мысли голову – только сильнее. Казалось, будто снаружи, на коже, оставались ожоги из-за того, как все горело внутри. Джемин пришел не на исповедь, хотя давно уже пора было. Донхек – обнял себя руками, крепко-крепко, будто стыдился своей рождественской пижамы с оленями. В гостиной уже стояла украшенная елка. Повсюду пахло ванилью, корицей, сладким зефиром, будто в красивом кино. Джемин чувствовал себя лишним не только в донхековом доме, но и в донхековой жизни. Он себе в этом не признавался – он скомкал в руке пустой стаканчик из-под какао и выбросил в урну на кухне. – Как дела? – это был неуместный вопрос, но Джемин все равно спросил. Донхек вернулся в гостиную, где, очевидно, и был до джеминова прихода, упал на диван и пожал плечами. – Как обычно, – солгал; ничего уже не было как обычно, и Джемин это видел. Он осторожно присел на самый краешек дивана, у чужих ног в смешных носках со снежинками, натянул до пальцев рукава свитера, как будто хотел спрятаться, целиком и полностью, и даже в этом доме он не чувствовал себя в безопасности; как раз здесь, вообще-то, он и был открытой мишенью. На дне стаканчика с его какао не было ни крепкого алкоголя, ни надежды, ни уверенности в завтрашнем дне, но Джемин почему-то нашел все это, прочувствовал, выпил залпом, не обжигаясь. Донхек смотрел ему не прямо в глаза, а немного выше, и это – странно – успокаивало. Джемин знал обо всем, что случилось сегодня. Обо всем, что случилось вчера. Обо всем, что происходило долгое время, и он не видел этому объяснения, но продолжал помнить – скоро наступит весна, несмотря на то, что еще только декабрь, и они все снова станут здоровыми и свободными (или как там пела та его глупая песенка?). Словом, однажды надо было решаться. И Джемин собрал в ладонях все свое мужество, хоть его и остались – какие-то ничтожные крупицы. – Донхек, я… хочу тебе кое в чем признаться. Донхек вздохнул, потянулся, положил руки под голову, посмотрел в потолок. Его как будто ничего не интересовало, и было совсем неясно, как к этому относиться. Но отступать было поздно, как бежать за последним ушедшим поездом. – Да? Вообще-то, в висках стучало только одно:9: признание
1 декабря 2019 г. в 21:21
Примечания:
больше отзывов – быстрее глава
ну же
я люблю вас