vi
22 сентября 2019 г. в 01:20
- Я принес тебе мед и свежего пшеничного хлеба, - на следующий день архидьякон казался уже не таким мрачным.
Его холодная надменность составляла столь резкий контраст с бурной ночной сценой, когда только чудо да прекрасная молитва «Феб» сохранили ее от беды, что цыганке на миг показалось, будто это два совершенно разных человека, даже внешне схожих не более, чем братья. Она настороженно глядела на хищный мужской профиль, бесстрастные движения ловких рук, гордо вздернутый подбородок – и не узнавала в нем свихнувшегося от желания ночного своего визитера.
- Тебе не по вкусу такое лакомство?.. Тогда скажи, чем я могу тебя порадовать? – теперь Фролло повернулся к ней и смотрел почти ласково.
- Отпусти меня!.. – невольно вырвалось из уст красавицы, хотя она и понимала тщетность этой мольбы. – Я задыхаюсь в этой клетке. Мне плохо, мне одиноко. Мне кажется, я сойду с ума здесь! Если ты хочешь порадовать меня – отпусти! Я… я попробую простить то зло, которое ты причинил – если только ты отпустишь меня. Я не люблю тебя, никогда не смогу полюбить!.. За что же ты мучишь меня?.. Терзаешь нас обоих своей неутолимой страстью! Позволь мне уйти.
На несколько минут в комнате повисло тяжелое молчание. Наконец Клод медленно заговорил, с трудом подбирая слова:
- Я отпущу тебя. Как только стража перестанет столь бдительно нести службу и о тебе забудут, под покровом ночи я проведу тебя к Сене, и по реке мы покинем Париж на лодке, расставшись за предместьями. Я дам тебе денег, чтобы ты, ни в чем не нуждаясь, покинула Францию: за ее пределами тебе уж точно ничто не будет угрожать. Ты сможешь снова танцевать на улицах, развлекать толпу. Отправляйся в Испанию, в Италию – на юг, где тепло, и куда не дотянутся хищные руки Людовика XI. Я помогу тебе…
- Поможешь?.. – недоверчиво переспросила плясунья, и глаза ее полыхнули былым огнем. – Ты, правда, отпустишь меня?! Не отдашь палачу?
- Нет. Я не смогу смотреть, как ты умираешь… Я все обдумал. Наша связь все равно не смогла бы долго оставаться тайной: в Париже даже у стен есть уши, а я, к сожалению, слишком заметная персона. Рано или поздно твое пребывание здесь раскрылось бы и привело тебя на виселицу, а меня – к отлучению и несмываемому позору. Нет, я навеки раб этой черной рясы, хоть она и стала ненавистна мне после встречи с тобой… Да, я отпущу тебя. Но прежде… прежде ты должна стать моей!
Цыганка приглушенно всхлипнула. А она-то уже видела себя свободной!..
- Послушай, - лихорадочно продолжал священник, начав расхаживать по тесной комнатке. – Только не перебивай и постарайся понять! У тебя нет другого выхода. Ты не сможешь сбежать: поднимешь шум – и тебя ждет виселица. Не можешь и остаться здесь навечно – нет, ты уже увядаешь в тесноте, без вольного воздуха. Стать моей – твой единственный шанс обрести свободу. Я не смогу владеть тобой долго, как уже говорил: это слишком опасно. Но я должен – понимаешь, должен! – познать тебя. Все эти годы, всю свою жизнь я был лишен радостей плоти и не испытывал по этому поводу ни малейшего сожаления. Но ты – ты пробудила во мне настоящий вулкан, долгие годы мирно спавший сном праведника. Этот огонь, это вечно штормящее море страсти не в силах укротить молитвы, посты и наука – только ты! У меня, как и у тебя, нет другого выхода: ты либо отдашься мне, либо мы оба погибнем. Я чувствую, что могу совершить что-то страшное – сейчас, когда ты в моей власти. Беспощадное пламя готово вот-вот поглотить меня, и тогда я доведу до конца то, чему однажды помешал звонарь; то, что едва не произошло недавней ночью. И это убьет нас обоих, я знаю. Ты погибнешь, сломленная, подобно снесенному ураганом молодому деревцу; я утону в океане раскаяния, захлебнувшись в твоей боли и ненависти. О, твоя боль в комнате дознания уже чуть не убила меня!.. Ты ведь видела шрам от кинжала. Итак, наши жизни в твоих руках: скажи только да, и я спасу тебя. Несколько ночей с вероотступником – и привычная вольная жизнь вдали от страхов и палачей, где тебя не настигнут ни веревка, ни падший служитель церкви. Разве я прошу слишком много?.. Я никогда не был с женщиной, это правда; однако я обещаю тебе быть нежным. О, девушка, сжалься же надо мной и над собой!.. Ты, верно, напугана, ведь я дважды пытался взять тебя силой… Прости меня, прошу! Клянусь, я не причиню тебе боли, если ты только примешь мою страсть по доброй воле: я буду самым терпеливым и ласковым любовником, я осыплю нежностью твое божественное тело, я не стану торопиться – мы сольемся не раньше, чем ты будешь готова принять меня... Но молю, ответь наконец согласием!
Эсмеральда молчала, потупив прекрасные очи. На сей раз речь архидьякона впервые была спокойной и связной, исполненной не животной страсти, а тихой нежности и покорной мольбы. Однако мольба эта не была жалкой, как в темнице, а просьба о любви не превращалась в приказ и насилие, как в келье Нотр-Дама. Таким образом, девушка наконец услышала и осмыслила его речь, ибо ни страх, ни отвращение не туманили разум. Она подавленно молчала, не зная, что ответить: отдаться этому монаху – что может быть ужаснее?! Однако отказ может привести его в ярость, вновь превратить в похотливого зверя, не ведающего жалости… Цыганка безмолвствовала.
- Что ж, маленькая чаровница, я не прошу тебя отвечать сразу, не тороплю с решением. Я дам тебе время примириться с мыслью о том, что другого выхода попросту нет, что волей-неволей тебе придется согласиться принадлежать священнику. Но, если я настолько тебе противен, подумай о том, что это – твой единственный шанс навсегда избавиться от меня. Как уже сказал, я помогу тебе бежать, обещаю. Ты будешь жить, будешь спасена, будешь свободна. Неужели ожидающие тебя впереди долгие годы на воле не заслуживают в качестве платы нескольких ночей счастья для того, кто крепче наручников и кандалов скован сутаной?.. О, дитя, если бы ты хоть на секунду могла почувствовать тот огонь, что терзает меня каждый миг, узнала бы тот жар, что расплавленным свинцом растекается по жилам, вкусила яд, что по капле отравил мою кровь, ты была бы более милосердна! Но, впрочем, ты глуха к моим мольбам, и нет смысла возвращаться к ним… Пойми только, что я твой единственный путь к спасению, и я не прошу непомерную цену. Итак, я буду ждать, когда ты согласишься стать моей. С того самого дня можешь считать себя уже свободной: я сдержу слово и выведу тебя из Парижа. Обещаю. Сейчас прощай, я вернусь завтра.
С этими словами, будто боясь услышать резкий отказ, Фролло поспешно покинул дом. Ключ повернулся в замке, и Эсмеральда осталась наедине со своими тяжелыми думами. Мысль о том, чтобы навсегда покинуть Париж, хотя и несколько страшила, в то же время казалась чрезвычайно привлекательной. Бежать в другую страну, начать жизнь заново, каждый день позволять горячему южному солнцу целовать смуглую кожу, не бояться, вновь собирать толпу зрителей и погружаться в водоворот танца… О, как манит эта картина пугающей неизвестности!.. Но как же ее Феб?.. Разве сможет она вернуться к своей беззаботной жизни теперь, если ее Солнце навсегда будет утеряно для нее? Нет-нет, невозможно! И, в любом случае, плясунья была не готова расплатиться за свободу той ценой, какую требовал монах. Нужно что-то придумать!.. В конце концов, поп сам проговорился, что рано или поздно его отлучки начнут вызывать подозрения, а значит, ему придется отпустить пленницу...