De toutes les fureurs de son ame

      Клод появился лишь с наступлением темноты. Взор его вспыхнул, едва он окинул жадным взглядом стройную фигурку принарядившейся явно не для него прелестницы. С усилием заставив себя отвернуться, священник протянул ей монашескую рясу и свой черный плащ:       - Надень это. Сейчас мы пойдем в собор, а завтра – завтра ты встретишься с капитаном Шатопером.       - Я увижу Феба!.. – радостно воскликнула Эсмеральда, закружившись на месте от переполнивших все ее существо легкости и счастья.       - Не увидишь, если еще провозишься! – раздраженно бросил мужчина.       Цыганка поспешно влезла в принесенные вещи, и они покинули темное помещение. Плясунья едва не задохнулась: опьяняющий ночной ветерок забрался под широкий капюшон и игриво потрепал смоляные пряди. Грязный Париж, по мостовым которого она не гуляла вот уже больше десятка дней, показался самым прекрасным местом во Вселенной. На время она даже забыла о цели их путешествия, о Фебе – просто наслаждалась городским пейзажем и свежей прохладой. Но вот показались башни Собора Парижской Богоматери.       Архидьякон Жозасский провел свою спутницу в крохотную потайную келью на самом верху обращенной к Гревской площади башни собора, куда без его дозволения не осмелился бы проникнуть и сам епископ.       В мерцающем свете свечи девушка с интересом и некоторой опаской разглядывала многочисленные сосуды с непонятным содержимым, ее ноздри чуть дрогнули, вбирая ни на что не похожий терпкий запах, скорее приятный, чем нет. Бледный лунный свет, проникавший сквозь единственное стрельчатое окошко, прочертил белую дорожку на холодном каменном полу. Эсмеральда разглядела прокопченную жаровню, над которой висел литой бронзовый котел, вдоль стен – полки в несколько рядов, сплошь уставленные какими-то пергаментами, рукописями и книгами. Стол, занимавший едва ли не треть помещения, также был завален бумагами. На стенах можно было различить тени коротких надписей. Помимо этого, в келье имелось потертое кресло, явно знававшее лучшие времена, и свернутый в углу тощий тюфяк.       - Изредка я ночую здесь, и этих удобств вполне хватает, - как бы извиняясь за бедную обстановку, обведя келью неодобрительным взглядом, с сомнением проговорил Фролло.       - Ничего, я ночевала в местах и похуже этого. В тюрьме, к примеру - отозвалась Эсмеральда, поглощенная мыслями о предстоящей встрече, однако не упустив случая ужалить своего гонителя. – Когда я увижу Феба?..       - Завтра, - буркнул священник, покрасневший при упоминании о темнице, а затем резко побледневший от ее вопроса. – Под столом ты найдешь корзину. В ней хлеб и вода.       - А куда я могу?.. – девушка невольно замялась, не зная, как коснуться деликатной темы.       - Под креслом, - резко бросил Клод и поспешно вышел, заперев дверь снаружи: ее близость снова не давала ему покоя – уж лучше поскорее уйти к себе.       Под креслом действительно обнаружилась ночная ваза, а под столом – корзинка с пресной лепешкой и кувшином чистой воды. Голода плясунья не чувствовала и потому оставила снедь до завтра. Расстелив тонкий тюфяк, в который оказалось завернуто шерстяное одеяло, цыганка скинула плащ, мешком болтавшуюся на ней рясу, юбку и, оставшись в одной рубашке, занырнула под теплое покрывало. Тюфяка было вполне достаточно, чтобы холод каменных плит не достигал спины, однако ложе это оказалось ужасно жестким. И как только монах здесь спит?! Впрочем, Эсмеральде не давала покоя столько не неудобная постель, сколько собственные мысли: возбужденно-счастливые, они гнали прочь невесомые сны, становясь лишь четче в темноте, под закрытыми веками. Правда, среди сонма надежд и сладких грез тончайшей нитью сквозило через все мечты страшное сомнение, неразрешимый вопрос: почему бесчестный поп пошел на этот шаг? Вряд ли в нем запоздало проснулось благородство. Значит, он не сомневается, что капитан отвергнет ее?.. Но откуда эта уверенность, что знает он такого, о чем неизвестно маленькой плясунье?.. Нет-нет, глупости, как бы то ни было, увидев ее, выслушав чистосердечную историю, Феб, конечно, поверит, что она лишь жертва, а вовсе не убийца. Он все поймет, простит и, без сомнения, спасет ее – во имя их любви и будущего счастья!       Так, успокаивая собственную непрошеную тревогу, цыганка в конце концов провалилась в беспокойный, чуткий сон.       Архидьякон тоже привычно ворочался на узкой кровати, обуреваемый сомнениями. Мысли путались в его горевшей голове. Он то видел смеющееся лицо Жеана, то смуглые икры маленькой чаровницы, соблазнительно мелькавшие из-под длинной юбки, то дразнящую округлость обнаженного плечика, то кроткий лик Божьей матери, глядящей на него с бесконечной любовью и состраданием… Также не мог он избавиться от навязчивого видения полуобнаженной красавицы в объятиях капитана королевских стрелков, взгляд которого туманило всепоглощающее вожделение. А что, если де Шатопер все же решит помочь чудом спасшейся юной ведьме?.. Нет, невозможно! И все-таки, если…       Даже наедине с собой мужчина боялся представить, что сделает в этом случае. Он гнал прочь эти глупые мысли, но ревнивая мнительность мучила его напрасной тревогой. Позволить ей уйти, разрешить бежать с пустоголовым мальчишкой?! Нет, никогда!.. Если только он попытается, тогда… Клод не знал, что произойдет тогда, страшился даже представить себе подобный исход: все они неминуемо погибнут, вздумай капитан проникнуться сочувствием к черноокой прелестнице. Но это, конечно, невозможно – всего лишь пустое беспокойство: сухое дерево не способно расцвести; не может гнилой плод дать добрый побег! А значит… значит, завтра – Боже, спустя сутки, или даже меньше! – Эсмеральда будет принадлежать ему!.. Он сорвет этот прекрасный цветок. Это будет справедливо: он заслужил, выстрадал эту награду всем своим существом! И только он, он один, знает подлинную цену этой язычнице, не уступающей в святости и целомудрии Пресвятой Деве.       ***       Эсмеральда пробудилась на рассвете и, подобно невесте в предсвадебное утро, в волнении не смогла более сомкнуть глаз. Вскочив, она оделась, придирчиво осмотрев свою юбку, тонкую рубашку и платочек. Позабытый вчера в спешке гребень показался чуть ли не катастрофой вселенского масштаба: едва сдерживая слезы, девушка пальчиками, как смогла, распутала и перебрала густые черные пряди. Заставив себя сжевать ломоть пресного хлеба, запила парой глотков воды, потратив большую часть на умывание. В попытке успокоиться, присела затем в кресло, замерев неподвижно на несколько минут, однако вскоре вновь начала неспешно прохаживаться по узкой келье. Ах, если бы только она как следует знала грамоту, могла бы сейчас занять себя чтением: во всех этих книгах непременно должно найтись хоть что-то, заслуживающее внимания.       Так провела она несколько часов, показавшиеся несчастной узнице парой-тройкой вечностей. Но вот наконец, когда полуденное солнце с высоты поливало Париж обжигающими лучами, послышался шорох поворачиваемого в замке ключа…