Всё это и даже больше

Дэвиду Тарино всегда было плевать, что пишут о нём журналисты — он привык к вниманию камер. Но как только он начал встречаться с Эммой, камер стало в разы больше. Он замечал заголовки: "Дэвид Тарино встречается с актрисой вдвое моложе себя", "Дэвид Тарино с дочерью", "Дэвид Тарино и его молодая пассия" — режиссёр усмехался и выбрасывал газеты в ведро, пока однажды не увидел на висках седину. Это случилось однажды утром: он как всегда расчёсывался после душа и вдруг увидел в зеркале предательский белый волосок, торчащий над ухом. Дэвид нахмурился — это первый седой волос, но он точно знал, что не последний. Мужчина обхватил его пальцами и с силой дёрнул, тут же застонав от боли — ужасный волос был смыт в раковину, но не был забыт. Каждый день Дэвид смотрит на свое сорокалетнее лицо и недоумевает — он всегда откладывал старение на потом, но вдруг оно нагрянуло само, даже не спросив разрешения. Мужчина всегда держал себя в тонусе: у него было подтянутое тело и ясный, незамутнённый ум, но именно тогда, когда в его жизни появилась молодая женщина — у него появилась седина. Дэвид Тарино не был готов умирать. Не сегодня. Утро субботы всегда было для Эммы спокойным и размеренным. Она подолгу лежала на груди Дэвида и прикрывала глаза оттого, как он перебирал её волосы — это время, проведённое наедине — оно самое ценное. Это самое время, когда чёртов Дэвид Тарино намыливает её плечи, стоя под горячими струями воды — оно бесконечно. Эмма в огромной футболке своего мужчины — она чистит зубы и наблюдает за тем, как режиссёр сбривает с подбородка щетину. Он нахмурен и полностью сосредоточен — кажется, что вся лишняя растительность должна сама покинуть его лицо, стоит ему только посмотреть. Вдруг взгляд его задерживается на одном месте — он трогает пальцами свой лоб. — Может, мне стоит попробовать ботокс? — Чего? — Эмма встрепенулась и изумлённо нахмурила брови. — Посмотри, какая у меня тут морщина, — Дэвид тычет пальцем в свой лоб, — я старею! Эмма посмотрела — морщина действительно была, но она не была такой ужасной, как казалось Тарино. Вполне себе милая морщинка для сорокалетнего мужчины. — Ничего ты не стареешь, что за глупости, — она закатила глаза. — Но этой морщины раньше не было! — Была, просто ты не обращал внимания. Тарино цокнул языком. Он продолжает разглядывать своё лицо в зеркале, и, кажется, не видит ничего, кроме этой отвратительной морщины, прорезающей его лоб. Эмма обхватывает его лицо своими ладонями и мягко целует режиссёра, заставляя забыть о собственном отражении. Она улыбается ему в губы и зовет пить кофе — режиссёр повинуется — он готов идти за ней куда угодно. Дэвид хитро улыбается, рассматривая актрису на своей кухне — она мурлыкала себе под нос какую-то песенку и выглядела просто замечательно в его футболке. Она ставит на стол тарелку с ароматными блинчиками, и он забывает, о чём думал до этого. Это самые вкусные блинчики в его жизни. И самая лучшая женщина с двадцатилетним лицом и двадцатилетним телом. — С чего ты взял, что стареешь? — Эмма по-детски болтает ногами и жуёт блинчик. Мужчина делает очередной глоток кофе и облизывает губы — признаваться в своих слабостях всегда тяжело, даже женщине, которой доверяешь больше всех на свете. Тарино знал, что для неё никакого значения не имела его седина, точно также, как и эта уродливая морщина у него на лбу. Для Эммы ничего не имеет значения — она его любит — это всё, что он знает. — У меня был седой волос... — Дэвид вздыхает, — я его вырвал. — Боже, и что? — она закатывает глаза. Она берет его большую ладонь в свою, маленькую, и переплетает пальцы — для Тарино всё было решено. Весь следующий день они проводят вместе — прогуливаются в парке, едят мороженое и пончики — Дэвид облизывает пальцы, на которых налипла сахарная пудра, и хохочет над ужасными шутками Эммы. Он фотографирует свою девушку возле фонтана — фотографирует десять тысяч раз — и она отмечает его на своих снимках в инстаграме. Вечером они смотрят фильмы — так всегда происходит, когда твой мужчина режиссёр, — и Дэвид крепко обнимает её — чуть крепче, чем обычно. Она даёт ему силы — силы жить и заниматься любимым делом. Всё вокруг вдруг становится таким простым и понятным, как много лет назад. В понедельник Эмма заходит в его кабинет — нахально, без стука, — и закрывает дверь на ключ. Дэвид смотрит на её хитрую улыбку и не может понять, что она задумала, — ровно до того момента, как она забирается к нему на колени. Его большие ладони невольно проникают под платье и скользят по её бёдрам вверх, а она хватает Тарино за шею и целует, прикусывая его губу. Мужчину, будто молнией, прошибает осознание — она без трусиков — и мир перестаёт существовать. — Ты кое-что забыла, да? — он мурлычет, забыв о бумагах, и утыкается носом в её грудь. Эмма бормочет что-то несвязанное в ответ — в её бедро уже упирается его стояк, и она не может думать ни о чём другом. Она тихо стонет, когда чёртов Дэвид Тарино покрывает поцелуями её шею и задирает платье — вдруг он смахивает со своего стола все бумаги и сажает на него Эмму. Его ладони большие и горячие — он сжимает её грудь, пока она возится с пряжкой его ремня, и в следующее мгновение брюки падают на пол. — Разве старик так сможет? — воркует она, пока до мужчины доходит, что она делает. Он поддаётся: раскладывает её на столе и берёт так, как они оба любят. Эмма закусывает губу, чтобы не кричать, но режиссёр знает — она громкая — и ему это нравится. Он смотрит на её покрасневшие щеки, прикрытые глаза — её двадцатилетнее тело любит только его — Дэвида Тарино — и мысль об этом сводит с ума. Она запускает пальцы в волосы своего мужчины и содрогается, выгибаясь к нему всем телом, — он нависает над ней, словно зверь, и она чувствует, как напряжено его тело. — Ты у меня лучше всех, — шепчет Эмма. — Я так тебя люблю. Дэвид Тарино утыкается в её шею и что-то бормочет, пока она гладит его голову. У него сорокалетнее тело и двадцатилетняя душа. Но какая к чёрту разница?