Всё это и даже больше

Эмма знала: в мире существует лишь одна непреложная истина, и заключается она в том, что Дэвид Тарино — самый ужасный человек на земле. Конечно, это не было секретом ни для кого, кто хотя бы раз пересекался с режиссёром лично — любой из них сказал бы: Дэвид Тарино постоянно всем недоволен и ворчит по любому пустяку. Он швыряет пластиковые стаканы в людей и равнодушен к похвале. Он вспыхивает, как спичка, и грязно ругается — он ужасен, и в этом был его особый шарм. Эмма знает, что Дэвид любит засыпать, обнимая её со спины и сжимая в руке её грудь. Она любит его тёплое ото сна тело и то, как он покрывает поцелуями её лицо. Он мнёт плечи Эммы перед сном, завязывает её шнурки и целует в лоб, когда она переживает, — словом, делает всё то, что было не свойственно для Дэвида Тарино. И Эмма это обожала. Никто не говорил, что будет легко. Она знала обо всех его недостатках и любила Дэвида вместе с ними — терпела запах его ужасных сигарет, смирилась с ворчанием и вспыльчивостью. Она скрипела зубами каждый раз, когда Тарино выходил из себя — все знали, что в гневе он страшен. Как известно, у любой чаши есть предел, точно также, как однажды дало трещину самолюбие Эммы. И она не была виновата. Началось все с простой перепалки на вечеринке Энтони Вуда — Дэвиду вдруг показалось, что Эмма заигрывает с Николасом Бёрдом. Он мгновенно завёлся и влез в их разговор, бесцеремонно оскорбляя известного актёра — Эмма схватилась за голову, но остановить приступ ревности Тарино было невозможно. Он сыпал ругательствами направо и налево, размахивал руками и саркастически смеялся — это было так в стиле его фильмов, только по-настоящему, — он не сидел в режиссёрском кресле, а был главным действующим лицом, и Эмма ненавидела его за это. Конечно, потом он извинялся — конечно, не как нормальный человек, но как Дэвид Тарино. В своём стиле. Затем он, словно кара небесная, обрушился на Дэнни Дито — как-то Рэй в разговоре упомянул, что пожилой режиссёр имел наглость приставать к Эмме во время съёмок — и Тарино сжал кулаки. В тот день он рыскал по коридорам студии, бесцеремонно открывая все двери и выкрикивая в каждую: "Дэнни! Дэнни, друг, нам нужно поговорить!" — его глаза, потемневшие от ярости, готовы были заискриться. Эмма нашла их в тот момент, когда Дэвид, держа Дито за грудки, прижимал его к стене и что-то цедил сквозь зубы — так агрессивно, что пожилой режиссёр не решался спорить. — Дэвид! — воскликнула Эмма. — О, дорогая, — Тарино развернулся к ней и натянуто улыбнулся, отпуская Дито, — хорошо, что ты пришла. Мы с Дэнни как раз о тебе говорили, — Дэвид похлопал его по плечу. — Он увольняется, слышала? — Что? Но я... — Дито уже собирался возразить, но тяжёлая рука Тарино вновь опустилась на его плечо. — Должно быть, это непростое решение, Дэнни? — Да... Очень непростое. Конечно, Эмма не была идиоткой — она прекрасно понимала, какую игру ведёт Тарино, и в глубине души немного с ним соглашалась. Она промолчала в этот раз, когда Дэнни Дито, абсолютно сломленный, тащил коробки со своими вещами к выходу. Она промолчала, ликуя внутри себя. Но потом произошло ещё кое-что, и терпение Эммы лопнуло, как мыльный пузырь — окончательно. Тем утром капитан Джефф вызвал её в участок — уже достаточно для того, чтобы день был испорчен. Он рассказывал о подробностях поджога её квартиры, о процессе поиска маньяка и возможных подозреваемых — все эти вещи приводили Эмму в какой-то неописуемый ужас, от которого начинали трястись коленки. Онa боялась умирать. Боялась, что всё закончится. Эмма расплакалась прямо на глазах капитана Джеффа, и ей не было стыдно. Полицейский наоборот как-то смутился: сперва он принялся искать в своём столе салфетки, потом попытался подобрать слова утешения, и наконец глупо погладил Эмму по голове. Джефф не любил женских слёз — он не знал, как вести себя, когда она плакала, не знал, что ей сказать, чтобы это прекратилось. Когда Эмма наконец закончила всхлипывать, он буркнул: "Пойдём, плакса. Я тебя отвезу". Её глаза были красными и воспалёнными — хотелось побыстрее оказаться в крепких и тёплых руках Дэвида, подальше от всего этого ужаса. С её мужчиной ничего не было страшно. Джефф молчал почти всю дорогу, изредка поглядывая на актрису и качая головой. Наконец он припарковался возле входа в студию и странно усмехнулся. — Пожалуйста, не затапливай мой кабинет в следующий раз. Это ужасно. — Отвали, — фыркнула Эмма, потирая глаз, — тебя-то не пытаются убить. — Тысячу раз пытались, — говорит Джефф, — я привык. — Сейчас будет тысяча первый, — тихо говорит Эмма и отстёгивает ремень безопасности. Она видит, как из дверей студии выходит мужчина в чёрном костюме — она прекрасно его знает. Дэвид закуривает на лестнице и делает пару затяжек, когда вдруг замечает свою Эмму, сидящую в полицейской машине — на его лице появляется знакомое актрисе выражение зарождающейся ярости — спичка уже зажжена, и сейчас она превратится в костёр. Тарино бросает сигарету прямо на асфальт и направляется к машине. — Привет, капитан, — Дэвид наклоняется и говорит в открытое окно, — у вас проблемы? — Никаких проблем, Тарино, — спокойно отвечает Джефф. — Это прекрасно, капитан, — режиссёр издевательски ухмыляется, — только что моя девушка делает у вас в машине? — Я её привёз, если ты ещё не догадался, — полицейский скрипнул зубами. Эмма чувствует, как напряжение, повисшее в воздухе, проникает в её легкие — она выходит из машины и подходит к Дэвиду, легонько касаясь его плеча. — Дорогой, успокойся, — она пытается взять его за руку, — пойдём. — Да, дорогой, успокойся, — повторяет за ней Джефф и зло ухмыляется. — Эмма, твой папочка какой-то нервный. Актриса смотрит на своего мужчину — по его лицу ходят желваки — он не сводит взгляда с полицейского. Одна секунда — ровно одна секунда отделяет его от того, чтобы разбить лобовое стекло машины головой этого идиота. Эмма видит сжатые кулаки Дэвида и молится всем Богам — но уже поздно. — А ну выходи, — цедит Дэвид сквозь зубы. — Я не ослышался? — Джефф удивлённо скалится. — Хочешь подраться с капитаном полиции, Тарино? — Выходи, блядь. — Давно не был за решёткой, да? — Джефф вылезает из машины и смотрит режиссёру прямо в глаза. — Я могу тебе это устроить. — Ах ты, сукин сын, — шипит Дэвид. — Хватит! Мужчины оборачиваются. У Эммы в глазах стоят слёзы, и она еле сдерживается, чтобы не зарыдать снова. Они молчат, и Дэвид делает шаг ей навстречу, но актриса срывается с места и несётся в студию — она не видит перед собой ничего, но слышит стук каблуков за своей спиной. Лифт закрывается прямо перед носом Тарино — он стремительно бежит по лестнице и ругает самого себя самыми грязными словами — он задыхается, потому что уже не так молод для лестниц, но это не важно. — Где она? — буквально рычит он. — В гримерке, — отвечает кто-то. И она, конечно, заперта. Он стучится десять тысяч раз, пинает дверь ногой, но никто не открывает. Дэвид слышит приглушённые рыдания и тихо матерится — это он виноват. Он во всём этом виноват, чёртов старый скандалист. Неужели так сложно держать себя в руках, идиот? Все его попытки бесполезны — он садится на пол и облокачивается на дверь спиной — прямо в своём дорогущем костюме — ему плевать. — Эмма, открой, — просит он, — пожалуйста. Тарино так много хочет сказать. Он хочет извиняться бесконечно — что-то больно жжётся в груди, мешая дышать. Чувство вины осело у Дэвида на плечах, и он уже не мог просто его смахнуть — он сидел под дверью и разговаривал — говорил всякие глупости о любви, о своих чувствах, ему было плевать на проходящих мимо людей. Он терпеть не мог самого себя, потому что не знал, что происходит за дверью, но знал, что виноват в этом. Когда гримёрка открывается, Тарино почти переступает грань сумасшествия. Он вскакивает — лицо Эммы красное и опухшее от слёз — он пытается её обнять, но актриса выставляет вперед руки. — Я хочу побыть одна, Дэвид. И всё рушится. В тот день она ушла со студии, и он не знал, куда. Эмма сбрасывала его звонки сотню раз — Дэвид сжимал кулаки и ходил по площадке кругами — невозможно работать, будучи таким одержимым. Он отпускает всех и пьёт десятый кофе за день — его руки трясутся, как у помешанного, и мысли не в порядке. Дэвид готов рухнуть на пол и никогда больше не встать. Он болен, так ужасно болен. Он сам виноват в том, что его жизнь сломана. Виноват. Всю ночь он проводит без сна. Дэвид сидит на диване и смотрит на дверь — она так и не пришла, и он ничего не знает. Ему всё кажется: она вот-вот войдёт, и они пойдут спать — он прокручивает в голове слова, которые скажет ей, когда она придёт — что он очень виноват, и что будет держать себя в руках, что он ужасный, ужасный идиот — но она не приходит. Тарино выпивает ещё пять стаканов сладкого рафа и еле-еле доживает до утра — он слышит биение собственного сердца — его тошнит — от самого себя и от всего, что происходит. Время тянется неумолимо медленно, когда он наконец доезжает до студии и садится в своё режиссёрское кресло. Ещё один стакан кофе. Он вздрагивает каждый раз, когда открывается дверь — это не она, снова не она, не она, опять не она. Дэвиду страшно — отвратительно липкое чувство ужаса хватает его за позвоночник, и он уже не может расслабиться. Он боится, что она не придёт — боится, что не сможет обнять её и почувствовать тот самый её запах — он никогда себя не простит. Но дверь вновь открывается, и всё вокруг замирает — она входит на площадку — совсем как обычно — Эмма. На ней платье мести — Дэвид сразу это понял — бархатное чёрное платье с открытыми плечами, совсем как у принцессы Дианы — это вовсе не платье, а настоящее оружие. То самое, которым она склонит Дэвида Тарино к своим ногам. Чудом он не бросается к Эмме — стоит, как вкопанный, смотрит, как она проходит мимо и заходит в его кабинет. Сердце Дэвида пропускает удар — она убивает его. Её оружие бесчеловечно. Он заходит в свой кабинет и закрывает дверь на ключ — Эмма стоит прямо перед ним в своём платье мести — она абсолютно спокойна. В отличие от него. Тарино ужасно болен. Он всю ночь думал над тем, что ей скажет — придумывал целые реплики и диалоги в своей голове — но сейчас, когда она была в его кабинете, он не знал, что говорить. Он так сильно нуждался в ней, что почти обезумел. — Пожалуйста, — шепчет он. Эмма медленно кивает — режиссёр буквально кидается к ней и сжимает в своих руках — так, чтобы она никуда не ушла. Он тихо сопит ей на ухо, бормочет извинения и клянётся во всём — он признаёт себя полностью поверженным. Дэвид Тарино никогда не был так слаб, как сейчас — он стоит на коленях, и его спина сломана — пусть ему ни о чём не говорят. Актриса гладит его голову, пока он вновь и вновь признаётся ей в любви. Эмма снимает своё платье мести — складывает оружие — и течение времени останавливается. Он берёт её так, как никогда до этого — медленно и очень нежно, будто извиняясь. Она тихо стонет Дэвиду в ухо — только для него — и он сходит с ума окончательно и бесповоротно. Эмма знала: в мире существует лишь одна непреложная истина, и заключается она в том, что Дэвид Тарино — самый ужасный человек на земле. Её любимый.