Всё это и даже больше

Всё, что делал Дэвид Тарино, было всего лишь еще одним способом прокричать её имя. Он любит хорошую игру, но Эмма играет не по правилам. Она приходит с опозданием — снова — и выводит Дэвида из себя: скалит свои маленькие зубы и острит на каждое его замечание. Тарино едва сдерживается, чтобы не взорваться — он скрипит зубами и считает до десяти, но в глубине души он знает, ради чего это всё. Уже через четверть часа Эмма будет у него под столом — для того, чтобы возиться с пряжкой его ремня, пока Дэвид будет держать её волосы и нетерпеливо закусывать губу. Ему нравится осознание чего-то запретного между ними. Но такого прекрасного. Эмме нравились эти грязные игры: соблазнять его в гардеробной, заманивать в джакузи, бесцеремонно закрывать дверь его кабинета на ключ. Ей нравилось злить Дэвида, нарочно флиртуя с другими мужчинами — она наблюдала за тем, как он закусывал щёки изнутри и так смотрел на неё — он был в ярости, просто вне себя от злости. Тогда он затаскивал Эмму в свой кабинет и доводил до изнеможения. Тарино сжимал её в своих руках, как собственник, оставляя красные следы — кусал за ключицы, терзал её нежную шею — будто так и должно быть. Будто её имя — единственное, что он знает. — Никто не смеет тебя трогать. — Только ты? — Только я. Конечно, он сходит с ума от её мягкого двадцатилетнего тела — от её белой кожи с россыпью маленьких родинок и выступающими косточками — он мог бы трогать Эмму целую вечность. Это только для него. Только для Дэвида Тарино. Она получает главную роль — где-то внутри него звенит её имя. Он знает: Эмма теряет голову от одного его строгого вида — от этих блядских костюмов, от того, как брюки облегают его задницу и от того, как сурово его лицо — Эмма готова сделать что угодно, чтобы он прижал её к стене и взял прямо там — где угодно. Чертова извращенка. Дэвид обожает, как Эмма выгибается под его руками — как идеально её грудь подходит для его большой ладони — как горячо она целует его. Как она гладит его голову и делает едва слышные комплименты. Как она поддерживает все его темы для разговора и варит кофе так, как любит он — её имя заполняет его грудь. Никто не делал этого для него. Режиссёр замечал всё: то, как Эмма рисует сердечки на его стаканах, как засматривается, пока он не видит, и как всячески пытается его коснуться — то поправляет его пиджак, то волосы. То, как Эмма бесцеремонно приходит на работу в его футболках, и что в его ванной появилась ещё одна щётка. Она смеётся — так оглушительно, заполняя собой всё пространство. Тарино держит всё под контролем. Но не то, что у него спрятано в левой части груди. Он так много хочет для неё значить. Одиночество никогда не покидало режиссёра — оно преследовало его по пятам, но не в компании Эммы. Неожиданно для себя Дэвид сравнивает всех женщин с ней — почему — одному Богу известно. Он говорит с ней о кино, обсуждает сценарий и показывает зарисовки — когда ещё он бы позволил бы себе такое? У неё маленькие зубки и очень тёплая улыбка. Эмма заставляет его смеяться — Боже мой! — и постоянно лезет с объятьями. Это так в её стиле. — Смотри, это будет главный герой. Он киллер... — Это плащ? — Эмма тычет пальцем в рисунок. — Да, — Тарино кивает. — И он будет в ковбойской шляпе. — Круто, — она улыбается. — А у него будет девушка? Дэвид выделяет ящик для её вещей: для фена, косметики и прочей ерунды. Когда Эмма остаётся — она прижимается к нему так близко, будто боится проснуться не с ним — он и сам боится. Он покупает для неё мягкие тапочки и халат. Заказывает ужин — без грибов, как она любит. Когда Эмма обнимает его, дом больше не кажется таким безнадёжно холодным. Дэвид даёт ей вторые ключи — просто на всякий случай, но в глубине души это крик — её имя. Она глупо смотрит сперва на Тарино, потом на ключи — Эмма ничего не понимает. Она забирается на режиссёра сверху и обхватывает ладонями его лицо. Она впервые смотрит на него так серьёзно — её имя клокочет в груди Дэвида вместе с тревогой. — Что между нами? — спрашивает она, глядя ему прямо в глаза. — В каком смысле? — Боже, только не увиливай, — Эмма закатывает глаза. — Это давно не похоже на «просто секс», — она изображает в воздухе кавычки. — А на что это похоже? — тихо спрашивает Дэвид. — Я не знаю, на... — она качает головой, — на любовь? Её лицо такое серьёзное — он хочет поцеловать её сейчас, чтобы она замолчала и перестала говорить о формальностях. Главное, что Эмма здесь, рядом с ним — она смотрит на него так, что у Тарино перехватывает дыхание. Её имя вскипает у него в голове — это единственная возможность. И время пришло. — Для тебя я буду кем угодно, — вдруг говорит он и хватает актрису за руки, — Я хочу, чтобы ты осталась со мной. — Что? — Я не могу так больше — шепчет он, притягивая актрису к себе. — Останься навсегда, Эмма. И день завершается в его постели. Эмма вновь гладит его волосы и наслаждается его прикосновениями — это так правильно и больше не запретно. Дэвид Тарино никогда не признавался. Всё, что он делал, было лишь ещё одним способом прокричать её имя.