Всё это и даже больше

Честно говоря, Дэвид Тарино невыносим. Это подтвердит любой, кто общался с ним более пятнадцати минут. Конечно, он до неприличности популярен, и сам этот факт позволяет ему быть ворчливым, грубым и скрытным — он может позволить себе всё, что угодно. Даже полностью прослушать то, что ему слушать совсем не хочется. Он поджимает губы и завороженно пялится в панорамное окно, выходящее на задний двор — смотрит на свежую зелёную травку и отражающееся в бассейне солнце. Оно так ослепительно сверкает. На воду падает словно из воздуха взявшийся листик, и по воде расходятся круги — из совсем крошечных они превращаются в огромные и, столкнувшись с кромкой бассейна, исчезают совсем — он провожает их взглядом и думает о том, как хорошо бы сейчас оказаться дома. Но вот она снова повторяет: "Дэвид, ты невыносим", будто бы выдёргивая режиссёра из тумана, затмевающего его мысли. Несколько раз мужчина дёргает головой, будто бы окончательно пробуждаясь ото сна — Эмма носится из одной комнаты в другую, кажется, ни на секунду не останавливаясь. Тарино поднимается с дивана и запускает руки в карманы брюк. Ещё несколько секунд он обдумывает то, что хочет произнести, будто не решаясь. — Ты действительно хочешь устроить вечеринку? Он чувствует себя неловко в этом доме, полностью состоящем из белых стен, светлых пятен и ковров — величественная фигура режиссёра в тёмном костюме выглядит неуместно во всём этом футуристическом безобразии. Неудобно. Нелепо. Эмма купила этот ужасный дом на свой первый гонорар и прожила в нём всего несколько недель. Столь же быстро она перебралась в холостяцкую берлогу Тарино — такую же просторную, но гораздо более уютную — обжитую. Его дом хранит в себе тепло Эммы и память Дэвида, а этот — холодный и пустой. Глупый. Актриса приближается и обхватывает лицо мужчины своими маленькими ладонями. Она смотрит в его тёмные глаза и ласково улыбается, будто бы вовсе не грязно чертыхалась пару секунд назад, пытаясь навести порядок. — Дэвид, — говорит она, — я правда хочу повеселиться. — Но это не весело, — вздыхает Тарино. — Здесь будет много людей, они будут разговаривать, будет громкая музыка... Он хочет продолжить свою возмущённую тираду, но уже не может — Эмма встаёт на носочки и целует своего мужчину так, как ему это нравится. Большие ладони опускаются на талию девушки — она улыбается ему в губы и медленно отстраняется. Дэвид закатывает глаза и заключает её в объятья. — Ты не проведёшь меня, — он медленно качает головой. — Я всё ещё недоволен. — Дэвид, я прошу тебя не вредничать всего один вечер, — она упирается ладонями в грудь Тарино и снова заглядывает в его лицо. — Там будут все наши друзья. Тебе понравится, обещаю. Он цокает языком, уже зная — ему не понравится. Но отказывать Эмме не в его силах. Особенно, когда она так на него смотрит. — Хорошо. Только будь рядом со мной, иначе я взорвусь. — Конечно, — она вновь целует его, и осознание неизбежного отступает. К слову, Эмма солгала. Не по своей воле. Она так сильно хотела быть с Дэвидом в этот вечер — хотела пить с ним коктейли и танцевать этот глупый твист, который его заставляют танцевать на каждой тусовке — но её, хозяйку вечера, сегодня хотели заполучить все, и она пыталась уделить внимание каждому. От одного гостя к другому — бесконечная череда светских разговоров, бокалов шампанского и старых знакомых — безумный водоворот, безжалостно затянувший Эмму и ни на секунду не желающий отпускать. К слову, Дэвид Тарино ненавидит вечеринки. Ненавидит громкую музыку, бассейны и, если быть честным, почти всех этих людей. Манекенщиц, актёров, фотографов — всех, кто пытается приблизиться к нему или Эмме. Он буквально прирос к дивану — пьёт уже третий виски и мрачно глядит по сторонам, пытаясь отыскать белокурую актрису — вот она беседует с одним, вот перекидывается парой слов с другим, а потом и вовсе исчезла в толпе. Всё великолепие этого вечера, весь его блеск и шик — всё то прекрасное, что витает в воздухе — всё это растворяется в ворчливом недовольстве Тарино. Честно говоря, он вне себя. "Какого чёрта я вообще здесь забыл?" — спрашивает себя он, накалывая на зубочистку кусочек сыра. Внутренний голос, твердящий "Ты здесь ради Эммы", тонет в отвратительной музыке, и Дэвид практически перестаёт его слышать. Выражение его лица не предвещает ничего хорошего — он закидывает в свой рот еще один кубик сыра и думает лишь о том, что хотел бы оказаться дома — выключить свет, залезть на диван с ногами, прижать к себе Эмму и посмотреть тот вестерн, который он купил на прошлой неделе. Но дома Тарино окажется ещё не скоро, и одна только эта мысль, зудящая в его голове, сводит с ума. Виски заканчивается — Дэвид хватает свой стакан и вглядывается куда-то вперед, пытаясь выцепить из толпы официанта. Он нетерпеливо барабанит пальцами по столу, когда наконец замечает одного рядом с Эммой — уж её-то он мог из тысячи узнать, даже если она стоит к нему спиной — худощавого щегла в белой рубашке с тонким чёрным галстуком — какой дешевый пижонский наряд! Тарино презрительно хмыкает и прищуривается, чтобы разглядеть его получше: парнишка что-то рассказывает Эмме и активно жестикулирует, хамски улыбаясь — она улыбается ему в ответ, придерживая бокал шампанского за ножку — вдруг актриса касается плеча официанта, и брови Тарино удивлённо взлетают вверх. Он узнаёт этого пижона — этого гнусного актёришку Рея, который так нагло улыбался его Эмме, ни капли не стесняясь. Он вовсе не официант, этот подлец — а она, его женщина, там, рядом с ним — улыбается этому малолетнему подонку. Тарино стискивает зубы и закусывает щёки изнутри — его голову тут же заполняют эти ужасные воспоминания о съемках: как Рэй касался Эммы, как брал её за руку и целовал в губы, а она кокетливо улыбалась и смотрела на него так, как должна была смотреть только на Дэвида. А потом он кричал: «Снято!» и злился, злился, злился... На секунду Тарино зажмуривается, просто чтобы не сойти с ума от бешено пульсирующей в мозгу ревности — он уже не думает ни о виски, ни о чём-либо другом — лишь о том, что он сидит один на чёртовом диване в чёртовом доме, который ему даже не нравится, и терпит эту чёртову вечеринку, на которой он не хочет быть — только для того, чтобы Эмма мило болтала с этим паршивым малолетним щеглом. Он тяжело поднимается с низенького диванчика, поправляет пиджак и решительным шагом направляется к Эмме. Тарино выглядит ужасающе прекрасно — молодой актёр неловко улыбается, когда видит его, а Эмма оборачивается — достаточно резко, чтобы почти пролить своё шампанское. — Дэвид! — она улыбается и хочет прильнуть к нему, но мужчина опережает её и протягивает руку актеру, будто бы вовсе не замечая своей девушки. — Добрый вечер, Рэй. Он цедит эти слова сквозь зубы — парень жмёт его большую ладонь и продолжает улыбаться так натянуто, что Тарино едва сдерживает накатившее раздражение. Он отстраняется и мстительно расправляет плечи, переводя на Эмму почти безразличный взгляд — она сжимает ножку своего бокала так сильно, что кажется, ещё секунда — стекло разлетится на миллионы осколков и порежет ей руки, но даже тогда она не будет чувствовать себя так ужасно, как сейчас. — Я ухожу, — небрежно бросает Тарино. — Приятного вам вечера. Он почти разворачивается, когда Эмма хватает его за руку — отчаянно и нервозно. Она знает этот тон и этот взгляд — знает, что Дэвид зол — он в бешенстве, и буквально через секунду он растерзает её, будто самый свирепый хищник. Весь мир остаётся позади. Тарино сжимает её руку в своей, и она понимает — он не собирается уходить без неё. Уверенным шагом он направляется к выходу — Эмма семенит за ним и неловко отмахивается от людей, которые хотят с ней поговорить — от всех самых важных гостей, самых знаменитых моделей и самых профессиональных фотографов. Наверное, единственное, что она видит — широкая спина и затылок её режиссёра — и, честно говоря, Эмма никогда не хотела бы следовать ни за кем другим. Неожиданно резко Тарино сворачивает в гардеробную — Эмма едва не поскальзывается на плитке, но удерживается на ногах, и дверь за ней захлопывается. Они оказываются наедине с чьими-то куртками, пиджаками и туфлями — Дэвид отпускает её руку и стягивает с себя пиджак, бросая его на чёрную софу. Эмма знает: Тарино молчит, и это самое страшное — гораздо страшнее, чем когда он просто кричит на неё и размахивает руками, будто сумасшедший. Он накручивает самого себя догадками и домыслами, с каждой секундой становясь всё более и более помешанным — страшно представить, что будет, когда эта ядовитая смесь взорвётся. Он делает несколько шагов и приближается к актрисе вплотную — она оказывается заперта между дверью и его напряжённым телом, готовым разорваться от ярости. — Ты невыносима, — цедит он сквозь зубы. Тарино проводит пальцами по подбородку блондинки и слегка сжимает его, приподнимая — они почти касаются носами друг друга, и во взгляде Дэвида мелькает что-то дьявольское, с нотками чертовщины — что-то в груди Эммы дрогнуло, и кожа покрылась мелкими мурашками. — Нет, это ты невыносим, — шепчет она и лукаво улыбается. Злость всё ещё клокочет в мозгу Дэвида, когда он впивается в её губы — жадно, будто бы после долгой разлуки. Когда он стягивает с плеч Эммы лямки платья, и оно беспомощно падает на пол — когда он касается маленькой родинки на её бледном бедре — ярость покрывается трещинами. Тарино хватает её под бёдра и резко опускает на кожаную софу — Эмма тихо стонет и протягивает руки к ремню на его брюках. Всё это кажется ей таким правильным — будто по-другому и быть не могло — будто её место всегда рядом с ним. Дэвид нависает над ней, будто зверь над загнанной жертвой — он берёт её яростно, немного грубо, закрывая рот Эммы ладонью — она извивается и хватается за его большие плечи, будто за спасительную соломинку. Дэвид всегда будет её спасением. Только для неё. — Ты такая стерва, — хрипло стонет он, — ужасная стерва. Он прижимает руки Эммы к дивану, и она успевает рвано его поцеловать — Дэвид вколачивает её в мягкую поверхность, кусая за бледную шею и буквально упиваясь её стонами. На секунду он ловит слепой, затуманенный взгляд Эммы и ускоряется, глухо рыча прямо в её ухо — она моментально покрывается мурашками и выгибается навстречу. С каждым его толчком нежная боль внизу живота становится всё отчётливее и тупее — она прижимается к своему режиссёру и дрожит всем телом — его ярость рассыпается на крошечные осколки, и всё заканчивается. Дэвид тяжело опускается рядом и, прижимает актрису к себе — она утыкается носом в его широкую грудь и улыбается, когда он мягко целует её в лоб. — Ты помнишь, в гардеробной у Тони, — хрипло произносит он, сжимая плечо блондинки, — мы ведь делали то же самое. Эмма усмехается и прижимается сильнее, не находя сил на что-то большее. Он мягко поглаживает её кожу, пока она молча слушает биение сердца Дэвида — будто нечто сакральное, только для неё — и закрывает глаза. В её голове пульсирует единственная мысль: «Дэвид Тарино невыносим».