Всё это и даже больше

Дэвид Тарино — безумец, одержимый кинематографом. Это все знают. Вдохновлённый и неподражаемый эстет, коллекционер старых фильмов, автор незабываемых диалогов и постановщик культовых сцен — он величественно восседает в режиссёрском кресле напротив выстроенных декораций и сверкает глазами. Будто длинная хищная птица, готовая в любую секунду рвануть с места, он внимательно следит за каждым действием и словом своих актёров — до мельчайших деталей. Он смотрит на Эмму, сидящую на диванчике кафетерия — обводит взглядом её выверенную позу, её руки, сцепленные в замок, и незастёгнутый пиджак. Дэвид думает о том, как хорошо она выглядит в этом брючном костюме: как он обтягивает её бедра и подчёркивает округлую грудь, но больше всего о том, как хорошо было бы его с неё снять. Тело Тарино напрягается, и он спешно отмахивается от сладких воспоминаний и картинок, которые так услужливо всплыли в его голове. Напротив Эммы сидит Рэй — тоже в костюме, но с чёрным пижонским галстуком и нагрудным платком. Он выглядит взволнованным, копируя её позу, также положив локти на стол. — Что тебе нужно, Сми? — небрежно бросает она. — Опять пришёл за деньгами? Парень уже собирается ответить ей своей репликой, но вдруг над его головой раздается крик: — Стоп! Актёры как по команде расслабляются и выдыхают — Тарино подсаживается к Эмме и приобнимает её за плечо, наклоняясь к самому её уху. — Дэвид, что-то не так? — взволнованно спрашивает она. — Нет-нет, всё отлично. Просто... — он возбуждённо шепчет ей прямо в ухо, отчего шея Эммы покрывается мелкими мурашками, — я перечитал эту сцену и понял, что кое-чего не хватает. Он достаёт из кармана своего пиджака жёлтую пачку сигарет с нарисованным яблоком и протягивает девушке. Секунду она рассматривает коробочку, а потом поднимает глаза на режиссёра, лукаво улыбаясь. — Я думала, мне нельзя курить, — одна достаёт сигарету и зажимает её между пальцев. — Они травяные, — Тарино усмехается, а потом принимается объяснять. — Это очень важно. Сейчас ты выглядишь скованно, а нужно развязно, понимаешь? Это должен быть лёгкий жест: достаёшь из внутреннего кармана и закуриваешь, а пачку кидаешь на стол, вот так, — он делает небрежное движение рукой. — Я поняла тебя, — Эмма оживлённо кивает. — Тогда я лучше откинусь назад, чтобы выглядело естественнее. Она демонстрирует ему то, что собирается сыграть: откидывается на диванчике, властно расправляет плечи, а потом лезет во внутренний карман пиджака — она достаёт оттуда пачку, вытаскивает сигарету и зажимает её уголком губ, а саму коробочку небрежно бросает на стол. Не выходя из образа, она хлопает себя по карманам в поисках зажигалки — тут на помощь ей приходит Рэй — он прикуривает её сигарету, и Эмма, закинув ногу на ногу, выдыхает в воздух облачко сизого дыма. Тарино, поражённый этой новой, только что открывшейся для него сексуальностью, смотрит на Эмму, не отрываясь. — Ну как? — она томно подмигивает Дэвиду, затягиваясь. — Потрясающе! — заворожено шепчет он. — Сейчас повторишь всё, что ты сделала, только для камеры. Она улыбается ему, всего на секундочку становясь собой, — мужчина наскоро целует её в щёку и вновь оказывается за камерой. Съёмочный день продолжает своё движение на протяжении следующих девяти часов. Это происходит весьма успешно: никто не забывает слова, не переигрывает, не опаздывает — словом, не делает ничего такого, что могло бы вывести Дэвида Тарино из себя. В эту пятницу они работают до изнеможения, чтобы с чистой совестью отдыхать на выходных — этот безумно длинный и утомительный день состоит из одних только дублей и стаканчиков кофе. Когда наконец всё подходит к концу, Эмма вваливается в свою тёмную гримёрку и падает на диван, не зажигая свет. Тарино заходит вслед за ней — он включает маленькие лампочки у зеркал и наблюдает за тем, как его женщина пытается поудобнее устроиться на маленьком диванчике — она ворочается, и с её губ слетают эти милые кряхтящие стоны, которые он слышит каждый вечер. — Боже, — выдыхает она, — если ты сейчас не отвезёшь меня на ужин, то потеряешь свою любимую актрису. Дэвид усмехается, скрещивая руки на груди. Ещё минуту он смотрит на то, как Эмма, беспомощно распластанная на диване, пытается скинуть туфли, а затем качает головой и сам опускается на колени. Актриса удивлённо выдыхает, когда чувствует его горячие пальцы на своих лодыжках — он аккуратно расстёгивает ремешки, и ненавистные туфли с глухим стуком падают на пол — сначала одна, потом вторая. Она издаёт приглушённый стон, когда пальцы Дэвида начинают мять её ступни — эта мягкая боль смешивается с приятными импульсами, проходящими по телу, и кажется, что вся усталость, накопившаяся за день, улетучивается. — Ты сегодня хорошо поработала, — шепчет он, оставляя поцелуй на её лодыжке. — Да-а, — протягивает Эмма, — поэтому сейчас я разваливаюсь. — Ничего, — лукаво ухмыляется он, — я сейчас помогу. В полутьме Дэвид целует её ноги и мягкие ладони — он чувствует, как трепещет её тело под его руками, и каким прерывистым вдруг становится её дыхание. Он нетерпеливо снимает с Эммы пиджак и стягивает топ, припадая к её бледной шее — она издаёт протяжный стон, но всё-таки находит в себе силы, чтобы упереться ладонями в напряжённую грудь режиссёра. — Дэвид, я ужасно хочу есть. Мужчина вздыхает, но поднимает руки над головой, капитулируя. Он помогает Эмме раздеться и надеть её гранатовое бархатное платье — Тарино бережно застёгивает его на спине, поправляет её прическу и проводит ладонями по её манящим бёдрам, обтянутым мягкой тканью. — Я хочу пасту с креветками, — лепечет она, беспомощно утыкаясь головой в грудь своего мужчины. — И всё? — тихо спрашивает он, гладя её волосы. — И на ручки. Она удовлетворённо улыбается, когда Дэвид Тарино легко закидывает её на своё плечо — он выносит её из студии и осторожно сажает на переднее сидение своей машины. Он везёт Эмму в её любимый ресторан возле дома — там он наблюдает, как она ест свою любимую пасту с креветками и постепенно оживает. Режиссёр тепло улыбается, когда на маленьких щёчках его женщины проступает здоровый румянец, и от бледности не остаётся ни следа — она наконец заразительно смеётся, рассказывая что-то уморительное, и возле её глаз появляются эти милые морщинки, которые Дэвид так любит. Оказавшись дома, они не стали включать свет. Опережая своего режиссёра, Эмма на ходу стягивает своё бархатное платье — оно глухо падает на пол, оставаясь лежать где-то у подножья лестницы. Она медленно поднимается наверх, чувствуя на себе его заворожённый взгляд — Дэвид запускает руки в карманы брюк и позволяет ей исчезнуть из вида, а потом тихо следует за ней. Он уже знает, что ожидает его за дверью спальни — в предвкушении он облизывает губы, чувствуя нарастающее внизу живота напряжение. Кожа Эммы тонкая и бледная — на ней легко застывают все следы его поцелуев, укусов и нежных шлепков. Он поминутно ищет в темноте её губы — актриса целует его жадно, зарываясь пальцами в непослушные тёмные волосы. Она выгибается, когда Дэвид проводит горячим языком по ее выступающей бедренной косточке — он спускается всё ниже, бережно придерживая её узкую талию своей большой ладонью — Эмма захлёбывается в рваных стонах, складывающихся в его имя. Когда Тарино разворачивает актрису спиной, её тело уже разгорячённое и влажное — он медленно выбивает из неё стоны один за одним. Эмма извивается, чувствуя на себе приятный вес его тела — с каждым движением Дэвида в ней и с каждым шлепком по её заднице она всё ближе к тому, чтобы сойти с ума — она обессилевает, когда он так рвано дышит ей прямо на ухо и шепчет слова любви. Он содрогается следом за Эммой — мужчина сжимает её бедро, заставляя шипеть от этой нежной боли, отдающейся по всему телу. Когда Эмма засыпает на его груди, он гладит её волосы, постепенно проваливаясь в темноту — в полудрёме он вспоминает те её жесты, ту небрежную сексуальность — Дэвид думает о том, что, возможно, его работе не хватает терпкости. Но это всё завтра — пока он чувствует её дыхание на своей коже, ему снится что-то размеренное и спокойное, но он, конечно, никогда не вспомнит, что именно. На рассвете она почувствовала движение — нехотя открыв глаза, она увидела рядом с собой Тарино, уже сидящего в кровати в очках для чтения и листающего что-то. Эмма приподнимается на локтях, привлекая его внимание — Дэвид мягко улыбается, на секунду прижимаясь губами к её лбу, и тут же возвращается к бумагам. Протерев глаза, актриса вглядывается: она различает на листах имена, реплики и ремарки. — Не-е-ет, — простонала она, откидываясь назад, — ты что, серьезно притащил сценарий в кровать? — Это важно... — бормочет режиссёр, старательно выделяя что-то маркёром. — Дай мне секунду. — Что ж, — Эмма обиженно скрещивает руки на груди, — по крайней мере, теперь я знаю своё место в твоей системе ценностей. Тарино усмехается, снимая очки. Он склоняется над актрисой, снова целуя её в лоб, а затем касается пальцами её подбородка, заставляя посмотреть на себя. — Ты знаешь, я тут подумал, — шепчет он, — я бы хотел, чтобы ты помогла мне отредактировать кое-что. С губ Эммы срывается писк, когда он протягивает ей сценарий — вдруг до неё доходит: она держит в руках нечто культовое и сокровенное, а эти кусочки текста, выделенные маркером, специально для неё — осознание этого заставляет все внутренности актрисы заклокотать. — Дэвид Тарино позволяет мне редактировать его сценарий? И это не сон? — для достоверности она щипает себя за руку и тут же морщится от боли. — Что происходит? — Я доверяю тебе больше всех на свете. Делай то, что считаешь нужным. Режиссёр накрывает её ладонь своей, сжимая её пальцы. Эмма, тёплая и расслабленная ото сна, ловит его нежный взгляд и тоже невольно улыбается — она прижимает сценарий к своей груди, будто младенца, и, Боже, это значит для неё всё. И даже больше. Конечно, все знают — Дэвид Тарино — безумец, одержимый кинематографом. Но это не единственная его слабость.