Всё это и даже больше

Иногда Дэвид Тарино испытывает голод. Не физический. Вернее, не совсем. Его сердце колотится, будто барабанная дробь — такой чистый и громкий звук, заполняющий голову — он поглощает Дэвида целиком. Это происходит, когда она рядом — когда он чувствует её запах, тепло рук и мягкость её кожи — режиссёру кажется, она должна слышать эту дробь внутри него. В ушах звенит от одной лишь её трепещущей юности и красоты. Ему вдруг хочется рассказать ей всё то, что застряло в его горле. То, что кроет хлеще любой наркоты. Честно говоря, это происходит с Дэвидом впервые за долгое время — он не может точно сказать, когда впервые начал чувствовать себя настолько хорошо. Сперва она осела в его голове, как кофейная гуща на дне чашки — он вспоминает о ней перед сном и мучительно томится мыслями о грядущем дне: о том, как вновь будет ловить на себе её многозначительные взгляды, как она будет невзначай приносить на площадку его любимый кофе и всё то, что она делает — все эти простые вещи, наполненные её странным колдовским светом и очаровательной женственностью. Всё то, что заставляет его дыхание замереть. Эмма остаётся осколком в его воспалённом мозгу — каждое мгновение, проведённое рядом с ней, Тарино прокручивает в памяти снова и снова, пытаясь ухватиться на каждый её взгляд, каждую ухмылку и ядовитую насмешку — он вдыхает её и, к собственному удивлению, остаётся жив. Эта актриса сводит Дэвида с ума — она будто ослепительная вспышка на допотопных фотоаппаратах, заставляющая глаза слезиться. Будто ветер, ворвавшийся в его окно. Абсолютно безрассудная, наглая, острая — он тонет в её голосе, зовущем Тарино по имени. Она пробуждает в режиссёре животный голод — она склоняет его к своим ногам. Она засыпает, обдавая горячим дыханием его шею. Дэвид перестаёт дышать, вслушиваясь в её мягкое сопение. Теперь это его жизнь. Его собственная заноза в заднице. И, кажется, она не против. Тем утром им двоим вовсе не хочется выбираться из-под одеяла: Эмма будит своего режиссёра мягкими прикосновениями пальцев — она проводит по его широким плечам, слегка надавливая. Тарино — заспанный и ещё не до конца проснувшийся — издаёт удивлённый вздох, когда чувствует на себе приятный вес её тела — блондинка проводит ладонями по его груди и победно ухмыляется. Мужчина чувствует влажный поцелуй на своей ключице — затем ещё один, но уже ниже — Дэвид вспыхивает: вспыхивает его тело, и вместе с ним зудящее чувство голода, окончательно вырывающее его из сна. Мужчина слегка приподнимается: острым языком Эмма вырисовывает сердечки на его животе — она смотрит прямо в его глаза, а потом скрывается под одеялом. И пока её нет — он сходит с ума. Тарино захлёбывается в стонах: он держит её волосы и выгибается в спине — режиссёр забывает обо всём на свете, пока внутри него разгорается настоящий пожар. Эмма проводит пальцем по его выступающей бедренной косточке, и он усмехается, тут же утыкаясь лицом в подушку — кажется, нет ничего важнее, чем комок нервов внизу его живота и губы Эммы на его члене — она проводит языком по пульсирующей венке, и его тело будто пронзает электрический ток. Она движется быстрее — одеяло колыхается над её головой, а Тарино дрожит всем телом, сжимая плечо блондинки — он задыхается, на несколько секунд выпадая из реальности, а потом пробуждается снова. Полностью обессилевший и счастливый. Эмма устраивается на его груди — она вновь целует ключицу своего мужчины и ласково улыбается, пока он гладит её по спутанным волосам — солнце пробирается в их спальню, но, кажется, это уже не имеет значения. Дэвид зажмуривается, навсегда запечатлевая в мозгу этот момент: тишину субботнего утра, запах секса, повисший в воздухе, и то, насколько горячие их тела. Он осознает реальность этих секунд — всего происходящего — и в его груди разливается липкое тепло. Позже, когда в ванной комнате становится достаточно тепло, Эмма намыливает его уставшее тело — вновь пробегается по широким плечам, по крепкой груди и подтянутому животу, оставляет пену на мускулистых руках. Её прикосновения такие нежные — мужчина смотрит на неё сверху вниз, не в силах сдержать улыбку. Почему-то, глядя на свою актрису, он испытывает невероятный внутренний подъём — как и всегда, она кажется ему крошечной и беззащитной — и Тарино переполняется обожанием. Он делает то, что хочет: прижимает её к себе, и Эмма смеётся — она врастает в него с корнями. Им не нужны слова. Он никогда не позволит ей уйти. Затем утро течёт так, как и обычно: Эмма, одетая в его футболку, копошится на кухне, словно наседка, и воздух наполняется запахом свежего кофе. Дэвид готовит яйцо-пашот на ржаном тосте и омлет с ветчиной и зелёным перцем — любимый завтрак его актрисы. Они беседуют о работе — об актёрах, об операторах, о чёрт знает чем ещё — ни секунды этого утра они не проводят по отдельности, и это кажется режиссёру таким правильным и настоящим — будто всё это имеет смысл только тогда, когда они вдвоём. Эмма незаметно отпивает кофе из его кружки и морщится от сладости — Тарино смеётся и целует её в лоб. Это утро только для них. И это правильно. Ближе к полудню Дэвид усаживается на диван, чтобы вносить правки в сценарий — он надевает свои очки для чтения и листает страницы, делает пометки и что-то зачёркивает. Затем мужчина приступает к наброскам: в углу листа он рисует то, что хотел бы видеть на экране — схематично крупные планы, направленные друг на друга пистолеты и брызги крови. Он рисует с упоением и страстью до тех пор, пока вдруг не слышит за своей спиной тихие шаги. Эмма наклоняется и обнимает его со спины — Тарино поворачивается и тут же чувствует прикосновение губ к собственному виску. — Над чем ты работаешь? — воркует она, улыбаясь одним уголком рта. — Над твоей новой ролью, — шепчет Дэвид, блаженно прикрывая глаза. Эмма массирует его шею и спускается на плечи — с губ Тарино срывается стон, когда она задевает нужные точки. Внутри него с новой силой просыпается голод — щемящее чувство, заполняющее собой всё и почти заставляющее его просить о пощаде. — Иди ко мне, — Тарино откладывает бумаги и хлопает себя по ногам. Эмма тут же забирается на его колени, прижимается всем телом и запускает руки под его футболку. Её прикосновения горячие и мягкие — Тарино едва заметно вздрагивает и вздыхает, убирая прядь её волос за ухо. Эмма приподнимается, выгибаясь, и их носы почти соприкасаются. Она нависает над Дэвидом, глядя прямо в его глаза. Режиссёр запускает свои большие ладони под резинку её шорт — горячая кожа девичего бедра покрывается мурашками — Эмма склоняется и смеётся куда-то в его шею. — Я хотел показать тебе кое-что... — Тарино хватает лист и секунду ищет что-то на нём, а потом протягивает актрисе. — Вот, читай там, где галочка. Блондинка берёт лист и пробегается по тексту глазами. Она прокашливается, немного хмурится и полностью сосредотачивается — Эмма расправляет плечи и откладывает текст, стискивая зубы. — Ты боишься смерти, — хрипит она, ухмыляясь и заглядывая Тарино прямо в глаза, — но ты не должен. Твой страх — всего лишь узда, позволяющая сильному вести тебя. Эмма скалит зубы, делая акцент на следующих словах. В её глазах Дэвид замечает что-то дьвольское, чего он никогда не видел до этого. Она ухмыляется и закусывает губу. — Разорви узду и обмани руку сильного, — актриса переходит на шёпот, заговорщически улыбаясь, и обхватывает лицо режиссёра ладонями, — и будь счастлив, друг мой, ведь это твоя единственная обязанность. Дэвид не может отвести от неё взгляда — он писал эти реплики специально для неё, и кажется, что он никогда не видел ничего более красивого, чем эта крошечная актриска на его коленях, произносящая его слова. Только для него. И она говорит их так правильно. Эмма вновь становится собой, и режиссёр читает в её глазах обожание — безграничную преданность. — Я получила роль? — шепчет она, ухмыляясь. Мужчина запускает пальцы в светлые волосы Эммы и слегка надавливает на её затылок — он припадает к её губам, и внутри него медленно чиркнула спичка. Пламя голода вновь обжигает, и Дэвид впадает в безумство — он легонько прикусывает шею актрисы, заставляя её смущённо засмеяться. — Ты получила все роли, крошка, — тихо отвечает режиссёр. Она смеется в его объятьях, и мир останавливается. Дэвид Тарино испытывает голод каждый день. И только сейчас, сжимая Эмму в своих руках, он понимает, что это был не голод. Влюблённость.