То, о чем ты молчишь

Ао толкнул дверь. Заперта. Замок странной формы – но это не преграда для него. Он кладет цветы на пол, вынимает одну из шпилек из прически и пробует открыть – этому он научился, когда воспитатели запирали его под замок в наказание за шалости. Только тогда он открывал окно – и вылазил на крышу, спускаясь по лианам вниз. Так и сбегал задним двором. Ао улыбается воспоминаниям. Тогда он был маленьким, беззаботным и не догадывался, что ему выпадет подобная участь. Он вспомнил о том, что рассказал Юта. В этой всей суматохе он забыл сказать об этом брату. Спустя долгие минуты дверь наконец поддалась. Ао зашел в комнату. Первое, что бросилось в глаза – полутьма. Свечи почти догорели. И тут никого. Он расстроился, но все же решил убрать у алтаря. Все-таки это память о папе. Ао зажег новые свечи, нашел тряпицу, которой стер пыль и набрал в вазы воды. Он разделил цветы, расставив их в обе вазы. Переставлялся с цветочками, пока букеты не показались ему идеально сложенными. На фоне красивых цветов его руки казались ему особенно уродливыми. Этот комплекс шел с детства, а все вокруг подливали масла в огонь, поговаривая, что пальцы у него далеки от идеала – короткие и толстые, не смотря на то, что сам омега худой. Ао старался прятать свои некрасивые руки в длинных рукавах – а когда носил короткие, то складывал их за спиной, либо в замок. И за это его ругали воспитатели, грозясь, что отрежут ему руки и пришьют взамен красивые, раз он так о них мечтает. Ао продолжал так делать, надеясь, что они исполнят свои слова, он тогда мелким был. А привычка прятать кисти рук осталась… Ао взглянул на портрет. У его папы волосы были светлыми и кудрявыми: в солнечных лучах наверняка совершенно-золотые. И янтарно-желтые глаза. Он само воплощение святости, и дело не только в желтом цвете. Все, кто знал его, повторяли, что он за свою жизнь никого не обидел. Ао смотрит на его портрет и понимает: не похож. Единственная черта – кудрявость волос. Лучше бы прямые были – а то кудри выдергивались из прически, создавая неопрятный вид. Прямо как сейчас. Ао провел рукой по голове и убедился, что действие выпрямляющего средства прошло, волосы снова торчат. Кудри Сифи кажутся не такими: идеальной формы, красиво уложенными. Кажется, он не стыдился сей особенности, в отличие от Ао. Ему самому кудрявость напоминала, что он далек от идеала. А поскольку его цель – стать идеалом, то это действительно проблема. Как бы он хотел от них избавится! Остричь по плечи или выше. Жаль что нельзя. Иной бы гордился столь длинными волосами – ниже талии, но Ао с легкостью променял бы их на прямые недлинные, была бы такая возможность. И желательно светлые, как у папы. Ибо темные распространены среди народов страны и скорее всего достались ему от отца. Он не знает, как выглядел отец. Все, что известно, имя – Самаэль – и то, что клановцы были против этого брака. Но портрета отца, естественно, нет – тот из простой семьи. И это жестоко: он не мог увидеть даже его изображение. Ао вспомнил слова Юты о том, что он очень похож на отца. Та фраза оказались спасительной для него. Он тогда долго рассматривал себя в зеркале, додумывая образ Самаэля. Впрочем, после Ао поступил умнее: посмотрел на Браяра. Все же, они с братом похожи, пусть и разного пола и цвета глаз. Ао вздохнул. Но вдруг уловил нюхом чужой аромат. Знакомый аромат, а после заметил у второй двери Теда. Тот наблюдал за ним, возможно долго. Сердцебиение участилось. Но альфа спокоен. Он не злится, как в прошлый раз. Наоборот, сужает глаза и произносит: – Я сказал не приходить сюда, – тон, не терпящий возражений, но Ао возражает: – Я пришел помолиться, – он переводит взгляд на алтарь, после снова на Теда, скрестившего руки на груди. Хочется улыбаться. Безудержно и глупо. – И как вы прошли? – хмыкнул альфа, кивком указав на приоткрытую дверь. – Секрет. Ао приложил палец к губам и усмехнулся. Он понимает, что поступает неправильно, находясь тут и разговаривая с тем, с кем и вовсе пересекаться не должен. Ао знает, что это не по плану, что у него иная цель и работа его за целью следить. Ао все это знает, но… Что-то внутри сжимается, скатывается в тугой клубок от мысли уйти. Противоречие чувств мешает выровнять дыхание. – Забавно. Вы разве меня не боитесь? – Нет, вы не паук, с чего мне бояться? – вопросом на вопрос отвечает Ао, легко и непринужденно, не задумываясь. На миг губы альфы дрогнули в предверии улыбки, но он охладел, и лицо его стало, как прежде, каменным. – Вы ошиблись объектом. Разве вы не должны, как и большинство омег, смотреть такими глазами на Леолея? Какими глазами? – хотелось переспросить, но Ао осекся. Наверняка, его глаза сияют, как сияли глаза влюбленного в него Леолея, или того Натуриона. Глаза все выдают. В то же время взгляд Теда молчалив. Или альфа в самом деле ощущает равнодушие ко всему происходящему. И раздражение. От этой мысли Ао тяжело сглотнул. Он запоздало ответил говором, соответствующим всем правилам этикета: – О, извольте, сударь, я тут лишь ради того, чтобы почтить память папы. В прошлый раз я заметил тут непорядок, а это большой грех, оставлять алтарь в столь плачевном состоянии. Тед хмыкает, видимо заметив перемену в настроении. Но по его лицу непонятно – то ли жест этот в удивлении, то ли в презрении. Воздух между ними становится плотнее, гуще – дышать им тяжело, но Ао старается вдыхать бесшумно. Выдох, вдох. Тишина. О чем бы завести разговор, как разрядить сложившуюся атмосферу? Ао судорожно пытается подобрать тему. Идей нет. Он обводит взглядом комнату, выискивая зацепки для разговора. Тед же подходит ближе, медленно, будто хищник, подстерегающий жертву, почти крадется: чтобы не спугнуть. – Дивно, дивно. Вы не из числа омег, которые чтят правила. А вот и сегодняшнюю выходку припомнил. В голосе его послышалась ирония – или это показалось. Ао поморщился, как от болезненного удара. Но он ответил, с вызовом и прямо в глаза: – Но правила и нужны для того, чтобы их нарушать. – Что ж, достойно. Остроты вам не занимать, – в этой фразе будто и вправду ирония. – Вы молоды, ваш пыл остынет, я был таким же, – губы альфы дрогнули в мимолетной усмешке. Но глаза ледяные – а цвет тепло-желтый. И снова тишина. Всего мгновение – а кажется целой вечностью. В самом деле, о чем им говорить? Они настолько отличаются. А учитывая разницу в возрасте, между ними и вовсе пропасть. Однако, Ао чувствует нужность говорить. И он спрашивает Теда о нашумевшей будущей реформе по отношению к количеству браков и введению разводов. Этот вопрос и вправду его интересовал. Альфа же подошел еще ближе, остановившись в шаге. Близко – руку протяни, дотронешься. Но Ао давит порыв и слушает слова Теда о реформе. Альфам их страны позволялось иметь четырех супругов. Ао видит на среднем пальце руки Теда четыре полоски – значит, супругов у него столько же. Ао вздохнул – он-то думал, что Алистри единственный, с кем Фахо вступил в брак. Вопрос – где три других, остался не озвученным. Тед же ведает, что реформа состоится. И в будущем каждому альфе будет позволен один омега вместо четырех, в связи с тем, что количество рождаемости омег сократилось в последние годы. И введены будут разводы. Мол надоели супруги друг другу – так взяли и расстались. Доселе это невиданная вещь. Ао привык думать, что брак – навсегда, он нерушим до самой смерти и после нее остается в силе. В доказательство – вдовцам-омегам не позволено иметь второго мужа. Новая реформа значительно поменяет систему браков. И в лучшую сторону. Ао рассматривает Теда. Россыпь коричневых пятнышек на его коже кажется до одури привлекательной. Она делает внешность уникальной и ни разу не страшит, пусть это и следы от болезни. И все же вблизи черты лица альфы имеют схожесть с Леолеем. Даже в той тонкой переносице или в не менее тонких губах. Ао забывается, кто перед ним. Они разговаривают, как равные, позабыв о вычурных фразах и комплиментах. Душевно. И это цепляет Ао намного больше, нежели нудно-светские беседы с Леолеем. Тед интереснее, наверно потому, что взрослый – видно во всем. В его сдержанности и холодности, в мудрости и некой ироничности. Ао нравится слушать его мысли, нравится делиться взамен своими – это так естественно, что он вспоминает, с кем говорит, лишь когда натыкается на портрет Сифи. И решается спросить, что же тут делает алтарь. Это сбивает всю непринужденную атмосферу. Тед хмурится, смотрит на портрет, после медленно переводит взгляд на него. Пристально. Потом обратно на портрет. Ао чувствует, как мерзкий иней расползается в груди. – Я – не он, – зачем-то говорит Ао, а Тед игнорирует. Он суживает глаза, что не предвещает ничего хорошего. После говорит ровным тоном. А глаза – холоднее льда. – Я позову слугу, что бы он проводил вас в вашу комнату. Неприлично Чистому* омеге разгуливать по ночам.