По лунному щебню

      Бейби-бейб, ну что же мне делать с тобой такой, думает Пэрриш, когда та самая Кора Хейл внезапно глядит на него так нагло и так откровенно, что аж в горле встаёт огромный ком — не сглотнуть, не сплюнуть. От нее однозначно пахнет наступающей на пятки бедой: постоянно разбитая, штапонно-перемотанная в волдырях и ссадинах вся; не аккуратные ладони, как у идеальной Лидии, а сплошной окровавленный пластырь да опухшие костяшки; похлеще любого дворового раздолбая. Ей бы вечно на ринг, ее тянет в драку — каждое слово твое в штыки, покажи, на что способен, а там и посмотрим, кто в самом пекле из месива дробленных костей выстоит.       Эта девчонка, ходячая песчаная буря, ослепляет, загоняет в угол, засасывает, как топкие воды, и Пэрриш все никак не может оторвать от неё чертового взгляда, хотя, эй, офицер, ты уже совсем взрослый; тебе бы дом с голубым заборчиком да разогретый обед по полудню в участок — не эту дрянную Кору. Джордан лишь усмехается уголками губ, потому что Лидия с Корой стоят совсем рядом — как космос и хаос, спокойствие тридцатилетнего копа и запах обугленной резины посреди мексиканских пустырей; такие разные, что даже не описать, принцесса и оборванка.       Неужели такому правильному офицеру Пэрришу больше по нраву клыкастые волчицы?       Хейл ведь рождена была с забродившим по венам агавовым соком, с кайенским перцем на розово-карем рте, на который Джордан пялится уже минут десять к ряду, остынь, а кожа у неё наверняка терпкая, барханья; не выдержать тебе напора ее звериного, когда девчонка эта сядет поверх, и когти вопьются поглубже под ребра, просто сдайся.       Но Пэрриш по-прежнему смотрит, он выжидает и, хоть убейся, ну хоть блин вскройся, ему ее — одичалую Кору — хочется себе так, что по-собачьи вой.       — Хей, ты, песик, — Малия загораживает вид своим телом, полностью: длинной ног и одинаковым с Корой разрезом глаз; она садится напротив, жмурится подозрительно, а Джордан аж робеет, словно подросток, защищается, — Ты пялишься на мою кузину. Почему?       Это у них семейное, у всех — рубить с плеча и наблюдать, как люди тушуются, давятся вздохом, закашливаются. Пэрриш немеет, мнет переносицу указательным и большим, а Малия ждет ответа, гнет вопросительно бровь.       — Пригласи ее куда-нибудь, — словами ее да сбрасывать с небес на землю, — Ну, а что? От тебя несет желанием, когда ты на неё смотришь. Я, конечно, ничего против не имею, ты вроде хороший парень, Коре в жизни таких не хватает, но вот если учует Дерек, даже пистолет не спасет.       Так что, наверное, улыбочку Малии, а-ля обидешь ее, я тебя съем, можно назвать благословением, потому что никто не сделает за Пэрриша этот долбанный шаг — всего-то одно предложение. А Кора все ещё поглядывает из-под густющих ресниц с веснушками медными, раскиданными по всему лицу, в ухмылке хищной оголяет острые резцы и тонкую шею, мол, ну давай же, солдатик; я готова сыграть добычу.       Боже, эта девчонка — чумная, раскаляет кровь, от нее набухают прозрачные вены; Кора-кора, не доводи до греха, ведь чиркни меж ними искорка — и будет взрыв.       Хейл готова поиграть.