По лунному щебню

      Тормоза отказали — Катимся вниз.       Это уже девизом у них, выведено подкожно, заклеймено поверх посиневших вен. Когда Шейла танцует, — магнитом притягивает к себе весь прожекторный цветастый свет — Джонни от неё не может оторваться. Он щурится, ловит, запоминает каждое ее плавное движение, пока ещё трезв, ведь всего через минимальное количество минут мир младшего из семьи Сальваторе зависит в спирте и порошке — злодеях человеческой категории. Не сверхъестественной. Не их с Шей Беннет маленькой вселенной, где у такой именитой мамы дочь — смесь психической ухмылочки отца-социопата да абсолютное отсутствие собственной магии в придачу; как плевок в спину, черт возьми.       Им вдвоём нигде не рады; они — отбросы, чумные дети. Если Мистик-Фоллс-хай покорена любимицей родителей златокудрой Стефани, то школа Сальваторе, в которой по идее должно быть место и фамильному принцу Джону Джейсону, потому что это и впрямь его дом, а Шейла вообще — кузина близняшек, одна кровь, одна семья, но те их взгляды, а-ля, это ты убила нашу мать, ты такая же, как и он, ты ошибка; ты — де-фе-кти-вна-я. Не найти им своего островка.       Поэтому клубы становятся отдушиной для двух «не форматов», но без рамок уже и без ограничителей; полнейшая свобода. Джонни давится дымом энной сигареты к ряду, в тугих неоновых объятьях сминая Шей; ее кожа, гладкая, как атлас, на вкус соленая, что та текила, выпитая в начале их очередного побега. И глаза ее затуманенные, блестящие, выдающие ведьму в ней хитрым прищуром и адским пламенем, бурбоном воздвигшим ее на пьедестал; Шей не оставляет между ними с Джонни пространства, жмётся настолько близко, чтобы ее бёдра — поверх его, ее руки — в его кудрявых волосах. И пот с одного разгоряченного тела на другом, как клятва верности, не иначе.       Но Беннет будет колоть тебе ладони, мальчик; она ядом растечется, не желанием, расплескиваясь за твои края. Покажется, вот, хватай, забирай, расстегивай ремень, но она ускользнёт, и все, что останется Джонни — смотреть, как кто-то другой ведёт ее в тесную туалетную кабинку.       — Хочешь меня, Сальваторе?       — Ты меня больше, Беннет.       А в перерывах между краденными поцелуями и сексом в импале Деймона: «мы — лучшие друзья, Джонни, ничего более». Как вечный удар поддых. Поэтому Сальваторе будет глушить свои странные смешанные чувства к девочке-ведьме, топясь на дне очередного бокала, в надежде там же заилеть, а, возможно, он найдёт себе очередную глупенькую игрушку, лицом точено похожую на Шей, и уверит ее: «мы — навсегда, детка». По факту — на одну ночь.       Будут другие руки, другие губы, плечи другие, ключицы, коленки — месиво грязи и похоти с полным незнакомцем; удушья, увечья, лиловые засосы — самый ужасный доисторический голод.       Скольких нужно ещё поиметь, чтобы обрести покой, а, кто скажет?       Шейла же после появится в машине Джонни, как ускользающий мираж. Мокрая вся. Рваная. Спутанная. Она из пальцев мужских заберёт по-свойски самокрутку, скусывая с неё ментоловый вкус его жевачки, затянется, пуская облако в воздух, затем протянет с улыбкой пьяной назад:       — Это мерзко, — прохрипит Сальваторе.       — Ой, когда ты стал таким чистюлей?       Но он не про идиотскую сигарету.       Джонни имеет в виду их долбанную реальность на двоих.