Золотая лестница

Кровь брызнула Цзинь Гуаншаню в лицо, и он отшатнулся, поспешно загораживаясь рукавом. Адепт Вэнь, все еще пытающийся хватануть воздуха перерезанным горлом, выронил меч и наконец свалился лицом вперед, но за ним уже лез следующий, и времени остановиться и протереть глаза не было; времени не было вообще. Мгновения, густые, напоенные криками и запахом крови, текли мимо — как это всегда и бывало во время боя. Цзинь Гуаншань отбил удар, крутанулся, рубанул наотмашь. Слева кричали — высоко, пронзительно, как кричат смертельно раненные, не желающие умирать. Справа пространство вдруг очистилось, перестали наскакивать; Цзинь Гуаншань повернул голову и увидел молодого адепта Цзинь, из новых, орудовавшего мечом некрасиво, без тонкости, но деятельно. Мелькнуло лицо, упрямо сжатые губы, пятна крови на щеке. Цзинь Гуаншань уже видел его; во вчерашнем бою и в позавчерашнем, когда отступали из города. Он всегда был впереди, и дрался не слишком умело, но удачливо и бесстрашно. Слева сверкнуло; Цзинь Гуаншань сложил печать, отбил, не глядя. Густые клубы дыма приволокло с запада, на мгновение скрыв поле боя, что-то полыхнуло в небе. — Подкрепление! Глава ордена Цзинь, подкрепление!.. Он запрокинул голову и увидел, как сквозь дым расцветает знак ордена Цао. В то же мгновение свистнуло совсем рядом, и кто-то вдруг врезался в плечо, ударив всем весом. Цзинь Гуаншань пошатнулся, сделав шаг назад, и оттолкнувший адепт следом упал ему на руки — у него в груди, хищно дрожа, торчала стрела. — Глава ордена... Вы... — светлые глаза затуманились от боли, и адепт покачнулся. Это был тот самый юноша, что привлек внимание Цзинь Гуаншаня несколько минут назад. Цзинь Гуаншань прижал его к себе и склонился к земле, укрываясь от выстрелов. — Как твое имя? — Чжи Мэй, — адепт тяжело дышал, на его губах выступила кровь. Цзинь Гуаншань бегло оценил рану и нажал на несколько точек, на время останавливая кровотечение. — Эй, ты! — крикнул он кому-то в золотистом, вынырнувшему из дыма. — Помоги ему добраться до лекаря… Бой продолжался, но с подкреплением дело пошло легче. Поздней ночью Цзинь Гуаншань пришел в шатер врачевателей. Тускло чадили свечи, в нос ударила вонь лекарственных трав и загустевшей крови. Множество лежанок были заняты, и воздух дрожал от тихих стонов и бормотания. Цзинь Гуаншань прошел между ранеными, куда указали, и опустился в изголовье. Чжи Мэй спал, его щеки и губы были совсем бледными. На бинтах, перетянувших грудь, проступила и засохла кровь. Дыхание было неглубоким и трудным, но жара — Цзинь Гуаншань проверил, коснувшись лба — не было. От прикосновения юноша не проснулся, лишь пробормотал что-то неразборчиво — и вдруг взял Цзинь Гуаншаня за руку, перевернувшись набок, придавил щекой. Опешив, Цзинь Гуаншань хотел было отнять ладонь, но остановился — выражение лица Чжи Мэя стало умиротворенным. Ровный ток ци указывал на скорое выздоровление. Так и вышло — уже через несколько дней, когда орден Ланьлин Цзинь и примкнувшие к нему союзники наконец выбили войска ордена Цишань Вэнь обратно за реку, Чжи Мэй вернулся в строй. Узнав об этом, Цзинь Гуаншань послал за юношей. Был уже поздний вечер; военный совет с полчаса как закончился, и Цзинь Гуаншань наконец привольно уселся за уставленным снедью столом. К тому времени, как Чжи Мэй прибыл, он успел выпить несколько чарок вина, и приятное тепло наконец растеклось по телу, обещая отдых. Он искренне ненавидел военные советы: главы вассальных кланов и союзных орденов вечно собачились, пытаясь переплюнуть друг друга в стратегии и тактике, а от донесений разведчиков зубы сами собой стирались в порошок — армия ордена Цишань Вэнь была слишком велика, и слишком велико было могущество самого Вэнь Жоханя. Лишь из Юньмэна приходили приятные вести — там молодой глава ордена Цзян и Вэй Усянь, его шисюн, наносили ордену Цишань Вэнь поражение за поражением, не гнушаясь методами: поговаривали, будто Вэй Усянь изготовил некую печать, повелевающую мертвецами, и поднимал себе войско прямо на поле боя, пользуясь преимуществами неправедного пути. Цзинь Гуаншань и сам готов был ступить на Темный путь, лишь бы это приносило победы. Поджатые губы Лань Циженя и холодный гнев Лань Ванцзы, когда речь заходила о Вэй Усяне, совершенно его не трогали. В конце концов, лучше быть потерявшим путь, чем мертвым. С этой мыслью он поднял глаза на вошедшего юношу. — Приветствую главу ордена Цзинь, — звонко сказал тот. Он согнулся в поклоне, а затем поднял лицо, и Цзинь Гуаншань наконец смог хорошенько рассмотреть его: невысокий и стройный, Чжи Мэй обладал выгодной внешностью — Цзинь Гуаншань отметил и светлую кожу, и аккуратные черты, словно бы смутно знакомые. В глазах юноши светился ум, а в уголках губ пряталась полуулыбка, выдававшая смелость. — Присядь и налей нам вина. Повинуясь приказу, Чжи Мэй с несколько смущенным видом уселся напротив; жесты его, впрочем, были умелыми и точными, и было видно, что прислуживать за столом он умеет. Цзинь Гуаншань принял чашечку и поднял ее в тосте. — Я поднимаю эту чашу в благодарность Чжи Мэю за спасение жизни, — сказал он, выпил и продемонстрировал, что вино испито до дна — знак истинного уважения и признательности. Чжи Мэй слегка побледнел, а затем на тонких скулах медленно проступил румянец. Сердце Цзинь Гуаншаня отчего-то пропустило удар — столь знакомой показалась ему эта картина. Что за наваждение? — Господин глава ордена Цзинь льстит ничтожному адепту. Любой на моем месте поступил бы так же. — Скромность украшает воина, — момент неясного ощущения миновал, и Цзинь Гуаншань ухмыльнулся. — И все же ты спас мою жизнь. Чего ты хочешь в награду? Он ожидал показной застенчивости и отнекиваний, в конце концов сводящихся к повышению и более или менее тяжелому кошелю, но Чжи Мэй молчал, глядя на него будто бы в искренней растерянности; затем и вовсе отвел глаза, заметил опустевшую чашечку и потянулся ее наполнить. Даже жесты его вдруг сделались деревянными — когда он ставил кувшин на место, из-под сползшего рукава показался плохо затянутый наруч и мелькнуло тонкое белое запястье. Цзинь Гуаншань подумал, что Чжи Мэй не смог как следует одеться из-за раны, и, повинуясь внезапному порыву, перехватил ладонь юноши. Пальцы легли на открывшуюся кожу — нежную, горячую. Чжи Мэй вздрогнул, и в его взгляде мелькнуло чувство, которое Цзинь Гуаншань не спутал бы ни с чем — ожидание, надежда, опаска... Он видел подобное не раз. Улыбнувшись, Цзинь Гуаншань потянул ладонь Чжи Мэя к себе и коснулся губами тонкого запястья. Глаза юноши резко расширились, на щеках волной проступил румянец. Издав громкий рваный вздох, он вскочил, едва не опрокинув столик, и стрелой вылетел из шатра.