я зaкрываю глаза, а нa сетчатке отпечатана ты.
________________________
— У всего ведь свой особый смысл. Вот руки Гавриила — ласковые, сжимались у его живота, прижимая к себе, и вот его слова. Странные, жгучие, неправильные. Кроули от них поежился, прижимаясь к нему ближе. Белые крылья взмахнулись над ним, укрывая от всего. Оставляя только их. Только руки Гавриила на его животе. Руки, к которым Кроули проскальзывал и поглаживал костяшки. — Смысл, — вторил он. — Какой у меня смысл? Кроули и его глупые вопросы. — Иногда мне кажется, что феерический, — Гавриил наклонился к нему, касаясь кончиком носа виска, уха и застывая у линии челюсти губами. — Что-то, что может изменить все. — И тебя? Кроули и его глупые вопросы. — Ну, наверное. Не знаю. Смотря о чем мы. — О тебе, — пожал плечами Кроули, оглаживая чужие костяшки, касаясь пальцев, — о тебе касательно меня. Знаешь, только это имеет смысл. — Только ли? — Гавриил засмеялся, и Кроули ощутил странное щекотящее приятное чувство у линии челюсти. Он зажмурился и улыбнулся. Гавриил, Кроули и страшный порок, который они невольно создавали. — Ага, — Кроули извернулся в его руках так, что повернулся к нему лицом. Гавриил аккуратно убрал пряди, упавшие на его лицо. Большим пальцем, скользящим движением, он провел траекторию от нескольких веснушек у скулы. — Ничего более. Мы только сами для себя. Ты — для меня, а я — для тебя. — Думаешь, Богиня могла создавать нас для такого? Мне кажется, что у неё этого даже в планах не было. — Разве может происходить хоть что-то, что вне плана? Вот в чем проблема. Во вседозволенности, потому что тогда считалось, что любое действие — и есть план божий. Что оно правильное. Оно верное. — Когда дело касается тебя — да, — Гавриил сцепил руки за его спиной в замок. Он добавил, когда заметил в Кроули недопонимание: — В тебе есть что-то, что идет врозь всем нам. Я это чувствую. Но я не могу понять, что. Твоя особенная роль. Кроули хмыкнул и коснулся ладонями чужого лица. Понимаете ли, очень трудно быть первооткрывателями. Все приходится искать самому. На интуиции. Тогда интуиция Кроули очень хотела, чтобы он попробовал губы Гавриила. — Что ты делаешь? — непонимающе вздернув брови, спросил Гавриил, когда тот оказался подозрительно близко к нему. Непонятно близко. — Не знаю, мне просто хочется это сделать. Если твои пальцы кажутся мне такими ласковыми, то могут ли так губы? — Губы? — Ага. Чтобы склонить людей к греху, сначала надо создать этот грех. И было бы совсем глупостью думать, что этот грех придумали Адам и Ева. Нет, ну, конечно, секс был полностью в их инициативе, но у таких вещей есть начало. И оно начинается с поцелуя. Поцелуй, который все-таки случился меж ними. Их губы — теплые и мягкие — коснулись друг друга. И это оказалось по-странному приятно. Без причин и объяснений, это казалось верным. И Гавриил сам подался ближе. Кроули был тем, кто породил что-то, что заставит развиться цивилизацию. И тогда он ощутил ещё один разлом. Где-то внутри себя и, одновременно, вне. Будто бы что-то сместилось. Что-то теряло свою прочность. Что-то рвалось. Но тогда он лишь позволял себе делать это что-то странное и непонятное. Что-то, что приносило им удовольствие. Неправильное и странное, оно заставляло хотеть ещё. Ангелы никогда не были об этом. Никогда никаких «ещё». Никакого пресыщения. Это не было об этом. Но они были первыми, кто ощутили это.________________________
Кроули, кажется, просидел в салоне своей машины неподвижно с десяток минут. Его руки были прочно сцеплены на руле, сердце билось в глотке, а перед глазами мелькали мушки. Его мелко трясло — и внутри, и снаружи. Что-то, что вызывало тошноту, билось внутри него. У него начала кружиться голова, холод, который уже подступил к нему, едва он покинул библиотеку, сейчас становился болезненным. Настолько странным, что он даже казался ему горячим. Придя в себя, он нажал на газ, рванув вперед по улице, едва не уносясь на повороте. Его напряженные плечи и руки, его бешеный взгляд и поджатые губы. Черт, черт, черт. Всё это не имело ровно никакого смысла, всё это было бессмысленно, глупо и тупо, черт возьми. Он изменился с того времени. Всё изменилось. Никаких звезд, никаких веснушек, никакого золота. Только злость и инфекция. Только драма и страх. В нём уже ничего не было от Кроли. Он Кроули. Дикий, злой и бешеный. И ничего не могло изменить этого. Не должно было остаться ничего после того. Кто уходит, тот не должен возвращаться. А Кроули упал. Не ушел. Упал. Работал ли тогда этот закон в таком смысле? И если да, то почему Кроули ощущал это? Почему нечто крепкое продолжало его мысленно удерживать у всего этого. Кажется, он до сих пор помнил досконально каждое чувство, что тогда только начинало расти в нем. Что только начало зарождаться. Он помнил это, и это было тем, что заставляло его хотеть развернутся и кинуться в руки Гавриилу. Простить все и вся. Забыться в ладонях, в которых было непомерное количество ласки и нежности, которую тот скрывал глубоко внутри. От одной этой мысли Кроули остолбенел и резко остановился на пустынной улице. Изредка ходили редкие пешеходы — но они были слишком увлечены собой, чтобы заметить странно катающуюся бентли. Кроули тяжело и громко дышал ртом. Его растрепанные волосы и сузившиеся зрачки. Он устало застонал и упал лицом вниз, ударяясь лбом о руль. Его руки по-прежнему плотно сжимали его, будто бы эта была единственная его связь с реальностью. Почему он продолжал хотеть его? Хотеть быть рядом? Они не Божий план, черт возьми, весь этот план — сгусток воняющей неопределенной херни, в которой нет ничего, только смутно определенные события. И ничего более. Почему, черт возьми, он не человек. В людях все чувства имеют строго химическое и нейронное основание. Как компьютер. Чисто в теории, их можно прекратить посторонним вмешательством. Но в Кроули — ох, в Кроули. В Кроули были настоящие чувства. Их источник. Самые что не на есть основа, суть и истина. Есть само определение этих чувства. Которые они когда-то породили, стали основателями, открыли нечто новое, перешагнули за границу. И они были в Кроули, с того момента, всегда. Запуганные и напряженные от внутреннего угнетения, от собственного страха Кроули, но были. Пульсировали. Как острая боль, придавленная анальгетиками. Они не могли из него исчезнуть. Вечность. Вот срок, что им был определен. — Дерьмо, — зло прошипел Кроули. Ему не помог бы ни один психотерапевт, чтобы попытаться разобрать его, как пазл, и понять, в чем была проблема. Но я вам, позвольте, объясню. Понимаете ли, нет ни у демонов, ни у ангелов такого понятия, как «становление личности». Тебе дали кусок какой-то сущности — некого нематериального сгустка энергии, сознания — а ты с него лепишь то, что первое в голову пришло. Как правило в голову ничего не приходило, потому что по началу ты сам по себе и представляешь неосознанный самим собой сгусток энергии. Потом есть тело. Крылья. Глаза. Много глаз — на кой хрен столько глаз? Тряпки какие-то есть. Вообще много чего есть. Богиня начинает играть в какую-то странную игру, кидая карты на стол. Никто не знает о их значении и смысле. Только Богиня, которая, конечно, никому ничего не говорит. И вот так ты живешь. В непонимании. И вот ты существуешь с чем-то непонятным внутри себя. Эти сгустки энергии, которые определяют некоторые вещи. Твои силы и ранг. Какой к чертям ранг и что с ним делать — никто до поры до времени не знал. Проблема была в том, что та некая материя сознания в Кроули имела некие отличия. Гавриил не врал, когда говорил, что видел в нем что-то, что отличало его от других. Кроули был созидателем. Понимаете ли, созидательство — очень тонкая и тяжелая работа. А ещё очень почтительная. Потому что этим занималась все существование Богиня. Кроули — его телу, сознанию и сущности — уже тогда была отведена некая выделяющая на фоне всех роль. Он мог создавать звезды. А ещё чувства, разграничения, строить границы и делать дыры в чем-то, что держало их там, в этом пространстве. Неосознанно, конечно, но что есть, то есть. И после падения, после такой великой роли, когда он осознал, что теперь он ничего не сможет создать, он по-прежнему не имел этапа «установление личности». По причине того, что у него не было никакой личности. Был потухший взгляд, выжженная кожа и неправильно сросшиеся кости в крыльях. Как будто кто-то знал, как падать правильно. Никто не знал. В Кроули всегда было это великое — стремление к великому. А ещё был подвал вселенной, мрачные лица и напряжённая атмосфера. Так происходит становление демона. Привет, добро пожаловать в клуб — говорит тебе Люцифер. Говорит: я тебя ненавижу, как и всех тут, но ты имеешь вес и значение. Обрадуй меня, заслужи мою похвалу, и, может быть, ты что-то получишь. Так в этот сгусток энергии внутри вклинивается влияние извне. Так происходит метаморфоза. Кроули убедил себя в том, что ему нужно быть таким. Злым, бешеным и диким. Проблема в том, что он никогда не был. Теперь мы близки к более материальному и понятному нам сравнению. Человек с измененной психикой. С пострадавшей психикой. С сознанием, которое травмировали. Который претерпевает вынужденные изменения. Выходит пародия на личность, будто в одном теле два человека, которые хотят разного. Одна — играть в футбол, а другая — картофельные чипсы и сериал про наркодилеров. Иногда Кроули хотелось к Гавриилу, и иногда — играть в футбол головами ангелов или людей. У Кроули был формат поведения, и была его искривленная суть. Поэтому он метался между двумя сущностями без возможности сделать выбор. Между верным и установленным он не мог выбрать что-то одно. Кроули — человек с травмированный психикой. И никто более. Он снова газанул на бешеной скорости, едва не врезавшись в столб, но быстро зарулил направо. Пульс бился в висках. Сейчас ему казалось, что лучшим решением будет заснуть снова на век. Убежать так далеко, как только возможно — от Гавриила и от Азирафеля. Эти ангелы, этот якобы свет. Он слепил его глаза, резал, вызывал боль и ничего более. Ему нужна была помощь. Что-то, что смогло бы его успокоить. И вот его квартира. Он посмотрел на неё и откинулся на сиденье. Его голова шла кругом, перед глазами все двоилось, его тело — свинцовое. Он никогда не принадлежал ни аду, ни раю. И в этом была его суть. В этом крылось его превосходство над всеми другими. Странная тяжесть упала на него грузом, и он так и вырубился на своем водительском сиденье. Видно, его сознание на пару с телом подумали, что ещё одной перегрузки они не выдержат, и решили временно отключиться. Или Кроули сам себе внушил, что не хочет больше быть в сознании. Быть в сознании — это отвратительно.________________________
Пространство и сознание. Кроули не знал, было ли между этим хоть какая-то связь. Руки Гавриила на его плечах уже как аксиома. Его губы на шее — все это имело смысл примерно такой же, как и камень, который пытаются научить плавать. Ровно никакого смысла это уже не имело. Всё, что могло произойти, уже произошло. Большего сделать они не могли, поэтому Кроули лишь наслаждался новыми открытыми чувствами. Туника сползла с плеча, и руки Гавриила сжали его предплечья. Губы его вычерчивали новые траектории. От шеи к концу плеча. — Ты видел их? — прошептал Гавриил ему на ухо и поцеловал за ним. Гавриил и его губы, которые находили новые крайности и степени этого чувства. Чувство сродни цвету имело сотню оттенков. И Гавриилу нравилось находить и разграничивать его интенсивность. Он любил изучать тело Кроули на подобные чувства. — Кого? — очнулся Кроули, открывая глаза. Он проснулся как от какого-то сна. Проблема в том, что тогда не было никакого сна, но он будто был вне себя. И это ему понравилось. — Некие ангелы. Они чем-то напоминают мне тебя. В них тоже что-то такое... непонятное. — И что в них такого не такого? — Кроули медленно моргнул и подался спиной к нему ближе, прижимаясь к грудной клетке. — Что, тоже волосы у них необычные? Знаете, как это работает в природе? Яркие цвета должны отпугивать. Это средство защиты. — Нет, — рука Гавриила обхватила его вдоль плеч и он уткнулся носом в макушку, — что-то ещё, что не похоже на других. Тебе бы они понравились. Ты бы с ними сошелся. Кроули нахмурился. И его пробило какое-то странное чувство, когда Гавриил сказал на ухо, едва не хрипя: — Мне кажется, ты им нужен. Кому? Кому я нужен? Я должен был быть нужен только тебе, Гавриил. Кроули промолчал. Напряжение продолжало сковывать его плечи, пока Гавриил не поцеловал его в место между шеей и плечом. Кроули поднял взгляд к небу. Какова его, эта особенная роль? Что без него не случится? Кроули не хотел знать. Кроули хотел только Гавриила и его рук.________________________
Кроули просунулся в собственной машине, замерзший и продрогший, он сонно открыл дверь, так же абсолютно сонно вышел из неё и поплелся в свою квартиру. И он сразу заснул, едва добравшись до своей кровати, отчаянно натягивая на себя плед и одеяло, в надежде, что сможет согреться. Согреться он так и не смог. Когда он проснулся, не меняется ничего. Только он чувствовал себя ещё более разбитым. Ещё более несчастным. Он же демон, черт возьми, демон. Почему он это испытывал? Это всех касается? Они ведь создания боли, наверное, это нормально? Но почему Кроули становилось хуже? Кроули казалось, что скоро он просто исчезнет в этой боли. Затеряется, запутается, не сможет более существовать. Кроули лежал под одеялом в позе эмбриона. Его брови были сдвинуты к переносице, а взгляд, казалось, не отображал ни одной эмоции. Полностью разбитый, ему хотелось вырвать из себя все это с ошметками мяса. Засунуть в себя руки и найти, что же там так болит. Провести на себе операцию, вынуть все лишнее. Это будет правильно, если он покинет Лондон. Уедет как можно дальше от этих двоих. Ангелы и их свет. Помилование и боль. Кроули ощущал какую-то эфемерную, едва ощутимую легкость и тепло рядом, но его окутывала боль куда более сильная, чем обычно. Он был раненым зверем и он не хотел более страдать. Он не мог это выдерживать. Он знал, что будет правильно — уехать. Они не будут специально его искать. Азирафель слишком привык к такому, а Гавриил... а о нем Кроули вовсе думать не хотел. Он встал и взял с тумбы телефон, с удивлением обнаружив, что проспал почти шесть суток. Шесть! — Ох, мать твою, — удивленно прошептал Кроули, медленно моргнув, глядя на экран своего мобильника. Дата его не обманывала. Кровать выглядел так, будто бы он на ней пролежал максимум минут двадцать. Его тот вековой сон — он был вызван тем, что Кроули очень сильно устал. Уже не мог терпеть. Не хотел терпеть. Поэтому тогда он заснул. Во сне ему не было больно или плохо. Никогда. Ему редко что-то снилось, а даже если и снилось, оно не несло за собой тяжелых образов. Как правило это было что-то неясное и смутное. Кроули не вдавался. Кроули почесал затылок, лениво идя босыми (и когда только разуться успел) ногами по холодному полу. Его растрепанные волосы и мутный взгляд. Он все равно не ощущал себя выспавшимся. Так он себя ощутил за последние двести лет только в библиотеке Азирафеля. То, как расправлены его плечи и выпрямлена спина — он будто бы пытался убедить себя, что не был сломлен. Он и взаправду не был. Потому что он был поразительно силен. Мигал автоответчик. Кроули осторожно, будто чего-то боясь, подошел к нему, нажав на копку. «пропущено тридцать семь сообщений, хотите прослушать их все?» Кроули моргнул. Снова. Медленно и не сводя взгляда с автоответчика. Странное чувство предвкушения и страха прорвало его грудную клетку, и он лишь нажал на ещё одну кнопку. «Эм, привет, Кроули, это я, Азирафель...» Кроули поджал губы, едва остановив свой палец в нескольких миллиметрах от слова «стоп». «ты не отвечаешь на звонки, и я не видел тебя нигде, не то чтобы я искал тебя, но, хах, с тобой все в порядке?» «Это Азирафель, с тобой все в хорошо?» «Это снова я, хах, не знаю, есть ли тут кто-то, кроме меня. Но если я тебя чем-то тебя обидел, то я хотел бы извиниться». «Я сказал что-то не так? Почему ты не отвечаешь?» «Я обидел тебя? Задел? Мне жаль. Пожалуйста, перезвони мне, я могу объяснить. Что бы то ни было, я могу объяснить». «Я нашел твои очки, которые ты оставил у меня. Я оставлю их, пока ты не заберешь. Заходи в любое время. Я буду ждать тебя». «Наверное, в чем-то я был слишком груб, я...» Кроули нажал на «стоп» и тяжело выдохнул. Его веки опустились. В глазах защипало. Почему Азирафель это делал? Почему он волновался? Почему он хотел извиниться за что бы то ни было? Почему он считал Кроули за что-то? Энтони ощутил себя очень уязвимо. Они были друг другу никем, так почему Азирафель делал это? Оставлял ему сообщения и хотел извиниться? Хотел увидеться и понять, что он сделал не так? Почему он в принципе хотел Кроули? почему ангел хотел демона? это неверно. Кроули не понимал этого дикого в нем желания будто бы помочь в чем-то. Да, конечно, Азирафель ангел, но разве он должен хотеть помочь в чем бы то ни было демону? Разве это не противоречит его природе? Что там, в тебе, что ты увидел во мне, что ты так рвешься ко мне? Объясни мне. Когда Кроули выдохнул, он услышал, каким судорожным был выдох. Он оперся о стол бедром и поднял взгляд на картину Мона-Лизы. Первоначальный вариант, эскиз, что угодно. Он любил её. Ему нравилось общаться с Леонардо. Единственный минус в их общении был в том, что он все-таки умер. Все люди умирают. Кроули любил их, людей, но если бы они чуть медленнее старели. Мог ли он позволить себе снова уехать от Азирафеля? Азирафель волновался. Волнение — отрицательное чувство. Кроули, как демон, должен был радоваться, что смог вывести Азирафеля на чувства волнения и грусти, но почему-то он не ощущал ничего, кроме странного чувства вины и ответственности за это все. Его плечи были опущены. Точно так же, как и уголки губ. Должен ли он был ответить ему? Он не знал. Внезапно, он вспомнил, что ему снилось. Он вздрогнул. Флешбек о сновидении пронесся мимо его глаз как быстрый диафильм. Звезды, планеты, млечный путь и руки Гаврила на его плечах. Он буквально мог ощутить те касания. Как они дублировались точь в точь. Ему так захотелось вновь ощутить это, что внутри что-то сдавилось. Ему захотелось Гавриила. Вновь. Он всегда пытался убегать от этой мысли, но не сейчас. Сейчас, когда с каждым днем его состояние ухудшалось, несло за собой неясные последствия, у него не было сил отбиваться от этой назойливой мысли. Он оставил автоответчик, натянул обувь и вышел на улицу. Может, там ему станет легче. Был поздний вечер. Горели фонари и выл ветер. Он воровато огляделся и, засунув руки в карманы, пошел вперед. Бентли осталось стоять на парковочном месте. На удивление, он даже правильно припарковался. Обычно он этого не делал. Пока он ходил по улицам, мысли продолжили роиться в его сознании, но так и не находили логики и отклика. Все это было просто набором лего-деталек. Конечно, если он соберет их правильно, то выйдет красивый замок, может, какая-нибудь тачка и даже задний дворик. Но сейчас — это груда кирпичей. Цветных и ярких. Режущих и болезненных. Ничего более. Он проходил до самой ночи, в итоге сев на скамейку под фонарем. Его тень вытягивалась и ползла по улице страшной скрюченной фигурой человека, который, на самом деле, глубоко внутри был очень несчастен. Его лицо, даже не смотря на вновь надетые очки, выражало крайнею степень печали и грусти. Вот он - сидит совершенно один в этом парке, переваривая своё состояние и странные мысли. Самое болезненное в этом было то, что у него есть некое существо, с которым он мог разделить этот вечер и эту скамейку. Разделить себя. Рассказать себя. Но от одной мысли о подобном его настигал какой-то дикий первобытный страх. Падать ему уже некуда (только в исчезновение), но он не уверен, что всё это не вывернется в какой-то цирк уродов — как у него это происходило обычно. Он вытянул ноги, разглядывая свои ботинки. Сил, казалось, после сна ещё меньше. Он не понимал, что с ним происходило. Почему это все тащило с него столько сил. — Я присяду, если тут не занято? Кроули вздернул голову. — Опять ты, — фыркнул он. — Сколько можно? — Я проходил мимо и почувствовал, что ты где-то рядом, — пожал плечами Гавриил и сел рядом, но выдерживая между ними дистанцию. — Кажется, ты плохо себя чувствуешь? — Я демон, Гавриил, мы всегда себя плохо чувствуем. — Хм, разве? Не уверен в этом. Гавриил посмотрел вверх, на звезды, а Кроули продолжал пялиться на свои ботинки. На звезды смотреть он больше не любил. С момента своего падения, они вызывали в нем чувство странной тоски и желания, все-таки, сделать для себя свой последний выбор. Исчезнуть. — Почему ты таскаешься здесь? Объясни хоть ты мне что-нибудь, — тише нужного сказал Кроули и добавил: — я совсем ничего не понимаю. Он даже не врал. Он действительно ничего не понимал. Ни действий Гавриила, ни действий Азирафеля. Все это казалось было сложно, непонятно и неправильно. Все это лезло к нему под кожей иглой, вспрыскивало какое-то вещество, ощущение от которого из эйфории перетекало в тягостное мучение. — Я всегда «здесь», если ты не замечал. Я всегда периодически появлялся там, где есть ты. Просто, чтобы убедиться, что... — он прервался, внезапно затушевавшись, будто бы не мог подобрать нужное слово. — Что ты в порядке. — Никто не в порядке после падания, — себе под нос пробубнил Кроули, надеясь, что Гавриил его не услышал. Но он все прекрасно услышал. И он снова ощутил себя виноватым. — И зачем ты это делал? — Я скучаю по тебе, — внезапно признался Гавриил. Таким голосом, будто умирал. И в Кроули что-то упало, оставляя за собой только мертвое отсутствие хоть чего-то. Странный ментоловой холодок разлился в его груди, защипал в глотке, стал подкрадываться к носу и глазам. — И что? — спросил Кроули. Гавриил повернулся к нему, когда он услышал его голос. Голос существа, которое было полностью загнано, испуганно и больше всего хотело бы убежать. И Гавриил ощутил нестерпимую боль за это чувство в Кроули. — А ты? Ты тоже скучал? Гавриил пытался заглянуть в его лицо. Очки мешали видеть его глаза и Гавриил аккуратно потянулся к ним. Они упали с его лица в небольшою лужу под лавочкой быстрее, чем он смог их снять. Эти гребаные очки вечно падают. Вечно ломаются. Потому что так хотел Кроули. Кроули отрицательно покачал головой, поджав губы. Его продолжала разрывать невиданная ужасная боль воспоминаний. — Я ненавидел тебя. И не хотел видеть. Никогда. И проклинал тебя. Голос Кроули дрожал. Он звучал так, будто бы он говорил: «я ждал тебя, я наделся на тебя, больше всего на свете я хотел тебя». И Гавриил хотел верить, что в его интонации больше правды, чем в том, что он озвучивал. Его глаза — глаза святого несчастья, невинного ребенка — смотрели на упавшие очки. В Гаврииле что-то шаталось, рушилось, скрипело, осыпалось. Нестерпимое желание сделать хоть что-нибудь и прямо сейчас рвало его грудную клетку. Всё время он был рядом с Кроули не имея для себя возможности стать ему ближе. И эта гребаная случайная встреча, один взгляд на него, его голос — и Гавриил ощутил, как вся та вечность без него вдруг сплющилась в размер атома и перестала существовать. Будто бы он снова имел право трогать и целовать, пробовать его тело на оттенки и реакцию. И он хотел этого больше всего. — Кроули, — Гавриил сказал так, будто просил. И Кроули прекрасно понимал, чего он просил. Он не дернулся, не двинулся. Даже его взгляд не изменился. И когда рука коснулась его руки, когда она прошлась вверх, Кроули лишь крупно вздрогнул. И, казалось, следующего мига не было. Был момент, когда Гавриил его обнял. Прижал к себе так, будто бы извинился, утыкаясь губами в темно-рыжую макушку. Цвет ржавчины. Цвет запекшейся крови. Кроули слабо дернулся и странно зашипел. — Отпусти, — то ли отчаянно, то ли зло прошипел Кроули, больно ударяя куда-то кулаком. — Ты не хочешь, чтобы я тебя отпускал, — сказал Гавриил, крепче прижимая к себе. Со стороны Кроули послышался задушенный всхлип. Непонятный и сложный. Он раздался вибрацией. Он сломал воздух, легкие, мысли. И Кроули сказал: — Не хочу. Никогда не хотел. И тогда не хотел. Гавриил ощутил, как у него что-то защипало в носу и глазах. Он впервые столкнулся с подобным чувством. Сердце продолжался мучиться в его теле. А Кроули в его руках совсем затих, уткнулся носом в его плечо, и задушенный сип повторился. Кроули был очень несчастен, и Гавриил ощущал себя виноватым.