Медленное привыкание

но зачем ты жалуешься, что горишь в аду, если сама продолжаешь танцевать там с дьяволом, моя дорогая ?

      Нет, возможно, и есть какое-то отличие между демонами и людьми в этом самом эмоциональном плане. Нет, конечно есть. Особенно отличия конкретно Кроули от любого человека. Например то, что он был прародителем чувств, и он сам, по сути, являлся одной сплошной эмоцией.       Гавриил, кажется, говорил что-то про вину, про желание загладить это все, помочь обрести покой. Но за яростными проклятьями, срывающимися то на высокие ноты, то на грудной рык, Кроули это как-то и не расслышал.       Простыни путались в ногах, руки дрожали, и Кроули выскочил из квартиры в штанах и надетом задом наперед пуловере. Ноги заплетались, руки соскальзывали с перил. Позади слышались неясные слова то ли извиняющиеся, то ли просто послушать, и утопающий в этих словах шум шагов       Чуть не врезавшись носом в дверь, Кроули выбежал на улицу, на которой ливень лил так, что спустя секунду мокрая тонкая ткань пуловера напрочь пропиталась влагой, прилипая к телу.       Бентли не оказалось рядом, и Кроули понял, что, все-таки, они телепортировались.       Под ботинками хлюпали лужи, заболело горло. Пульс бился в висках, в голове ещё стояли то ли неясные собственные крики, то ли извинения Гавриила.       Кроули не знал, сколько он бежал от некого ангела, тратя херову тучу сил на сокрытие себя, как существа (чтобы Гавриил не смог его почуять даже если и захочет), поэтому на телепортацию очередную сил просто не было.       Он, полностью забывшись, напрочь промок, сбил плечи, случайно задевая то стены, то фонарные столбы.       Дождь застилал глаза, пульс бился даже в глазах, кидало то в неясный жар, то в холод.       Наконец он нашел себя, полностью мокрого и колотившегося от холода, у какого-то магазинчика. Нащупав стену, прислонился к ней спиной, прячась под небольшим навесом, он откинул голову, тяжело дыша.       С трудом, трясущейся рукой, убрал волосы со лба.       Во рту была вязкая слюна, которую трудно было сглатывать, сердце билось под самыми ключицами глухо и сильно, как барабан.       Блядский Гавриил, блядский Божий план, блядские небеса.       — Пошла ты к черту со своими замыслами, — задыхаясь, прошипел Кроули, смотря на темное ночное небо. — Весь твой замысел — херово продуманный тривиальный сценарий к задрипанной кино-драме, — он хотел бы кричать, но, кажется, голос сорвал ещё там, в квартире. Сил не было, чтобы восстановить связки и высушить одежду. Всё уходило на то, чтобы перекрыть свою сущность.       Он огляделся. Гавриила нигде рядом не было. Ему надо найти свой бентли и уехать отсюда прямо сейчас. Просто расслабиться. Забыться.       К черту. К черту это все       Планы, ангелы, какая-то дрянная любовь.       Откашлявшийся, поморщившийся от того, как дерет горло, Кроули бездумно поплелся под стеной дождя, вызывая у очень редких прохожих неоднозначные взгляды.       Вот так он выглядел со стороны — скрюченный, промокший и продрогший, очень отчаивавшийся демон брел по улицам, и никто бы не смог рассмотреть его лица, даже если бы сильно захотел.       Дрожавшими пальцами он только и смог вернуть на себя очки и поменять положение надетого неправильно пуловера.       Дерьмовый план. Всё дерьмо.       Как он смел вообще снова сам прийти?! Чего он вообще мог от него хотеть?!       Он не испытывал ярости за то, что Гавриил намекнул ему на тех ангелов. Ему было обидно, что они любили друг друга, но пал только Кроули, будучи отлученным от единственного своего смысла существования.       Не мог он сказать ему, Гавриилу, как истосковался по нему там, внизу. Как бессмысленно пытался найти хоть где-то его отклик, увидеть его, почувствовать.       Он любил его. Больше Богини и собственной жизни, любил. Не мог найти себе места там, внизу. Будучи угнетенным морально из-за падения, он больше не находил себе места из-за отсутствия Гавриила.       Бесконечное время, проведенное вдали от него, непередаваемые тоска и боль.       Он думал, что Гавриил чувствовал то же самое.       Но Гавриил не чувствовал ничего.       Он сделал это специально.       Окей, Кроули ещё мог относиться к этому более лояльно, пока его тешила мысль, что Гавриил тоже его любил.       Дрянной план. Тупой, никому не всравшийся план.       Кроули задел краем глаза магазин Азирафеля, но остановил себя и покачал головой. Нет. Он не может идти к нему каждый раз, когда чувствует себя как убожество. Азирафель не должен думать, что он приходит к нему плакать. Кроули выше этого. Он прошел мимо, пытаясь вспомнить, где был тот парк, где он кинул свой бентли.       В обуви противно хлюпало, и Кроули шморгнул носом, сжавшись в плечах.       Было холодно. Слишком холодно.       Он бесцельно скитался, кажется, даже плутал кругами, желая, наверное, заставить свое тело окончательно ослабнуть, чтобы он повалился прямо здесь и умер. Хотя бы просто материально.       Сзади послышались спешные шаги, а после Кроули что-то укрыло. Он поднял взгляд кверху, обнаруживая себя под навесом зонта. Моргнул. И повернул голову направо.       Запыхавшийся Азирафель стоял в десяти сантиметрах от него, неловко держа зонт над ним. Дождь, уже немного успокоившийся, попадал на его волосы и плечо.       Кроули покачал головой и с удивлением обнаружил, что из горла не рвутся звуки.       — Почему ты ходишь в такую погоду без зонта? Где твоя машина? — Азирафель завертел головой, пытаясь выцепить упомянутую машину, а Кроули стоял и слова из его глотки не лезли. Кажется, все, что он хотел сказать, он высказал Гавриилу. Все-всё. — Ты весь мокрый, Боже милостивый, — ошарашенно продолжал Азирафель, пока Кроули смотрел на него таким спокойным взглядом, что даже мертвым.       Кроули обнаружил, что эмоций в нем не осталось. Как и чувств после наступления оргазма. Только странное исступление и желание лечь спать.       — Пошли, тебе надо согреться, ты продрог, — Азирафель потянул его за руку, и Кроули хотел её вырвать, но попытался и обнаружил, что не может. Руки не двигались. Он сам как тряпичная кукла тащился под руку с Азирафелем, под навесом зонта. Сил не было. Совсем. Даже для слов или хотя бы пары тройки тяжелых выдохов.       Это просто имитация чего-то грандиозного, и Кроули может только исступленно плестись туда, куда его ведут.       Сегодня Гавриил провел свое последние испытание на прочность. Нащупал последний, пиковый оттенок в интенсивности цвета Кроули.       И сам Кроули не был уверен, что выдержал его.       — Что случилось, дорогой?       Кроули с трудом собрал в своей голове мысли и все-таки вырвал из своей глотки почти целое предложение:       — Обычная демоническая депрессивная планерка. Как линька у змей.       — У тебя линька? — с искреннем удивлением спросил Азирафель, параллельно запихивая абсолютно не сопротивляющееся тело демона в свою библиотеку.       Кроули посмотрел на него через плечо, вздернул голову, открыл было рот, но тут же закрыл его, покачав головой и махнув рукой.       Лучше бы эта была линька.       Кроули, особо не спрашивая, усадили на диван, щелкнули пальцами, оставляя его абсолютного сухого, и укрыли большим мягким клетчатым пледом. Кроули лишь раздосадовано шморгнул и потер нос, пытаясь совладеть со своими чувствами.       Пока не понял, что совладать было не с чем.       внутри было удивительно пусто.       — Хорошо, я готов, — внезапно сказал Азирафеля, садясь рядом с ним.       — К чему? — хрипло спросил Кроули, и так же хрипло и рвано выдохнул, когда ему всунули чашку с какао. — Что это?       — Какао. Его пьют. Готов выслушать тебя.       Кроули моргнул. И с истинным ужасом осознал, что он выгорел. Абсолютная пустота и нежелание делиться. Не боязнь. Отсутствие желания говорить и рассказывать. Он сидел с этой чашкой и во все глаза смотрела на Азирафеля, будто бы он сказал сейчас что-то ужасное.       — Мне нечего рассказывать, — как задушенный зверь прохрипел Кроули и отставил приготовленное ему какао. Ни пить, ни есть не хотелось. Ничего не хотелось. Отсутствовал холод и голод. Тепла тоже не сказать, что ощущалось много, но, вроде, было комфортно.       — Не пытайся врать, — сказал Азирафель. И Кроули не понял: врет он или нет.       Какое-то время они просидели молча. Азирафель не напирал, просто терпеливо ждал. Он всегда ждал. Кроули будет повторять эту мысль сотни, нет, тысячи раз, пока она не дойдет до него в истинной форме. Ни в изуродованных и кривых, а в настоящей форме.       — Откуда ты шел? — начал издалека Азирафель, оглядывая такого непривычного никакого Кроули, что аж не по себе становилось. Он сидел, сложив руки на коленях, и это выглядело абсолютно ненормально. Он должен был развалиться на диване, должен ерзать, всем своим видом показывать, что он здесь, а не сидеть запуганным котенком, прячась за камнем от собаки. Ведь не было никакой собаки — так?       — Из дома, — честно признался Кроули. Перед глазами пронеслись воспоминания о произошедшем буквально полчаса назад, но — ничего. Будто бы все море боли, что бушевало в нем, внезапно оказалось абсолютно иссохшим.       — Ага, — кивнул Азирафель, и невольно поправил упавшие на лоб рыжие пряди. — Кроули, не заставляй меня прибегать к... — Азирафель замялся. Он сам не знал, к чему он мог прибегнуть и хотел ли он вообще прибегать к чему-либо, кроме как к добровольности со стороны Кроули. — В общем, просто не заставляй. Почему ты в таком состоянии? И что у тебя с волосами? — раздраженно цокнув, Азирафель снова поправил их. Хотя пару прядей все равно уверенно лезли на лоб.       Кроули огляделся в поисках хоть чего-то, что могло бы ему показать, что там у него с волосами. Небольшое зеркало, круглое, в, видимо, бронзовой витиеватой раме обнаружилось висящим около небольшого кресла. Ему пришлось вытянуть шею, чтобы рассмотреть, что с его волосами.       Кажется, в этот же миг он так и обомлел, пялясь в свое отражение.       Он нервно встерпнул их, удостоверяясь, что они сухие. И да, они были сухими, но темнее. Будто бы намокли и до сих пор не высохли.       Что-то такое было с его волосами после падения. Выгорели. Поблекли. Он моргнул ещё раз и слабо покачал головой.       — Полагаю, линька, — попытался перевести все в шутку Кроули, но по лицу Азирафеля понял, что это не смешно. Никому не было смешно в этом помещении. — Рассказать, значит, — резко переменил тему Кроули, посмотрев куда-то вниз и закусив губу. Слова из глотки не лезли. И вряд ли бы он хотел повторять все это с самого начала. — Я как-то проделывал такой трюк с людьми, не знаю, работает ли это между ангелом и демоном...       Азирафель моргнул, склонил голову вправо.       Кроули не хотел ничего никому рассказывать, но Азирафель был с ним рядом всегда, он хотел ему помочь, поэтому Кроули ощущал, что он должен был рассказать. Независимо от своих желаний.       В конце концов, когда Энтони Дж. Кроли вообще делал что-то, исходя из своих желаний? Едва ли он такое вспомнит в масштабе этой жизни. Других у него, кстати, и не было.       — Дай мне свои руки, — попросил Кроули таким сухим голосом, что Азирафель хотел бы засомневаться, точно ли это его Кроули. Тот Кроули, которого он знал. Только изнутри он как-то тихо хрустел, как хворост, и это дало Азирафелю понять, что Кроули здесь.       Он знал, что он хотел сделать. И, по меркам Азирафеля, это было куда интимнее рассказа. Свыше дозволенного.       Он хотел показать ему все своими глазами, почувствовать своим телом и духом, он хотел, чтобы он залез внутрь него. Увидел все изнутри.       Азирафелю и страшно, и не по себе.       Но он протянул руки. Коснулся его ладоней, пальцев — холодных и цепких.       — Прости, если будет щипать, — сказал Кроули, подняв взгляд к нему. Азирафель сглотнул.       Что-то зазвенело в левом ухе. Его повело влево, но он удержался.       Все это заняло от силы тридцать секунд. Мешанина образов, звуков, чувств. Азирафель сидел, не дыша, и что-то в нем перемалывалось, трещало, тряслось, пока Кроули позволял ему прожить все в его теле.       В один миг Азирафель резко одернул свои руки, поднимая остервенелый взгляд на Кроули.       Тридцать секунд хватило, чтобы понять, что жить жизнью Энтони Дж. Кроули — это будто бы есть битое стекло на завтрак, обед и ужин. Поливать его разными соусами: керосином, кислотой, мышьяком. Жить в существе Кроули — это как если бы кто-то постоянно нескончаемо топтался по вашим чувствам, желаниям, смыслу существования.       У Азирафеля сбилось дыхание.       Самый ужас был не в этом.       Самая трагичность была в том, что что-то внутри Кроули танцевало под эту симфонию ужаса. Что-то внутри Кроули продолжало возиться там, по дну, с таким упоением, с каким не каждый ангел шагал по небесам, ощущая полный покой.       Кроули монстр. Нуждающийся не то в спасении, не то в ещё более пагубном влиянии.       — Ты виделся с Гавриилом? — только и смог пробормотать Азирафель. Медленно и неразборчиво.       Кроули кивнул и посмотрел на свои руки.       Волосы потемнели. Его плечи были расправлены, а лицо умиротворенно.       Что ж ты все по пепелищу продолжаешь скитаться, если я тут. Я же здесь.       Хотел бы так сказать Азирафель, но что-то не рвалось. Не говорилось.       Кроули говорил что-то про падение, про Гавриила, но он и подумать не мог, что Кроули был настолько сильно замешан в подобном. Что это он причина. Страшнее всего в этом всем то, что когда-то упомянутая любовь в таком плане началась с него.       Он просто забыл об этом.       Азирафель медленно моргнул и пытался куда-нибудь пристроить свои руки, но он просто помельтешил да успокоился, смирено усевшись, как будто был на каторге.       Кроули внезапно поднял голову и посмотрел на Азирафеля так, будто перед ним лежал труп, что Азирафеля вообще из строя выбило. Если тут и был труп, то явно сам Кроули.       — Что ты хочешь сейчас сделать? — аккуратно спросил Азирафель. На самом деле теперь он понятия не имел, как к нему надо было подступиться. И надо ли было вообще это делать. Вряд ли Кроули после подобного вообще захочет кого-то или что-то.       Кроули пожал плечами, потер нос и сказал:       — Не знаю. Ничего не хочется. Я только обрадоваться успел, что мне просто нужны... чувства. Думал, что все так легко. А оно как-то все не так, да не эдак. Вывернуто и странно. Мне сейчас вообще никак. Ни холодно, ни голодно. Гавриил ещё... Ощущение, будто бы я сам лезу в руки к собственному палачу. Хотя черт там ногу сломит, в Гаврииле вашем... Зачем пришел только? Вроде говорит что-то, что-то делает, а что конкретно — непонятно нихрена, — он снова шмыгнул носом, и снова потер его, будто бы у него был насморк.       — Я могу помочь тебе?       Кроули резко вздернул голову. Очки снова сползи на нос, но в этот раз Кроули не спешил натягивать их впритык, вдалбливая перегородку в переносицу. Он моргнул.       Почему Азирафель так стремился помочь ему?       Он не успел озвучить этот вопрос вслух, как Азирафель, будто бы прочитав его мысли, сказал:       — Я ведь люблю тебя. Ты волен не верить мне. Просто хотелось это... озвучить.       Кроули снова моргнул.       Почему он его любил? Было ли за что любить такого Кроули? Злого, обиженного и обессиленного? Что он мог в нем такого выцепить, чтобы таскаться за ним? Кроули заслужил это?       — Я...я не совсем понимаю, — едва не прошептал Кроули, резко опустив голову, пряча свой взгляд. Он надел очки теснее, немного потеребил дужку, а после и вовсе снял их.       — Не понимаешь что, дорогой?       — Почему ты любишь... меня? За что? Я не... я не для этого, пойми.       Азирафель улыбнулся. Так, будто услышал сейчас какую-то до смерти умилительную глупость. Впрочем, Кроули бы не обиделся, если бы так оно и оказалось.       — Мне не нужны причины, чтобы любить тебя.       Азирафель протянул руку, едва погладив по щеке, но не задерживаясь. Кроули последовал за движением его руки, когда он хотел убрать её. Он уткнулся щекой в чужое плечо, прикрыв глаза.       — Побудь со мной, — попросил Кроули.       И ему ничего не оставалось, кроме как кивнуть, неловко поправив на Кроули смявшийся плед.       Больше всего Кроули хотел бы убежать от любви. И больше всего он в ней, по видимому, нуждался, не имея перед собой реального выбора.       В этом и была суть наказания?       В том, что ему теперь без яда не выжить?       Это было бесконечно, он клянется, все было бесконечным.       Однако, несмотря на все пережитое, после этой встряски, ощутив эту пустоту, он сам себе внезапно показался таким... понятым. Таким ясным и верным, будто бы когда-то он был неверно сложен. Будто бы один пазл насильно вклинивали к другому, хотя они и не подходили друг другу.       А после всего произошедшего, в нём будто бы все это рассыпалось, сделав его внезапно таким пустым и легким, без болей и драм, что даже дышать стало легче. А теперь этот пазл как-то медленно соединялся воедино, только верными половинками. И должна была вырисоваться полная картинка.       — Знаешь, иногда я думаю, что влюбился в тебя ещё там, когда мы впервые встретились, — Азирафель чуть склонил голову вправо, утыкаясь щекой в макушку, поглаживая ладонью чужое плечо. Кроули казался как никогда подвластным.       — Было бы во что, — вновь шморгнув носом, ответил Кроули.       — Видимо, было. В тебе... — Азирафель замолк, будучи не уверенным в том, что следовало бы говорить это. Но, все-таки, он продолжил: — просто в тебе было что-то. То ли слишком знакомое, то ли наоборот — далекое. Сложно описать, если быть честным до конца. Я не хотел давить на тебя или лезть туда, куда меня не звали. В конце концов, в любви для ангелов, в некотором роде, важнее самим любить. Мы никогда не требуем ответа.       Кроули как-то через нехотя, будто через поволоку какой-то странной дымки, вспомнил о Гавриле. Он что-то, кажется, говорил про то, что главным для него было и есть любить.       — Какой смысл из этой любви, когда ты не получаешь ничего?       Кроули, который скитался в аду, без Гавриила, без ответа на свои чувства, херову тучу времени, тоже было кое-что известно о безответной любви. Но он так и не понял, что хорошего в факте того, что ты в ком-то безвозмездно теряешься и не получаешь ничего в ответ.       Безвозмездность, если так подумать, такая глупость.       — Ну, я так полагаю, — задумчиво начал Азирафель, посмотрев вверх, на высокий потолок, — что знание, что ты всё ещё жив, что ты всё ещё можешь существовать, раз позволяешь себе любить кого-то. Да. Думаю, именно так.       Поэтому Кроули с таким скрипом мог подумать о любви. Поэтому он не был влюблен в привычном смысле этого слова.       Без сомнений, он тянулся к Гавриилу так, как ещё ни к кому. Бесспорно, он больше всего хотел бы найти утешение в его руках, но любовь ли это?       Это чувство было далеким от того, что он испытывал там, когда все это только зарождалась, только обретая свои очерки и примерные границы. Это было другим.       Это было желанием к спасению.       Кроули просто хотел найти в Гаврииле отклик собственной любви, чтобы убедится, что у него все ещё есть силы на любовь. Он пытался вырвать его любовь, сделать своей.       Но сейчас он понял, что для неё у него просто не было места.       Он излечивался, исцелялся в чужих руках. Он ощущал поволоку тепла, вуалью окутавшею его. Но это была не его любовь. Эта была чужая любовь.       Он нуждался в чужих чувствах, в чужой силе, в чужой уверенности, чтобы залечить свои дыры, стереть шармы, позволить себе зажить заново.       И только тогда в нем хватит сил, чтобы полюбить.       (если он этого, конечно, захочет)       Сначала ему нужно собрать этот пазл. Пока все было слишком спокойно, кажется, что даже чересчур понятно для обычной жизни Кроули.       Он с трудом выпрямился, посмотрев в глаза.       — Это того стоит?       — Ты сам знаешь на это ответ.       Да, Кроули знал.       Лучше любого другого он знал.       Кроули улыбнулся, сказав:       — Спасибо, что ты тут. Мне кажется, это единственное место, где я чувствую себя в порядке.       но почему тогда он позволял быть Гавриилу рядом?       почему он хотел?       В чем была проблема?       В любом случае Кроули плавно подался вперед, и Азирафель, не отпрянув, чуть приоткрыл губы. Их поцелуй был абсолютной копией того, самого первого. Нерешительный и боязливый, Кроули будто бы сам пытался нащупать грани дозволенности. Понять себя. Осознать. Хоть что-то.       Ладони Азирафеля на его лице. И мир, который сходил с ума. И Кроули, определенно, был с ним заодно.       Это все было жестокостью, обращенной к нему. От падения до недавних дней. Это была абсолютная неравная жестокая игра. Но Кроули всегда продолжал оставаться превосходным прежде всего для себя. Для остальных.       Ненавидя себя больше любого другого существа, он никогда не позволял себе выйти из роли. Из того образа, в который его засунули. Он ни разу не предал Дьявола.       Это макабр для них двоих, и неважно, как сильно сбиты были его руки и ноги, как сильно одолевали его слабость и беспомощность, злость и страх. Кроули остался самым прекрасным на фоне происходящего хаоса.       Кроули никогда не понимал того, сколько силы было в нем для того, чтобы выстоять. И никакая любовь не смогла бы с этим сравниться.       Они отстранились друг от друга, и Кроули уткнулся лбом в его плечо.       — Как ты мог терпеть всю эту боль? — тихо, одними губами спросил Азирафель, и Кроули вздрогнул от его интонации. Напуганной, никакой. Кроули медленно поднял голову, глядя на него. — Как ты мог выглядеть таким...       — Я никогда не выглядел живым.       — Да, но... — Азирафель видимо замялся. — Но ты был живее многих, кого я знал. Откуда в тебе эти силы?       Кроули пожал плечами. Он никогда не думал об этом на полном серьезе. Сейчас его наконец-то будто бы тряхнуло и всё стало так легко. Без боли. Он мог дышать.       Азирафель коснулся его плеча, снова обращая внимание к себе.       — Ты любил его?       Ему не надо было говорить, о ком он. Имя было слишком очевидно. Не то чтобы у Кроули в принципе было много претендентов на его любовь.       — Ага. Иногда кажется, что до сих пор люблю. Это сложнее описать, чем кажется. Что-то есть, а вроде... А вроде он лицемерил и никогда не любил меня на самом деле. Но сейчас он будто... был честен.       — Кроули, ты с ума сошел?! — Азирафель схватил его за лицо, заставляя смотреть прямо в глаза. Глаза, в которых отражалось не только непонимание, но и какой-то страх, остервенение. Испуг. — Ты слышишь сам себя? Гавриил не бывает честен.       — Нет, ты не понимаешь!       — Понимаю, — отрезал Азирафель, сощурившийся, опустив руки вниз, но продолжая держать будто взглядом. — Теперь — понимаю. Ты сам мне дал все увидеть, поэтому... Поэтому понимаю. Он не честен. Могу поспорить, ему просто это нравится.       — Нравится что?       — Твои страдания, вот что.       Кроули опешил. Это Гавриилу-то?!       Он медленно моргнул и покачал головой.       — Нет, быть не может. Ты сам видел, как он... как он хотел раскаяния. Что он говорил, как говорил, и...       — И как сразу же полез с тобой... кхм... придаваться плотским утехам. Могу поспорить, он просто гедонист, коих поискать надо!       — И это ты говоришь? — Кроули удивленно вскинул брови вверх, пораженно моргая.       — Слушай, от этого всего, — он указал рукой на библиотеку, — никому не плохо. А ты страдаешь. Ведешься и страдаешь. Из-за него ты пал, но достаточно ему было просто прийти к тебе, сказать «ой, извини, я тебя люблю», как ты тут же все ему простил.       — Я ничего не прощал! — не то чтобы это был достойный ответ, но другие слова из Кроули не лезли. Нет, конечно, он ощущал невероятную свободу, но он не думал пользоваться этой свободой для того, чтобы бросить Гавриила. Он мудак и все такое, но с ним он... впервые опробовал это. Его он любил.       — Ага, сбежал от него с криками, но только ты выйдешь отсюда, только он появится рядом с тобой и скажет какую-нибудь тупую речь, как ты тут же кинешься к нему! Кроули, да сам подумай, где в этом смысл?! Он не видел тебя больше шести тысяч лет, а тут внезапно появился, и ой, Кроули, прости. А ты и рад только вестись на это.       — Да какое тебе вообще дело до этого?! Гавриил не к тебе же лезет!       — Да потому что я люблю тебя, я не хочу, чтобы ты страдал!       — Я не страдаю!       — Пока рядом нет Гавриила — не страдаешь. А потом снова всё вернется на круги своя.       Кроули тупо уставился на Азирафеля, пораженно моргая.       Да какой в этом смысл? Он просто хотел Гавриила. Не как партнера на веки вечные, не как любовь всей своей жизни, а как просто... или хотел? Кроули не знал. Он сидел здесь, абсолютно пустой, только с чувством облегчения, и понимал, что да — достаточно Гавриилу появиться снова, как он все ему снова все простит, и снова кинется к нему.       — Это тупо, Азирафель, ты говоришь бред, — покачал головой Кроули, смотря куда-то в сторону. Внутри что-то противно завязалось в морской узел и всё не давало ему нормально дышать. Ему не нужно было дышать, но почему-то сейчас нехватка воздуха ощущалась остро.       — Это ты говоришь бред, Кроули. Ты ведь хочешь обратно к нему, да? Чтобы он тебе наплел какой-то извиняющийся бред. Тебе это нравится? Когда кто-то тебе делает больно, а потом извиняется?       — Да какой ему смысл? За то, что он делает такое с демоном, его запросто сделают падшим! Он просто рискует, находясь рядом со мной! А знаешь, почему? Потому что он честен, и он и вправду чувствовал раскаяние. Может, не любовь, но... но что-то есть.       Азирафель тяжело выдохнул, закрыл лицо руками и покачал головой.       — Ты сам в это веришь? Никто уже не падет от таких вещей. Не только я и он имеем связь с демоном. Уже нет таких разделений. Всем всё равно. Пойми ты, Гавриилу просто нравится это. Он всю жизнь этим занимался.       — Откуда тебе знать, чем он занимается? — спросил сквозь зубы Кроули, пялясь на Азирафеля исподлобья. Внутри закипала какая-то слепая злость. Да, Гавриил не такой уж и святой, может, сказал резкие вещи и не совсем правильно их преподнес, но он просто хотел, чтобы Кроули знал правду.       — Кроули, я там всегда был. Он... он просто хочет довести тебя. Могу поспорить, что если ты при нем разрыдаешься или типа того, то он тот час же тебя попытается, кхм, ну, ты понимаешь. Гедонизмом не я один болен. Только, заметь, мне нравятся книги, а ему — чужая боль и секс. Ну, насчет последнего я не уверен, честно говоря, он меня постоянно отчитывал за то, что я порчу свою плоть, но он больше прикидывался, чем на самом деле так думал. Он всегда прикидывается, — Азирафель кивнул сам себе и посмотрел на Кроули. Его брови были сведены к переносице, челюсти напряжены. Он сидел как оголенный провод. Касаться его было страшно. — Сам подумай: зачем тебе он. Ты ему не нужен. Ему нужна твоя боль. Он просто нашел самое болезненное, самое испуганное и загнанное существо на планете и..       Азирафель прервался, когда увидел, как на него смотрел Кроули. Он буквально опешил, приоткрыв от шока рот. Его глаза были широко раскрыты.       — Так ты меня считаешь самым загнанным — как ты там сказал — существом?       — Нет, послу...       — Я достаточно послушал. Спасибо, больше не хочу. Не знаю, как там ко мне относится Гавриил, но он хотя бы не считает меня слабаком, — прошипел Кроули и резко встал, хватая очки и надевая их обратно, спешно идя к выходу.       — Подожди, Кроули, я не это хотел сказать, — Азирафель резко подскочил и схватил его за плечи, разворачивая к себе. — Нет, ты сильный, очень сильный, я имел ввиду то, что тебе было всегда очень больно, я сам об этом не знал до этого момента, и ты...       — Ага, и я понял, что этот момент был лишним. Я, может, и слабак, может, не самый бравый из всех твоих знакомых, но, послушай меня, я — не испуганный. Я уже ничего не боюсь. Мне просто срать, понимаешь? На всё. Поэтому я делаю то, что хочу. Живу на одном импульсе. Мне вообще насрать. Никогда не говори это вслух.       Азирафель кивнул и извинился, надеясь, что конфликт исчерпан. Но Кроули просто развернулся и вышел на улицу, где по-прежнему шел дикий ливень.       Азирафель остался один с этим неприятным осадком от всего того, что пережил Кроули, и буквально ощущал, что зря, зря он всё это затеял. Не нужна Кроули его помощь, и он сам ему не нужен. Кроули поэтому и тянулся к Гавриилу — к тому, кто заставлял поверить, что всё хорошо. И снова ломал.       Кроули нравится эта боль, Кроули не хочет к свету.       Азирафель понимал, что все его старания абсолютно бессмысленны, но он все никак не мог смириться, что Кроули так и будет страдать по собственной глупости и просто изводить себя в чужих руках.       Лишь на секунду Азирафель словил себя на мысли о том, что он сам готов изводить Кроули, делать ему больно так, как он захочет, лишь бы эти руки были не чужие, лишь бы это были его руки.       Но он покачал головой и попытался снять себя чувства вины.