Сердце леди

— Мих, да брось ты это, — с искренним участием посоветовал Макаров, наслаждавшийся представлением с кружкой кофе в руках. Котко только сердито сжал зубы и дернул за поводок Кинсера. Овчарка, которую он знал еще лопоухим щенком с толстыми разъезжающимися во все стороны лапами и интеллектом валенка, с годами вымахала в лишь немного уменьшенную версию медведя, всякие там Мухтары с телевизора псу и в подметки не годились. Впрочем, больше всего изменений произошло в мозгах собаки: даром что тварь бессловесная, Кинсер умел смотреть очень выразительно. В его глазах легко читалась и вселенская скорбь, и голод существа, три месяца просидевшего на голой скале без пищи, но особенно хорошо ему удавалось «Мой хозяин — идиот». Или «Люди такие тупые». Сулустаан, выбранный в этот раз жертвенным ассистентом, только глаза закатил. Никакие аргументы не могли заставить Михаила отступиться от его идеи. Неподалеку от отделения приютилась штрафстоянка, где хозяева привезенного металлолома с завидной регулярностью «уходили за хлебом» пятнадцать лет назад. Брошенные машины, которые так можно было назвать только с большой натяжкой, ржавели на территории до победного конца, пока какая-нибудь колымага не разваливалась все-таки на глазах у изумленной публики. Тогда местные коллеги сдавались и начинали медленно и мучительно проводить операцию по избавлению от бренных останков чьего-то железного коня. Но чего было не отнять у этой системы, так это большого количества «тренажеров», чем они регулярно пользовались. Киркорову иногда взбредало в голову устроить забег среди брошенных автомобилей, по поводу чего энтузиазм испытывал разве что он сам да Чехов. А Котко наловчился тренировать здесь Кинсера. Хотелось бы сказать, что с переменным успехом, но для переменного результаты отличались поразительным и печальным постоянством. — Давай, Сулу, мы не можем торчать здесь весь день, — решительно скомандовал Михаил, игнорируя ехидное хмыканье зрителей. Макаров участвовал в этом действе на той неделе и так оценил, что решил прийти на второй сеанс, но уже в роли публики. На самом деле искренне ценил то, что Котко делал, только Степан Сарекович. И то — с легкой снисходительностью к неудачным методам. Остальные только смеялись и давали чрезвычайно полезные с их точки зрения советы. — А-а-а-а-а, — уныло протянул якут и без особого рвения стукнул кулаками по облупившемуся капоту какой-то уже неопознаваемой тачки. Насквозь проеденный коррозией металл (или субстанция, призванная его изображать) прогнулся и только что в пыль не рассыпался от удара. И коллега, и пес наградили его взглядами, полными презрения, смешанного с жалостью к его лицедейским талантам. Хмыканье Леонида становилось все громче и скептичнее. — Камон, Сулу, ты же инструктор рукопашного боя! — возмутился Котко. — Неужели ты не можешь вложить хоть немного страсти в этот удар? Ты бы не убедил в своей агрессивности даже воробья! — А зачем мне его убеждать в этом? — устало спросил опер, потирая кисти рук. — А тебе и не надо, просто изобрази нам буйного! — А-а-а-а-а-а! — уже громче и выразительнее проорал Сулустаан, но руки в этот раз пожалел, от души пнул машину сначала в ошметки шины, кое-как окружавшей колесо, а потом, осмелев, и в чудом уцелевшую дверь. — Давай, Кинсер! Вверх! — скомандовал Котко, дергая за поводок. Овчар не стал запрыгивать на крышу автомобиля, чтобы оттуда наброситься на нарушителя и посодействовать задержанию. Вместо этого пес сел и скорбно посмотрел на хозяина, словно спрашивая себя: «Зачем этот бедный недалекий человек, которого я почему-то люблю, тратит наше время на такую ерунду?». Макаров даже не пытался сдержать смех или скрыть широченную улыбку в кружке. Самое обидное было то, что Кинсер был отличной служебной собакой, одной из лучших, с кем Михаилу приходилось работать или хотя бы сталкиваться. Он несомненно был силен, быстр, ловок и умен. Достаточно умен, чтобы понимать абсолютно все, и слишком умен, чтобы разговаривать. Тренировки с ним были дохлым номером: он попросту игнорировал происходящее, излучая волны искреннего непонимания и жалости к глупым человекам, которые зачем-то заняты этими играми. Нет, игры Кинсер тоже любил, но настоящие, с мячами и палками… Причем обмануть его и замаскировать тренировку под игру никогда не удавалось. Зато когда доходило до дела, на него можно было положиться. Он был надежнее каменной стены. Поэтому и продолжал работать, не столько на правах служебной собаки, сколько реального, разумного товарища. Это сводило Котко с ума. Однажды он даже поделился с Сулу теорией, что Кинсер на самом деле не простая собака, а какая-нибудь генетически улучшенная, из секретной лаборатории, или вообще инопланетянин под прикрытием. Коллега жестоко его высмеял, но Михаил не находил никакого другого объяснения происходящему. — Вверх! — настойчиво повторил мент. — Ы-ы-ы-ы-ы! — снова затянул якут, не то повторяя произношение гласных, не то пробуя местную акустику. — А-у-у-у-у-у, — лениво поддержал песню овчар. — Х-х-хахх-х, — сдавленно доносилось со стороны аудитории, причем уже на два голоса — к Макарову присоединился Пашка Чехов. — Вверх! — уже натурально застонал Котко и, пыхтя от натуги, ухитрился приподнять переднюю часть собаки и поставить ее лапы на капот. Сулу быстро переместился ближе к багажнику. Кинсер серьезно обдумал свое новое положение, но потом в его собачьем мозгу что-то щелкнуло и он все-таки одним толчком забросил и заднюю свою половину на угрожающе заскрипевшую машину. Михаил, не веря своим глазам, с открытым ртом наблюдал, как пес топчется на месте, с явным интересом прислушиваясь к симфонии звуков, доносящихся из колымаги. Молчал Сулу, молчали и зрители. — Э… взять? — рискнул мент. Укоризненный взгляд быстро показал ему, что ему не стоит так обольщаться насчет своих успехов. Его позиция на лестнице интеллектуального развития в редакции Кинсера все еще находилась существенно ниже собственно собачьей.