Отдайте мне моего ребёнка

      После разговора наступила апатия. Питер чувствовал себя как выжатый лимон. Люди раздражали его: суетливые и шумные, бегали туда-сюда, неизвестно что разыскивая. У младшего Старка не было сил даже на то, чтобы сорваться на ком-то. Единственное, что его грело — это внимание, проявленное доктором Беннером. Питер вспоминал об объятиях и разговоре, о завтраке, и ему становилось стыдно. Стыдно за то, что лёжа в постели, он думал об этих чёртовых объятиях, хотя в его возрасте пора бы уже думать о другом. За то, что Питер не испытывал естественного в его возрасте возбуждения, ему тоже делалось стыдно. При похождениях отца, было странно, что сам он оказался почти равнодушен в этом отношении. Да, ему нравилась ЭмДжей, очень нравилась, он хотел даже пригласить её на свидание, если бы только не заикался так сильно в присутствии неё, но ничего дальше этого свидания в голове Питера не происходило. Может он дефективный? Это только добавляло новых неприятных мыслей. Почему в его жизни все отношения такие ущербные? Почему нет никого, кто бы мог принять его таким, какой он есть? Самоутешение, которое он взращивал в себе с малого возраста, давно дало трещину. Может, он и не заслуживает любви? Если люди не проявляют к нему симпатии, не хотят его понять, тогда возможно, он просто не достоин ни симпатии, ни понимания. Питеру стыдно, когда он думает о Неде и о Мстителях. Лучший друг всегда готов выслушать, а Мстители проявляют столь деликатную попытку утешить его. Жаль нельзя заставить всех вокруг любить себя, как эти люди. Тогда бы Питер чувствовал себя нужным или, по крайней мере, не лишним. Может, если бы его любил отец, Питеру и не нужна была бы любовь всех тех незнакомцев, которые восхищались Человеком-пауком, и может, он бы не реагировал так болезненно на любое проявление критики в свою сторону. Нельзя заставить других любить себя, это невозможно. Можно пытаться быть дружелюбным, искренним, можно быть умным, трудолюбивым, но большинство людей это бесит. Когда кто-то пытается доказать себе и другим, что справится, эти другие неизменно начинают топить, критикуя, насмешничая, но когда вдруг видят, что над поверхностью воды остался один лишь мячик головы, они вдруг жалеют героя, пытаются спасти его. А спасать там уже нечего.       Питер скрывал своё геройское альтер эго, чтобы не быть потопленным, сломленным, каким был его отец. Потому что критика под видео в YouTube — это всего одна капля яда, но что станет с ним, когда люди узнают, кем был Человек-паук. Вряд ли республиканцы будут довольны тем, что улицы охраняет подросток. Консерваторы поднимут такой кипеж, который не сможет унять даже Тони Старк. Несовершеннолетний подросток патрулирует город, в то время как его отец, ничего не подозревая, спокойно спит в своей постели. Или ещё хуже: знает…       Питеру было стыдно перед отцом, которого он вполне мог подставить, стыдно перед Нэдом, за то, что не доверил ему свою тайну, стыдно перед Мстителями, которые вынуждены с ним возиться, стыдно перед Мэй, за то, что вычеркнул её из своей жизни, не объяснившись.        Он встал и достал неполный пузырёк из рюкзака. Включил свет и высыпал горсть желатиновых капсул. Питер купил их на китайском сайте, специально выбрал с жёлтыми звёздами, они напоминали ему эмблему капитана Америки. «Вот только это совсем не похоже на Стива», — подумал Питер, беря одну капсулу и проглатывая её. Сегодня обойдётся без сна. Питер знал, чем занять себя: он достал учебники и просидел над физикой около трёх часов. Потом нервная энергия, бурлящая в его крови, заставила надеть костюм и выйти в окно. Полет, как и всегда, приятно освежил голову. «Вот она жизнь!» — с восторгом думал он, рассекая по улицам. Разве могло быть что-то лучше полёта?

* * *

      Дома тихо и мирно. Почти как в то время, когда они жили только втроём, где не было Мстителей, где Тони Старк был настолько увлечён своим костюмом, что покидал мастерскую только тогда, когда Пеппер звала его ужинать и спать. А Маленький Питер сидел с отцом, внимательно смотрел за всеми теми чудесами, что творил Тони.       Питер помнил самое счастливое время для их семьи. Они втроём провели его за городом, в холмистой местности, заросшей соснами, в деревянном доме, где не было никакой техники, даже посудомоечной машины. Неделя — вот срок их личного счастья. И эту неделю они были больше семьёй, чем за всё оставшееся время.       Сейчас, Тони покидал базу только за тем, чтобы заехать на очередное светское мероприятие, дать там парочку дурацких интервью, посверкать белозубой улыбкой, демонстративно облапать нескольких привлекательных моделей, чей возраст едва ли достиг двадцати лет. Питер ненавидел такого отца: праздного, легкомысленного, поверхностного. Не потому, что он был отвратителен в этой роли, нет, он был хорош, просто эта маска была насквозь фальшивой. Питер видел, как отец корчится под ней, словно в агонии. И именно эта гримаса была отвратительна.       Кто-кто, а Питер знал, что внутри Тони Старка не было ничего, кроме вины и горечи. Ирония состояла в том, что именно из-за этих двух чувств, он оказался не нужен отцу. Тони мог обнять несовершеннолетнюю тощую девицу, годящуюся ему в дочери, но он не был способен сделать то же самое для Питера.       В Тони родилось что-то новое — тёмное, похожее на ревность. И всё из-за Беннера и этой его деликатной улыбочки, будто он вовсе ни при чём.       После ссоры Старк сам приходит к комнате сына и долго не решается постучать. Наконец он просто открывает дверь, игнорируя всякую вежливость. Питер в комнате, равнодушный и вместе с этим напряжённый до предела. Он смотрит в одну точку, и кажется, обращён вовнутрь себя. Он не видит отца и, кажется, не видит вообще ничего.       — Питер, — зовёт Тони. Сын вздрагивает и смотрит на отца. Взгляд уставший, обречённый. Синяки под глазами и осунувшееся серое лицо — смирившееся, словно у осуждённого на неизбежную смерть.       — Ты неважно выглядишь.       — Плохо спал ночью, — врёт Питер. Старк чувствует это, каким-то шестым чувством он понимает, что сын врёт. А ведь Питер никогда раньше не врал. «Неужели старковские корни проснулись? — думает Тони и тут же одёргивает себя мысленным тоном Пеппер: Нашёл время!»       — Возможно, я отреагировал слишком резко, — говорит отец, стараясь сделать собственный тон как можно непринуждённее. — Мы давно не зависали вместе. А Брюс он… Я сожалею, что наговорил тебе всякого…       Питер думает о том, когда они вообще вместе зависали? Если отец о мастерской, то разве это так называется? Зависанием?       — Хочешь поработать в мастерской? — спрашивает Питер.       — Да, можешь присоединиться, если хочешь.       Питер отстранёно смотрит в тетрадь, будто сравнивая альтернативы. Ему всё равно. Наверно нужно остаться и сделать домашнее задание. Ему рано вставать. Но ведь провести время с отцом это тоже правильно? Иначе, зачем бы он начал всё это?       — Много задали, — говорит Питер чуть рассеянным тоном. — А ты, — сын оборачивается к Тони, — ты хочешь, чтобы я был в твоей мастерской?       Старка коробит этот вопрос, он сам не знает, какого чёрта хочет от Питера. Но нужно ответить. Нужно поступить правильно.       — Конечно, — Питер смотрит на Тони оценивающе. — Мы давно не делали ничего вместе, — почти в точности повторяет Старк-старший предыдущую фразу и понимает, насколько фальшиво это звучит. Нет, он не пересилил себя, позвав Питера. Он на самом деле хочет побыть с ним, просто это сложно. Невероятно сложно сделать первый шаг, показать, что хочешь поменять что-то. Что и тебя не устраивает происходящее. А Тони всегда боялся отказа, боялся, что его будут отвергать, как раз за разом это делал Говард Старк.       — Хорошо, — просто отвечает Питер.       Они идут в мастерскую, Питер с любопытством осматривает те изменения, которые произошли за время, пока он не приходил сюда. Его отец много трудился. Повсюду узнаваемое оружие Мстителей. И всё сделано Тони. На мгновение Питер смотрит на отца другими глазами, не как на равнодушного родителя, на которого он обижен, а как на талантливого инженера. Будь Питер каким-то мальчишкой, он бы, несомненно, восхищался гением Тони Старка. Он бы обклеил его плакатами всю комнату и смотрел каждое из тех глупых интервью, что Тони давал. От этого становится ещё горче.       — Ты можешь откалибровать аккумуляторы, — предлагает отец.       — А ты что будешь делать? — спрашивает Питер, открывая ноут.       — Хочу полностью переделать систему охлаждения, — отвечает Тони. — Начать придётся с чертежей.       — Вообще у меня было несколько идей… — признаётся Питер как бы между прочим.       — Даже интересно послушать, — говорит отец чуть насмешливо. Увидев, как напрягается от его слов спина сына, Тони тут же одёргивает себя. Не стоит проезжаться по самооценке Питера, он и так слишком робок. — Извини, мне на самом деле интересно.       — Да нет, это…       — Давай, Пит, я открыт новым идеям.       — Это не совсем инженерное решение. Я экспериментировал с полимерными смолами…       Тони впечатлён уже одним тем, что его сын экспериментировал с теплопроводящими составами. Не то чтобы он ожидал от Питера рабочего решения. Но одно то, что сын, кажется, унаследовал его страсть, пусть и чуть в иной области, радует Старка.       — Так и что ты предлагаешь? — спрашивает отец своим самым миролюбивым тоном. Питер щурится и смотрит на Тони, будто выискивает доказательство, что тот издевается над ним.        «Ну же, шкет, неужели я такой паршивый родитель, что ты боишься рассказать мне, над чем работаешь», — напряжённо думает Старк.       Лицо Тони не выражает ничего, кроме заинтересованности. Это чуть успокаивает Питера. Он открывает рот, и, удивляясь своей уступчивости, рассказывает.       Они возятся почти весь день, но к его концу у них есть опытный образец термопасты и новая рука-броня с этой пастой. Всё то время, пока они работают, Питер не чувствует неловкости, отчасти из-за того, что был слишком сосредоточен, отчасти потому, что незаметно глотает ещё одну таблетку. Они не едят целый день, хотя Тони предлагает заказать пиццу, Питер отмахивается от обеда, а отец не настаивает. К концу дня младший Старк чувствует знакомые симптомы: дрожь в руках, участившееся дыхание и головокружение. «Нужно было поесть», — думает он, холодея внутри. Сожалеть об этом поздно. Сейчас нужно слинять по-быстрому, пока Тони не заметил его состояния. Но, должно быть, он выглядит совсем паршиво, потому что отец смотрит на него обеспокоенно.       — Питер? Эй, парень, — Старк трясёт подростка за плечо и тот, пошатываясь, оседает. Тони подхватывает его, обеспокоенно смотря на Питера.       — Что-то мне нехорошо, — говорит сын. — Мне нужно лечь, — добавляет он, пытаясь вырваться из рук отца, который не даёт ему этого сделать.       — Где нехорошо? Болит что-то?       — Нет, просто сердце стучит и тошнит, — Питер потерянно смотрит на Тони, подмечая мельчайшие морщинки, и опять его мысли уходят куда-то далеко, прочь от отца, прочь от мастерской и даже собственной тошноты. Он думает о том, какова вероятность того, что луна сойдёт с орбиты; что будет, если Земля из-за остывания будет вращаться вокруг солнца дольше. Он думает о том, что в данный момент сдерживает энтропию, потому что почти не шевелится, а значит, не рассеивает энергию. Это его так смешит, что он невольно усмехается.       Зато Тони не до смеха. Сын бледен словно смерть, глаза его лихорадочно блестят. Старк подмечает, как худ Питер. За слоем его дурацких футболок с мерчами супергероев это не так заметно, но сейчас Тони чувствует под пальцами рёбра.       — Пятница, просканируй…       — Нет! — резко говорит Питер.       — Учащённое сердцебиение и дыхание…       — Что с ним?       — Передозировка…       — Это новые лекарства, — тут же говорит младший Старк. — Ерунда, забудь.       — Мэй тебе что-то прописала? — спрашивает отец. — Пятница, оповести доктора Чо.       — Нет! — снова возражает Питер, пытаясь встать.       — Это опасно, — говорит Тони. — Пусть доктор Чо осмотрит тебя.        «Если она возьмёт мою кровь на анализ, — судорожно соображает Питер. — Мало того, что она найдёт производную эфедрина, она обнаружит следы радиоактивности…»       — Прекрати это! — жёстко требует Питер. — Когда мне было одиннадцать и я лежал с температурой под тридцать девять, тебе было наплевать на меня! Ты пошёл на вечер СтаркИн. Ещё бы, это ведь ежегодный рождественский приём. Как глава компании может пропустить его, — в голосе сына столько яда и горечи, что Тони непроизвольно сжимается внутри.       — Питер, — выдыхает Старк. Поражённый столь мелочным припоминанием, он не знает оправдываться ему или игнорировать обиду Питера и унести его в больничный отсек. Сын выводит его из ступора, когда отталкивает и не без труда встаёт сам, чуть пошатываясь.       — Это ничего не значит, — говорит младший Старк, смотря на Тони больным взглядом. — Мне это не нужно, — добавляет он не слишком уверенно.       — Хотя бы позволь осмотреть себя доктору Чо. Это может быть опасно.       — Когда это тебя вообще интересовало? — уязвлёно спрашивает младший Старк, уже сам, жалея, что вообще начал разговор. В словесных перепалках он неизменно проигрывал. С чего он вообще решил, что в таком состоянии, стоит пререкаться с Тони?       — Можешь тешить себя тем, что я плохой отец, можешь жалеть себя, но мне не наплевать.       — На Стива тебе тоже не наплевать.       — А он здесь причём?       — А при том! Тебе не наплевать на каждого грёбаного человека этого грёбаного Нью-Йорка! Ещё чуть-чуть, и ты святым станешь! Но среди всех этих спасённых тобой людей никогда не было места для меня!       На самом деле Тони хочется возразить, ещё больше ему вдруг хочется отвесить паршивцу оплеуху. Он был слишком снисходителен к нему. Да Говард бы на его месте!..       Вот только Говард не был образцовым отцом, по правде говоря, он был откровенно хреновым отцом, а то, кем не хотел стать Тони — это таким, как Говард Старк. Он был талантливым инженером, хорошим менеджером, он был трудоголиком, но он никогда не был одарённым родителем.       Питер уходит, так ничего и не дождавшись от Тони. Старк-старший чувствует, что проиграл очередную битву в череде других. Наверно так и выглядит отчаяние, когда не представляешь, что нужно сделать, чтобы удержать другого человека.       Питер долго сидит под душем, пытаясь отдышаться, голова всё ещё кружится, а шум в ушах не проходит, но это определённо не тот ужасающий приступ, который видел доктор Беннер. Мысль о том, что отец мог узнать о Человеке-пауке, ужасает. Это чуть мобилизует Питера, он почти берёт себя в руки. Нельзя допускать такого, ни в коем случае нельзя. Ему нужно пересмотреть формулу, придумать что-то, и ему нужно поесть. Стимуляторы отбивали всякий аппетит, но он просто истощит себя, если не будет есть.       Из душа Питер выходит другим человеком: собранным и хладнокровным. Если он решил сделать из Человека-паука — идеального героя, тогда не стоит так бездумно глотать таблетки и ещё нельзя подставлять Мэй.       Питер убирает телефон психотерапевта из чёрного списка и после некоторых колебаний звонит.       — Питер, — слышит он спокойный голос женщины.       — Да, это я, миссис Паркер, — хрипло говорит младший Старк, нервно стуча пальцами по столу. — Миссис Паркер, я хотел извиниться.       — Буду честной, если бы ты был моим ребёнком, я бы устроила тебе такую взбучку, — говорит Мэй. — Но ты мой клиент, так что… — она недоговаривает. — Ты хоть представляешь, как я переживала?       — Простите… — ещё тише говорит младший Старк.       — Я звонила твоему отцу, но видимо он не берёт трубки так же, как и ты.       — Я заблокировал ваш номер и в его телефоне. Мэй молчит, Питер гадает, что теперь она о нём думает.       — Ясно, — говорит миссис Паркер, наконец. — Если бы не Нэд…       — Вы звонили Нэду? — удивляется Питер.       — Он позвонил мне сам, сказал, чтобы я не переживала. Рада, что у тебя есть такие друзья.       — Я тоже, — искренне говорит Питер.       — Ты придёшь на следующий сеанс?       — Нет, я больше не приду.       — Почему?       — Я решил, что… — нихрена он не решил. Ему плохо, ему по-прежнему ужасно плохо. Просто он устал и задолбался, и хочется похоронить: и усталость, и задолбленность, притвориться, что всё хорошо. Ведь должно же когда-то настать это хорошо? — Наверно мне лучше попытаться справиться самому, — тихо заканчивает Питер.       — Ты поговорил об этом с отцом?       — Вы же знаете, что нет.       — Питер, хотя бы скажи, почему ты решил бросить терапию?       — Потому что она не помогает! Вы говорите, что он изменится, что я не должен строить свою жизнь, оглядываясь на него, но я не могу, ясно вам? Не могу игнорировать это.       — Я никогда не говорила тебе, чтобы ты его игнорировал.       — Пожалуйста, давайте не будем превращать это в телефон доверия? — невесело усмехается Питер. — Я позвонил, чтобы извиниться. Мне правда жаль.       — Я должна буду уведомить мистера Старка.       — Не нужно, — тут же говорит Питер.       — За сеансы платит он, а ты несовершеннолетний.       — Он может платить за них и дальше, — в тон ей отвечает младший Старк.       — Ты сам знаешь, что это неправильно. И я не согласна с оценкой твоего состояния. Я не говорю, что ты не справишься сам, но…       — Как будто вы можете сказать что-то иное. Бросьте, разве хоть один психотерапевт отказался от пациента добровольно?       — Питер, терапевтическая помощь — это не таблетка, она не помогает как по щелчку пальцев. Кстати, ты всё равно должен будешь заехать в офис за рецептом.       — Не нужно.       — Питер, даже если ты решил прекратить пить их, нельзя бросать с пол-оборота, это чревато.       — Я знаю, я закончил предыдущий курс. Прочёл как.       — Что ж, ты всегда был слишком умён.       — Неправда, я всегда всё порчу. Даже с вами так поступил. Мне жаль, правда. Мэй, миссис Паркер, я… — он замолкает, глотая слёзы.       — Питер, — мягко зовёт его Мэй, — я не сержусь. Просто приходи в офис, хорошо? Пусть не за рецептом, просто приходи.       — Извините, — говорит Питер и кладёт трубку.       Он не пришёл к ней ни на следующий день, ни после.