Будь храбр

Приемный зал замка, главный вход. Кристофер сегодня стоял на посту, как ни в чем не бывало. Его, разве что, волновало то, что акколада должна быть скоро, он сильно переживал, а намываться в такое холодное время года не хотелось. Даже сейчас был жуткий сквозняк и холодило от каменных стен, холодное железо доспехов тяжелым, непосильным грузом взвалилось на его усталые, худые от голода плечи: осень была не из лучших, и не принесла много урожая, как в прошлом году. Его волновало то, что обед был еще не скоро, а под левым ребром была сосущая, разъедающая его изнутри боль. На дворе было начало декабря, и он вряд ли помнил, что у него сегодня или завтра, а может быть, вчера был день рождения. Он прислонился к стене, несмотря на то, что его тут же с кратной силой прошиб холод: стоять на ногах было еще тяжелее, а пока никто, кроме его сослуживцев, не видел. Открылась и захлопнулась входная дверь, через которую вбежал запыхавшийся принц. — Быстрее! Отец! Он, — он был весь красный от бега и холода, уперся ладонями в колени, не в силах сказать что-то внятно и подобрать слов, плача; он не мог сказать, что отец мертв, его мозг отказывался в это верить, он хотел верить, что это все неправда, и с отцом все будет хорошо. — В саду убийство! — Крис даже еще не понял, что произошло, но в одну секунду вокруг стало шумно, и он остался наедине с подростком. Когда он осознал, что произошло, покинуть комнату уже было нельзя — нужно было оставаться с принцем, потому как если убили одного члена королевской семьи, все остальные оказываются в смертельной опасности. Мэттью осел на пол, продолжая заливаться горькими слезами, в то время как Крис едва ли двинулся, ведь при монархе нужно было принять достойное положение, он встал ровно, словно так и стоял. Всхлипы и отчаянные вопли казались бесконечными, и завтра стражник едва ли поймет, почему смог оставаться так холоден в тот день. На улице, сливаясь с небом, падали первые крепкие снега, и лишь некоторые снежинки растворялись над двумя теплыми трупами, что были окружены замерзшими рыцарями. Снежинки падали в еще не замерзшую кровь, растворяясь и лишь ускоряя ее замерзание. В карих глазах лучшего короля за историю отражалась бы боль и разочарование в любимом сыне, но это, увы, было не так. Они были пусты, жизнь окончательно покинула его тело вместе с тем, как стражники сняли свои шлемы в трауре. Его старший, самый любимый сын стоял перед ним на коленях. Он тихо кашлянул в последний раз, кровь залила его легкие и он чувствовал, как меч отца врезается лишь глубже, хотя он наверняка уже вышел насквозь. Он был еще жив, хотя уже был самым настоящим трупом, теперь ему не избежать смерти, он проклинал тех мужчин, которые стояли сейчас над ним в трауре, хотя должны были бы попытаться его спасти, но они не сделали этого намеренно, даже если и видели возможность. Каждый из них желал, чтобы он умирал дольше, но никогда не скажет об этом вслух. Каждый из них любил своего короля, который был щедр и любил народ, пусть порой и делал глупости. Король был не очень стар, он был бы в самом расцвете сил, если бы его сердце не было пронизано. Кристофер смотрел на жалкого юного принца, захлебывающегося в слезах. Он был первым простолюдином, который осознал, что Мэттью придется стать королем. Он почувствовал сожаление к нему, догадываясь, как это будет тяжело. Принц даже не посмотрел на него. Новость разлетелась по замку за несколько минут, вскоре прибежала его горе мамаша в сопровождении двух рыцарей, так плохо скрывая улыбку, а затем начала утешать своего сына. Молодой стражник услышал в ее голосе столько яда, столько лжи и столько наигранных сожалений, что ему снова поплохело, но к счастью, она не отличалась красноречием, и вскоре ушла, забирая принца с собой. Как будто ничего не случилось, через час или два стражники вернулись на пост. Никто из них не смел обсуждать убийство короля, и в том числе Кристофер. Он знал — скоро все перевернется вверх дном.

***

Последние месяцы юный принц жил в страхе, под контролем матери и все еще не мог свыкнуться с мыслью о том, что отец и старший брат мертвы. Но еще сложнее было принять то, что брат убил отца сам. И все же постепенно эти страхи уходили на второй план, прямо пропорционально тому, как приближалась коронация, ведь она была еще страшнее смерти. Матери, в принципе, было на него все плевать с самой высокой колокольни столицы, которую отстроил ее ныне покойный ненавистный муж, ее интересовала власть, которая попадала в ее руки со смертью мужа и взрослого наследника, так как она стала регентом. Что могло быть лучше, чем управлять страной руками младшего сына, которого совсем к этому не готовили? Только удержать эту власть и после того, как он станет достаточно взрослым и умным. И сейчас Мэттью сидел в своей комнате, поглядывая в окно, за которым ярко светило солнце, что перестало радовать его еще той холодной зимой, когда он увидел кровь на снегу и труп любимого отца, а над ним умирающего брата с мечом в груди, смотрящего на него с такой ненавистью, что хотелось исчезнуть. Он убежал так быстро, как смог, затем винил себя и думал о том, что отец мог бы выжить, не брось он его тогда, в тот холодный декабрьский день, в то время, как коронация приходилась на первый день лета. Завтра он станет официальным королем, а шестнадцать ему исполнится восьмью днями позже. И все же это была непосильная для него ноша: Мэттью никогда и не думал, что взойдёт на трон. И все же отсрочить коронацию было уже нельзя, он и так слишком долго прикрывался трауром, дольше, чем кто-либо за историю королевства, пропустив все благоприятные для коронации праздники. Рождество, день сурка, день весеннего равноденствия, что являлся праздником плодородия. Церемония должна пройти в полдень: верховный священник королевства наденет на него корону, а затем король должен будет посвятить в рыцари стражника, до этого охранявшего замок, и принять его в личную охранную гвардию. Если бы Мэттью мог, он бы этого не делал, а скорее вернулся бы домой, к книгам и перу, но от него ничего не зависело, мать решала за него. Он никогда не видел стражников в лицо, они всегда носили шлемы, так что он не знал, кого ему придется принимать в личную гвардию, это знала мать. Замок охраняли в основном взрослые мужчины, которые уже давно стали рыцарями, многие из них имели за спиной какие-либо военные подвиги. Лишь немногие из стражников еще не были на акколаде, но даже они в прошлом уже чем-то отличились. Мэттью перестал учиться этой зимой. Он и так учился усерднее брата, хотя о политике знал куда меньше. И сейчас он попросту читал разные книги, писал стихи о том, как себя чувствует. Больше ему ничего не хотелось. И даже если он не хотел признавать, даже если он скрывал это ото всех, он любил читать книжки про доблестных рыцарей в сияющих доспехах, об их подвигах, поэтому в его голове невольно складывался романтичный образ высокого и широкоплечего честолюбивого молодого мужчины. Он оглядел себя. Мэттью был будто полной противоположностью: низкорослый, худой, бледный, его часто путали с юными девушками без округлостей из-за волос до плеч, неразвитой мускулатуры и высокого голоса. Но он и не стремился к своему идеалу, его манило, казалось, в другом смысле. Он еще не понял, в каком, а мысли об этом только лишь смущали, но понимал, что таким он быть не хочет и не станет. Раздался стук в дверь. — Да? — спросил Мэттью. Она тихонько приоткрылась. — Ваше Величество, время обеда. Слуга даже не показался ему на глаза, как Мэттью всегда просил. Осведомленный, он вышел из комнаты, отложив перо в сторону, и огляделся. В коридорах не было видно никого, лишь тихие шаги эхом раздавались вдали. Он смотрел на каменные стены и пол, выстланный досчатым покрытием, затем прошел в столовую по частично темным коридорам, в которых стояли лишь стражники, будто бы одинаковые в своих доспехах, отличия можно было бы заметить разве что по росту, или когда те подадут голос. Сейчас прохлада замка была приятна, но только потому, что вот-вот наступит лето, но в другие времена года Мэттью иногда попросту не вылезал из своей комнаты, сидя у камина. Однажды зимой он вышел в заснеженный сад, тепло одевшись. И он уже понял, что лучше бы не выходил. Вспомнился старший братец, который хвастался ему, что, пока младший принц обжигается у огня и подкидывает дров, вынужденный распутываться из одеяла, он греется об девиц. Впрочем, Мэттью вовсе не было важно, чем занимался его брат. Как в большинстве королевских семей, между ними не было теплых отношений. Зато было интересно, каково это — греться с кем-то в обнимку под одеялом, не так близко к камину. Наверняка это было лучше, он не знал и не подпускал к себе никого так близко. Разве что советник мог находиться у него в покоях в редкие вечера, тогда они пили вино и вели дружеские беседы — совсем не то, что Мэттью должен был обсуждать со своим советником.

***

Когда принц проснулся, только начинало светать, и он сразу понял, что рассвет был другим: летом и закаты выглядели по-особенному, и небо. Все будто было живым, живее некуда. Перед церемонией ему предстояло повторить присягу, которую он будет давать священнику, и надеть соответствующую событию одежду. Он посмотрел в окно: все тот же пейзаж наскучил ему за всю жизнь, но он и не надеялся, что тот сменится. Окно выходило на восток, и сейчас он видел солнце на оранжевом горизонте, еще наполовину спрятанное за горами, на которых лежал снег, несмотря на лето. На башнях по периметру стен уже стояли караулы. Подул прохладный ветер из открытого окна, Мэттью тряхнуло, но он не закрыл окно и выглянул, смотря вниз. Если уметь, то по каменной кладке легко можно было лазить, только король, даже будучи ребенком, никогда не пробовал так делать: было страшно, и в последний момент разум брал верх, понимая, что ему ни к чему вылезать из окна.

***

Не заикаясь, не спотыкаясь на словах только потому, что он не придавал им никакого значения, Мэттью произносил присягу. Он стоял на коленях в городской церкви, сзади его сверлили глазами. Священник спросил: — Клянешься ли ты, Мэттью, охранять покой и жизни своих подданных? — Клянусь, — ответил он решительно и бездумно. — Клянешься ли ты быть мудрым правителем? — Клянусь. — Клянешься ли ты… Мэттью не слушал. Он на автомате ответил «клянусь», толпа взвыла. — Тогда я нарекаю тебя Мэттью Бледным. На его голову поставили корону. Металл плотно сел на его голову, как если бы корону делали специально для него, но он знал, как много поколений носило ее. Он встал, тяжелый красный плащ взметнулся от резкого движения. Затем развернулся — лицом к народу. Корона теперь казалась непосильной ношей. Он, волнуясь, огляделся. В церкви была одна знать, через высокие витражи смотрели ликующие простолюдины, они уже начали его уважать за долгий траур по отцу, даже не догадываясь, что наследник просто боится. Он видел кровных родственников, которые были чужими ему людьми, видел уже лысеющего брата своего отца, который, скорее всего, желал его смерти, так как был следующим наследником на трон, пока у Мэттью не было детей. Начался гул, в котором Мэтт смутно услышал: «Долгой жизни королю». Было страшно. Он чувствовал, как пульсировала кровь, сильно билось сердце, пот выходит из пор и стекает каплями по виску, несмотря на прохладу. Казалось, прошла вечность. На алтарь поднялся мужчина в белой рубашке, алом сюрко и коричневых шóссах, чтобы дать присягу новому королю. Он был высоким и широкоплечим, а в голове у Мэттью всплыл общий образ рыцарей из книжек, которые он так усердно прятал. Он встал на одно колено и снял шлем, показав лицо. Это был молодой парень, может, лишь немногим старше самого Мэттью, но, несомненно, он выглядел крепче, и казалось, что, если сменить ему одежду, он будет больше похож на короля, чем сам новый король. Был легкий намек на улыбку, может, даже немного наглую ухмылку, янтарные глаза смотрели прямо в синие радужки короля снизу вверх. Коротко подстриженные темно-русые кудрявые волосы, должно быть, были мягкими на ощупь, словно шелк, но Мэттью старательно отбрасывал эту мысль. Он опешил на несколько секунд, рассматривая парня. Да, было в нем что-то притягательное, пусть он еще не сказал ни слова. Затем, когда он начал говорить, Мэтт достал меч из ножен и, чуть запоздав, положил его конец на правое плечо стоящего перед ним стражника. Король слушал, слушал внимательно и все же не мог уловить в потоке ни слова, будто зачарованный. И лился мягкий голос, словно музыка для ушей. Мэттью смотрел в глаза парню, за окном облако, до этого закрывавшее солнце, отступило, свет упал на лицо посвящаемого, волосы отразили свет, будто немного светясь золотым. У молодого короля перехватило дыхание, и тут же стало до странного спокойно. Парень закончил речь и встал на ноги. Мэттью взял с пьедестала ножны с поясом и убрал туда освященный меч, затем обернул вокруг талии нового рыцаря, зафиксировал. Он заглянул в глаза стражника, пытаясь вспомнить, что делать дальше, и тот слегка расставил руки, так, что заметил это только Мэтт, будто подсказывая. Король смутился, отвел взгляд, оглянулся, его снова бросило в пот, и он робко положил руки на плечи рыцаря, обхватил его шею, почувствовал, как его ненавязчиво и легко притягивают к себе руки. Он почувствовал размеренное дыхание, успокоился, хотя был уверен, что у него горят щеки. Он посмотрел на парня, тот выглядел обыкновенно, сохраняя самообладание. Мэттью застыл так, затем, опомнившись, спешно отстранился и отвесил слабую, символическую пощечину рыцарю. — Будь храбр, — кратко и тихо сказал король. Придется привыкать.