Окрошка

      Серхио очень удивлён, услышав около дверей дома на ранчо отзвуки незнакомой мелодии, но очень знакомого голоса, но в то же время почти нет. Bon Jovi узнаётся быстро, спасибо жизни с Пилар, но вот песня ему неизвестна: что-то будто подделанное искусно под дикий-дикий запад из фильмов-вестернов двадцатого века, с ковбоями и бескрайними прериями, с Джоном Уэйном и Клинтом Иствудом, с перестрелками, первыми паровозами, с погонями, лошадьми и пылью, выбиваемой копытами. Рамос втягивает носом сухой раскалённый после жаркого летнего полудня воздух, дыша запахами свежей травы, горячего песка и лошадей. Он любит находиться здесь, как нигде, и ранчо для него соревнуется в его сердце даже с домом и Сантьяго Бернабеу, где он проводит стабильно большую часть собственного времени. Но здесь… Здесь его сердце, воспитанное с любовью к природе и животным, чувствует такую необходимую, такую нужную свободу, чувствует трепет и умиротворённое счастье, ветер без примесей автомобильных газов и тихий шум без призраков городских криков.       Он заходит внутрь, заинтересованный порядочно: не столько самой песней, столько тем, кто её слушает. Он бы решил, что это Пилар решила променять выходные в городе на размеренный отдых на природе, и теперь создаёт для себя максимально комфортную атмосферу, даже сейчас не отрываясь от работы, но он понимает прекрасно — любимая жена скорее бы купила себе билет на концерт, а то и вовсе съездила к самому Джону с интервью, по пути сделав абсолютно не целесообразную, но нужную пересадку в Порту. Возможно, приехать к нему мог бы Лука или навестить напоследок Кейлор, уже прекрасно знающий, что сливочную форму с золотым гербом на груди в жизни он больше не наденет никогда, но никто из них не стал бы так бесцеремонно вламываться в его дом и, тем более, включать на полную громкость музыку. Тем более, такую. В наглости в отношениях с ним рекордсменом был Марсело, но слишком нехарактерная песня выдаёт с потрохами — бразилец к шумному проникновению дела не имеет абсолютно никакого.       Поэтому в дом Серхио попадает изрядно заинтригованный и охваченный азартом, но нисколько не напуганный — какой идиот пойдёт грабить дом с музыкой? — I'm a cowboy, on a steel horse I ride, — тихий голос, абсолютно не мелодичный, не годный для того, чтобы блистать на сцене и даже петь во всю громкость перед толпой гимн любимого клуба, но его обладатель (ответ на вопрос об идиоте) ничуть не стесняется этого, охотно демонстрируя его каждый раз. Каждый чёртов раз, когда на поле возникает хоть малейший спор, мельчайший конфликт, самый незначительный стык — он слышит первым делом только этот голос, и видит только этого человека, влетающего в гущу событий с твёрдым намерением разнять, но неизменно оказывающегося втянутым в разборки. — I'm wanted, dead or alive. Wanted dead or alive… — Поёшь отвратительно, — Серхио хмыкает, пристраиваясь плечом к дверному косяку за спиной что-то нарезающего на тумбе Жерара. Сказать, что Рамос удивлён подобной картине, значит, не сказать ничего: Пике в милом домашнем фартуке Пилар, с обнажёнными закатанными рукавами светлой хлопковой рубахи руками, выпачканных соками нарезаемых овощей, мурлычет себе под нос, подпевая включённым в его колонках Bon Jovi. Домашняя уютная картина рябит под веками двумерными яркими пикселями, раздражает, выжигаясь под кожей, цепляясь за сердце. После той ночи в России, когда они оба решили, что большей глупости, чем вылететь с турнира, они уже не совершат, Серхио запрещал себе думать о том, каково было бы присвоить человека, умудрившегося в своей какой-то особой нелепой безрассудной манере присвоить себе его душу. Ему хватало того, что уже было в его жизни: красавицы-жены, прекрасной семьи, детей, о которых он долго мечтал, капитанской повязки, верных друзей. Ему хватало. Воспоминаний о той ночи, о жарких плотных объятьях, о жилистом высоком теле, о длинных иррационально тонких ногах, о распахнутых огромных голубых глазах, хотя Серхио был уверен, что больше просто невозможно, о голосе — тихом, ради разнообразия, вместо ругательств и шуток хрипящий сладко его имя. Ему хватало. Но Жерар, стоящий на его кухне, доказывал, что, видимо, всё же нет. — Лучше, чем ты, — подначивает Пике в ответ, ничуть не задетый его замечанием, продолжает нарезать спокойно что-то на скрытой широкой спиной разделочной доске, даже не вздрогнув от внезапного появления хозяина дома, и продолжает петь, как ни в чём не бывало. — Sometimes I sleep, sometimes it's not for days… — Жерар, какого хрена ты тут делаешь? — тело набирается силы на природе, но он всё ещё чувствует безмерную усталость, засевшую где-то глубоко внутри, где-то в его душе. — И какого хрена ты вообще делаешь, это что, кабачок? — Кабачок это ты, а это баклажан, — Жерар тепло фыркает, оборачиваясь к нему с мягкой улыбкой и хитро сверкающими яркими глазами, и Серхио вздрагивает сам, замирая, пригвождённый этим взглядом к стене. Он всматривается долго в его лицо, не в силах отвести глаза, но Жери что-то пихает ему прямо под нос, и ему невольно приходится отвлечься на сунутую прямо к лицу тарелку с нарезанными готовыми овощами. Смесь красно-оранжевых кусочков внезапно цепляет, иррационально заставляя вспомнить о том, чей герб они оба целовали до того, как… — Это эскаливада. Каталонское блюдо. — Ага, — бессмысленно тянет Рамос, всё ещё не понимая и уже начиная чувствовать себя законченным идиотом, задавая вопрос за вопросом, но не получая ни на один ответа. — Пике, стоп, какого хера! Ты не можешь просто вваливаться на моё ранчо, включать какую-то стрёмную песню про ковбоев и готовить на моей кухне какую-то там каталонскую еду. — Ну знаешь, за стрёмную песню про ковбоев ты и по лицу получить можешь, поосторожнее со словами, — Жерар растягивает полные губы в смешливой улыбке и тут же торопится пояснить, видя скептично вскинутую бровь. — Не от меня, от Пилар. Её любимые Bon Jovi, как никак. Сначала хотел их самих пригласить, но Пилар сказала, что тогда точно останется здесь, — он смеётся вначале тихо, а потом хохоча уже почти оглушительно, глядя на его озадаченное лицо напротив. — Так Пилар ещё и в курсе, что ты здесь? — пазл в его голове отказывается складываться, сетуя на отчаянную нехватку деталей в картине из миллиарда зеркальных осколков. — Естественно. А ты думаешь, я сюда святым духом попал? Вместе с этими тяжеленными пакетами? — он кивает головой на стоящие в углу бумажные пакеты, и Серхио, скользя взглядом по кухне, только сейчас замечает, что в духовке стоит полный каких-то мелких штук противень. — Это «Cargols a la llauna». Улитки в соусе. — Так, стоп! — Серхио не выдерживает, подходя к Пике ближе, смотрит снизу вверх — будь проклят тот, кто наделил Жерара таким ростом — в тёплые голубые глаза, упорно уговаривая себя не теряться в бескрайнем каталонском небе в который раз, прекрасно зная, как больно будет падать вновь. — Пике, с чувством, с толком, с расстановкой и так, чтобы я тебе не врезал. Какого хера ты тут делаешь? — Ну, — Жерар отставляет блюдо на стол, вытирая ладони о закреплённое на поясе полотенце, и вдруг касается длинными пальцами его подбородка, приподнимая выше, и быстро замечая, как приоткрывается невольно чужой рот, — я тут как раз с чувством. И с толком. И с расстановкой тоже. — Жерар… — Серхио почти рычит, раздражённый, раздосадованный собственными ожиданиями и надеждами, с которыми не может ничего поделать. — Решил исправить то, что мы натворили тогда в России, после матча с их сборной, — сбивчиво шепчет он и, быстро наклонившись, целует глубоко, проталкивая в приоткрытый влажный рот свой болтливый длинный язык, наконец-то применяя его для чего-то более приятного, чем постоянный трёп, между полных мягких губ. Рамос беспомощно мычит что-то — не стонет, не пытается говорить, но обнимает его за талию, прижимая ближе к себе, тянется второй рукой огладить колючую от короткой бороды щёку. — Если ты играть вздумал… — Серхио едва успевает быстро сболтнуть, когда оказывается вновь заткнут напористым поцелуем и обхвачен длинными крепкими руками, от чего плывёт сознание. — Думай головой, Чехо, а не жопой, как обычно, — Жерар прижимается в долгом трепетном касании к его лбу, заставляя сердце, провалившись куда-то в пятки, биться с оглушительной силой, отдаваясь глухим набатом в ушах. — Садись за стол. Будем есть наш романтический ужин. — Ты что, решил признаться мне в любви, ввалившись ко мне в дом без разрешения, включив левую музыку да ещё и приготовив каталонскую еду? — Звучит отлично, разве нет? — Жерар смотрит на усевшегося за стол Серхио с довольной ухмылкой, доставая из печи противень, и скидывает улитки в одну неглубокую тарелку. — И твоя жена мне разрешила признаться тебе в любви, так что всё законно. — Дева Мария… — «за что мне такой идиот» он уже не произносит, расплываясь в счастливой расслабленной улыбке. I'm wanted… Dead or alive… Wanted dead or alive…       Жерар ставит еду на стол, продолжая подпевать затихающей песне, и Серхио понимает: за какие грехи, он знает прекрасно, и смутно догадывается, за какие благодати. Осталось разобраться только с тем, за что достался Пике он сам, и как долго их обоих будет стебать Пилар, когда вернётся из своей любимой Португалии.