Окрошка

Оружие в чехле, Ты осторожен как зверь. Быть может этот марш лишь бутафория судьбы, И кто идёт с тобой не знает так же как и ты, Чем кончится       Иван кутается в мягкое одеяло, скроенное из медвежьих выделанных шкур, длинный светлый мех ласково щекочет обнажённое тело, и Ракитич жмурится довольно, зарываясь в уютное тепло, прислоняется лбом к холодному стеклу, за которым по тёмному мощёному камню маршируют отряды безликих мрачных солдат.       Их император отправляет их на бойню, из которой не вернётся никто, не вернётся ни один живой, они знают это, отмеряя шаг за шагом по брусчатке королевского двора за днями часы собственных жизней, несут свои тела и души к подножию замка, готовясь бросить их к ногам своего повелителя, преклонив колени. Они меньше, чем ничего, они те, о ком никогда не узнают — ничтожный Легион, бессчётное множество безликих, безвестных, бессмертных. Обречённых бросаться за своего Императора, своего покровителя, своего властелина, в пекло и отдавать всё, лишь бы человек в непорочно белой собольей мантии остался в глазах народа святым. В сны размеренным шагом ступает легион, Уступая плацдарм пожарам. Мы на линии фронта войны с судьбой!       Иван выдыхает — жаркое дыхание стынет мутным пятном на узорами расплывающимся перед глазами стекле — и улыбается тонко. Ему нет дела до них, как нет тысячам и миллионам тех, кто молится перед своими постелями, перед иконами их императора, молится за запертыми на замок ставнями, за закрытыми на засов дверьми, кто молится лишь о том, чтобы беда обошла стороной. Солдаты маршируют ряд за рядом, ровные линии блестящих в серебре острого месяца золотые эполеты отливают багрянцем пройдённых ими сражений, алая форма в ночи кажется чёрной от впитанных галлонов крови, от смертельных ран, уничтоживших их, возвеличивших их.       Бессмертный Легион его Императора охристо-рдяный, ржаво-латунный, их огневые плащи полыхают заревами баталий, искрами тлеют на них унесённые жизни, жгут ярким заревом полуночное тёмное небо. Бессмертный Легион его Императора под стать ему самому, и Ракитич только смеётся тихо. Тяжёлая ритмичная поступь солдатских сапог напоминает о том, как шли умирать, призванные долгом, Легионы до них. Сколько он пережил их, таких… Безобидный сон младенца; Будущий боец с судьбой; Жизнь настроена на сердце; Под прицелом! — Мой Император, — Иван щурится в улыбке. Ему не надо оборачиваться, чтобы знать, он ловит в воздухе шорох королевских благородных одежд, его набожный запах ладана и сладкой осенней гнили, и едва не облизывается довольно. Он пришёл за ним. За его помощью. Его силой. Его жизнью. Скоро всё закончится. — Замёрзнешь, — но он только касается полными мягкими губами обнажённого плеча, почти целомудренно, почти трепетно, и Иван откидывает голову, мажет пшеничными прядями по белому меху, по смуглой коже чужой ладони, скользнувшей к его незащищённой шее лишь для того, чтобы надавить мягко, расслабляя, на напряжённые мышцы в основании.       Он не похож на других, на тех, кто были прежде, кто отдал за корону на его челе на растерзание собственный народ, а затем встал рядом с ним в бесконечный марш, на тех, кто выходил в сияющем великолепии к своим разбитым Легионам, кто вместе с поверженными знамёнами принимал из искалеченных рук снятые с плеч венценосные головы.       Иван не знает таких других, не уверен, что мог бы знать когда-либо ещё. Тех, кто рискнул бы променять золото регалий на то, что ляжет долгом на плечи, кто выйдет к своему Легиону и встанет в его ряды, встанет перед ним, чтобы вести дальше, чтобы отнять собственными руками принадлежащее по праву. Первый Император, свою мантию отдавший ему, первый, что облачён в форму и ею же обличён. Но этот путь в конце-концов, пройти придется всем. Кто-то раньше, кто-то позже-один итог. И чем больше мы теряем, мы становимся сильней! Когда…       Ракитич оборачивается к нему, целует настойчиво, страстно, обнимает ладонями лицо, не позволяя отвернуться, сбрасывает своё покрывало, оставаясь нагим перед ним и чувствуя с нескрываемым удовольствием сильные жадные руки на своём теле. — Мой король… — он тянет его ближе, снимает с промёрзшего деревянного подоконника, подсаживая на свои руки, вынуждает обнять за пояс ногами, прижимаясь тесно бёдрами к бокам, чтобы не упасть. — Не тяни. Пора. — Не хочу тебя отпускать, — он не похож на тех, кто был до него, и на тех, кто будет после, первый и единственный, кто пожелал видеть его рядом с собой, а не в авангарде несущегося войска. Всадник грядущей смерти, вестник безжалостной войны, и только он… — Хочу, чтобы ты правил рядом со мной.       Иван смеётся, жмурится солнечно, прикусывает игриво кончик носа — маленький дикий лис, хитрый лесной оборотень. Ему не место на троне, не место подле Императора, но он целует его, прижимая к стене, чувственно, будто невесту пред брачным ложем, и Ракитич отвечает со всей искренностью, на которую способен сейчас, отбрасывая излюбленные игры. Истина на истину — равноценный бессмысленный обмен. В сны размеренным шагом ступает легион. Уступая плацдарм пожарам. Мы на линии фронта, войны с судьбой! — Ты знаешь, что этого никогда не будет. Призови меня, мой Император, и я поведу в бой твой Легион, — Иван улыбается широко, узкие щёлки глаз дьявольски чёрные, и он заглядывается невольно, вдавливая в неровную холодную поверхность своим телом, гладит ревниво и пылко податливое тело, не желая отдавать никому. — Ты хочешь несбыточного. Призови меня. — И я это получаю, — он рычит, сжимая ладони, оставляя на бледной коже синяки рядом с перманентными пятнами живых татуировок, скользящих прозрачными чернильными линиями в своём очаровательном анархичном ритме. — Назови меня по имени, и я призову тебя в Легион. — Нет, — тяжёлая поступь под окнами всё ближе, солдатские сапоги скребут камень лестниц у верхних ворот. Скоро их марш остановится лишь для того, чтобы получить свою цель из рук своего повелителя, что держит сейчас в руках принадлежащую всем им первозданную силу, их общего демона, их странного дьявола, поцелуями и словами присваивая его персонально себе. — Мой император, ты не победишь… — Назови моё имя и сделай то, для чего ты был создан! — он не похож на тех, кто был до него — легендарный упрямец, невозможный, невыносимый, неподчиняющийся. В нём слишком много хаоса, слишком много могущества, слишком много власти, и Иван стонет, запрокидывая голову, ударяясь затылком о стену.       Песнь Легиона зовёт его, монотонные зыбкие голоса тянут в ночи гимн во славу смерти и их покровителя, ожидая своего приговора, и Ракитич не может не быть вместе с ними, не быть там, внизу, преклоняя перед своим королём колено и получая из его рук меч, не может не быть в авангарде его войска на своём исхудавшем дымном скакуне. Не может оставить их, не может предать клятву, не может не покориться тому, кто, единственный, имеет над ним влияние, но позволить привязать себя так глупо… — Имя! — многоголосый нескладный хор воет, лишённый своего предводителя, лишённый милости короля, и Иван мечется в бессильном отчаянном бешенстве, зажатый в ловушке горячим любимым телом. — Мой Серхио… — он отступает, украв его последний беззвучный стон, отпускает упавшего на пол на подкосившихся ногах Ивана, и тот вскидывается, дыша тяжело, глядя пронзительными зелёными глазами из-под закрывших лицо прядей, облачается, не медля, в свои мрачные чёрно-синие доспехи. — Мой Император. Пожалуйста. — Я призываю тебя на службу. Возглавь мой Легион и вернись, ибо таков мой приказ и моя воля, — упрямец, беспросветный упрямец… Но Ракитич только усмехается довольно: древняя магия уже поёт в его крови, и он исчезает на глазах, истлевая в воздухе до тех пор, пока не остаётся одна только белозубая улыбка Чеширского злого кота, ибо такова его судьба — вести за собой смерть и идти самому за своим ало-золотым королём.       Красная фурия на их знамёнах мечется, разъярённая, требуя битвы, и они уводят в туман за собой Легион впервые вместе, чтобы потом, вернувшись, разделить между собой власть. Чтобы потом, вернувшись, уничтожить всё раз и навсегда. Легион!..