Let me live my life

      Я изуродован. И-зу-ро-до-ван.       Первое, что Фрэнк хотел бы выкрикнуть своему отражению в зеркале — нет — лучше заорать во всю глотку, перебить всё стекло в комнате нечеловеческим воплем. Он не человек больше — машина, в которой все запчасти собраны кое-как и наспех, скрипят при малейшем движении и причиняют ему невыносимую боль.       Теперь уже боль преследует его повсюду: места соединений его нового автомейла с культями, оставшимися вместо руки и ноги, дают знать о себе на каждом вдохе, на каждом выдохе.       Когда он садится, когда встаёт, все больше сам, раньше не способный добраться в одиночку до уборной. Когда пытается глотать впервые за неделю после жутких капельниц — россыпь от уколов по всему живому телу там, где оно ещё не переродилось в жуткую коросту из металла. Не та автоброня, которой так отчаянно хвастался мальчишка Элрик — сплошная болячка, раковая опухоль, разъедающая постепенно чудом выжившие клетки мозга.       Я изуродован.       Конечно, Фрэнк Арчер никогда не считал, что он красив. Ничего особенного — тощее лицо, худые конечности, костлявые лодыжки, ладони, впалый живот. В волосах затесалась нить седины, хотя ему всего лишь исполнилось тридцать, щурятся подслеповато глаза — он признавался себе в том, что умрёт скорее, чем придёт на работу в очках.       Умрёт на месте, если кто-нибудь догадается, что у лучшего снайпера в столице -4,5 на оба глаза.       Теперь все эти пустяки не важны — уверяет его врач, лихорадочно подсоединяя искусственные нервные пучки к сырому мясу, отчего Арчер жалко скулит и бьётся головой об рыхлую поверхность больничной подушки. Теперь он сам оружие, прицельное и мощное. Теперь он живёт бессознательно, как машина. Он прекрасен, уверяет врач.       Вам же всегда нравилось оружие, полковник Арчер?       И именно в таком виде его впервые застаёт Мустанг, но Мустанг, признаться, никогда не любил ни армию, ни оружия — ни Арчера.       У Фрэнка отчаяние в его настоящем глазу — второго не видно за плотной маской из металла, припаянной к обугленной коже, покрытой ожогами. Металл покрывает его там, где останется — он знает — множество шрамов.       — Я нравлюсь тебе? — голос мужчины звучит почти истерически.       Впервые в жизни Рой Мустанг боится Арчера, потому что никогда до этого не видел его таким. Не слышал его таким.       — Чёрт подери, — Огненный алхимик хочет отстраниться брезгливо, когда эти разные теперь уже ладони крепко хватают его руку — не поймёшь сразу, какая из них холоднее, — Ты видел, во что они тебя превратили, Фрэнк?       Каждое слово бьёт по нему — обиду прочитать легко:       Рой думает, Арчеру неприятно слышать такое о своём идеальном теле, превращённом в сильнейшее оружие массового поражения.       Рой не понимает, что Арчер цеплялся только за него, и тот просто отпустил — правда из его уст как хлёсткая пощёчина.       Фрэнк Арчер хочет заорать в который раз, но не позволяет себе. Он наорался в первые дни своего прибытия, от боли, теперь уже бессмысленно.       Он падает на колени перед человеком, которому завидовал всю свою сознательную жизнь и готов обманывать себя до последнего, чтобы тот перестал смотреть со смесью жалости и отвращения.       А Рой просто не может выдавить из себя вслух, что ему страшно — ему никогда не был приятен Фрэнк, и, чёрт возьми, будь у него хоть осколок совершенного философского камня, он бы вернул ему нормальный облик. Он бы смотрел в симметричное, пускай не идеальное лицо — как раньше — не боясь его.       То, что осталось от Арчера, бешено вращает глазом, зрачок его сузился до размеров змеиного, и всё, что может Рой Мустанг — коснуться ледяных губ своими.       — Я изуродован, Рой, — только когда полковник Арчер шепчет, Огненный алхимик может различить, где его настоящий, человеческий рот, — Они превратили меня в чудовище. Спаси меня от себя. Убей меня.       Что он ждёт? — Рой удивлённо приподнимает брови и гладит, гладит шершавыми пальцами худую щеку, не желая касаться его новой брони, которая не идёт ему совершенно. Согласия? Повторения того, что он сказал, только увидев? Или же действительно хочет, чтобы всё закончилось?       — Нет, — Мустанг качает головой, прикусывает иссохший язык, не позволяя говорить больше. Не давая возражать ему бессознательно, по привычке, — Ты красив, как никогда. Веришь? — его тело прижимается вплотную к покорёженному после Лиора телу полковника, прижимает к кровати не привыкшие к тяжести металла конечности.       Арчер под его руками судорожно всхлипывает, пока никто не может видеть.