Let me live my life

      Кимбли впервые видит Арчера на вписке. Зависает там, признаться, не из праздного веселья, но потому, что это его последняя студенческая ночь — после иная, взрослая жизнь и поиски жилья. Своего у Кимбли нет. В будние дни — студенческое общежитие. В выходные — чуть реже — кровать случайных любовниц, обычно, старше него на несколько лет. Он, Багровый алхимик, сам не может признаться себе в том, что его неимоверно, нестерпимо тянет на них, как магнитом. Зрелый опыт привлекает куда сильнее цветущей юности девственных див — с этим ничего не поделаешь.       И потому Кимбли невыносимо скучно на чужой квартире, потрёпанной, несуразной и вдобавок пахнущей смесью дешёвого табака, разлитой выпивки и потных рубашек, неаккуратно брошенных в угол.       Последняя ночь в Централе — после Ишвар, потому что, чёрт возьми, на поле боя солдату не нужен дом да тёплая постель. Сгодится и спальный мешок на земле, в маленькой одноместной палатке.       Кимбли избегает общества людей обычно, но сегодня день исключений: исключение зажато в его ладони до бела и пахнет кисловато чем-то отдалённо напоминающим пиво.       У всех — он успевает заметить, обежав взглядом вереницу раззадоренных, пьяных вдрызг молодых людей — по такой же бутылке, и все неприлично громко гогочут, отпускают пошлые шуточки и хлебают, хлебают, хлебают…       Вот, пролито на пол, разбросанно стекло. Кто-то, спустя полчаса, вовсю извергает на дощатые грязные полы собственную рвоту. В воздухе виснет кислый запах, и Кимбли, при всём желании забыться, резко ставит на столу предложенную ему бутылочную гадость.       Куда проще — приходит осознание в голову, не затуманенную ещё алкоголем — просто наблюдать. И сбежать потом, едва предоставится возможность. С растущим в груди недовольством, Кимбли отмечает, что соображать, несмотря на то, что он трезв, становится труднее. Воздух в помещении слишком горячий, прокуренный, тошнотный.       И вдобавок ко всему, ещё совсем студенты, выпускники престижной военной академии, только давшие клятву в верности их славному фюреру, стаскивают майки, звонко бренчат ширинками, наваливаются друг на друга прямо на стареньком, обитом синтетикой диване. Кое-где торчат пружины, и очередная девица взвизгивает как поросёнок, когда ухажёр заваливает её спиной на горизонтальную поверхность.       Зольф Кимбли упрямо игнорирует происходящее. Отрицание в нём поднимается волной — отвращение утихает. Чем дальше, он понимает, тем хуже, и понимает ещё, что нужно было уходить отсюда часом раньше, когда компания, упитая в хламину, начинает баловаться чем-то посерьёзнее.       Взгляд золотистых глаз скользит с ленивым пренебрежением по распухшим красным лицам, но задерживается вдруг на одном: броский здесь и сейчас, хотя в повседневной жизни, очевидно, едва ли заметнее самой нейтральной отличницы из стрелкового корпуса, которая, подобрав юбку, сбегает через дверь на лестничную клетку — прочь от царства хаоса и разврата.       У молодого человека, в которого Кимбли невольно впивается изучающим взглядом — чёрные, приглаженные назад волосы до плеч, равнодушные льдисто-голубые глаза и вытянутое лицо. Тихий и болезненно бледный, он сидит в углу дивана, едва ли обращает внимание на происходящее и пьёт.       Кимбли замечает, что это не то бутылочное пиво, которым налакались гости — жидкость в гранённом стакане настолько крепкая, что когда юноша, в шутку, чиркает над ней зажигалкой, прозрачная поверхность вспыхивает. Языки пламени играют свой дикий первобытный танец до тех пор, пока молодой снайпер не накрывает стакан пустой салатницей, безжалостно отрезав доступ к кислороду.       У Багрового нестерпимо зудят ладони — он забывает вдруг, что собирался только что последовать за девчушкой, как можно дальше от неприглядного притона с лужей рвоты на полу и грязным запахом секса, сгустившимся под потолком.       Багровый следит за тем, как вспыхивает вновь зажигалка, гаснет мелкий огонёк и бледный юноша, поднимаясь с диване, подходит ближе к нему.       От этого колет в груди и ухает куда-то вниз.       — Курить будешь? — голос у него скучающий, низкий и хриплый — совершенно ему, мальчишке на вид, не подходит.       Только когда расстояние между ними сокращается бескомпромиссно до полуметра, Зольф замечает: незнакомец ниже на десяток, если не больше, сантиметров.       Зольфа хватает лишь на то, чтобы кивнуть. Молодой человек вдруг улыбается легко в ответ, понимающе втягивает воздух вокруг через тонкие ноздри и расслабляется — ощущает, что Кимбли совсем не пьян. Что-то теплеет тотчас в прищуренных недоверчиво глазах:       Когда они выходят вместе на балкон, прихватив по дороге тёплый плед, студёный ночной воздух спасительным потоком бьёт в лицо. Здесь холодно, но Кимбли чувствует небывалое облегчение после душной комнаты с блеклым, отдающим в желтизну освещением. Здесь не пахнет травой, забитой в самодельный косяк, не пахнет пивом — даже сигареты, которые незнакомец курит, перед этим предложив ему пачку, перестают казаться такими отталкивающими.       Кимбли отказывается. Просто стоит рядом, расслабившись и вдыхая полной грудью с наслаждением.       Незнакомец, замечает он секундой позже, с интересом глядит исподлобья, тайком — он наверняка хороший стрелок, ничем себя не выдающий. Выстрелит в самый подходящий момент и тут же скроется, незамеченный, в тени.       — Как тебя зовут? — нарушает молчание юноша, откидывает назад волосы цвета воронова крыла — прядки развиваются по ветру, забавно ложатся на его впалые щеки, и Кимбли хочется прыснуть в кулак от подобной мелочи.       — Зольф, — просто отвечает он, облокотившись об ограду сбоку, уже в открытую разглядывает собеседника и жадно впитывает каждую черту его неидеального лица.       — Фрэнк Арчер, — представляется выпускник, стряхивает пепел вниз и тушит тлеющий окурок об перила, — Мне показалось, что тебе скучно, — признается честно, будто в грудь выстреливает. Прямо, без предупреждения.       Алхимик пожимает плечами, зябко ведёт ими, потому что ветер усиливается постепенно. Арчер подходит к нему, приглашает сесть и накидывает на него и себя плед, не видя в этом ничего абсурдного или странного.       Кимбли слушается его, хотя, конечно же, он, будучи майором, выше по званию. Так не положено, он знает в глубине души.       И ему наплевать.       — Мне не нравятся подобные сборища, — признаётся Кимбли горько, и в его голосе слышатся брезгливые нотки. Арчер усмехается, прежде чем вновь потянуться за сигаретой.       — Мне тоже, — просто соглашается он, и курит так, словно не замечает, как быстро пустеет пачка.       Пока они сидят вдвоём, сигаретные бычки наполняют самодельную пепельницу. Две, три, десяток…       — Может бросишь уже? — вздыхает Кимбли, которому, признаться, обычно всё равно на всех и вся — почему-то больно думать о том, что голос у мальчишки хриплый не от простуды, но от исчезающей за день, а то и меньше, сигаретной пачки.       Рассеянный, снайпер стряхивает изящно бледным пальцем пепел, поворачивает голову к собеседнику и легкая улыбка дёргает его бескровные губы.       — Тебя?       — Курить.       Ожидаемо, Арчер фыркает, но то, что он прячет пачку в карман и тушит недокуренную сигарету, изумляет Кимбли куда больше, чем проявленное к нему доверчивое дружелюбие.       — Как скажешь.       Хотя близится полночь и плед уже перестаёт спасать окоченевшую спину, ни один из них не изъявляет желания вернуться: ни словом, ни жестом. Спустя ещё минут пять, Кимбли осторожно кладёт голову на худое плечо, тычется кончиком холодного носа в шею — такую же холодную — протягивает руки под плед и касается — осторожно, впервые в жизни почему-то боясь причинить неудобства, к бокам, скрытым под чёрной бесформенной футболкой.       — Почему ты не ушёл? — Арчер от него не отодвигается, принимая правила игры, и сам приобнимает за плечо тощей ладонью, сжимает покрепче, глядя задумчиво на блеклый диск луны над головой.       — Некуда, — неохотно, небрежно всё равно отзывается Зольф — неважно, как расценит это Фрэнк: уйдёт ли, посочувствует, усмехнётся про себя.       Но то, что Фрэнк Арчер говорит ему, совсем не пьяный, пахнущий крепким табаком и самую малость одеколоном, заставляет Зольфа Кимбли впервые за вечер перестать жалеть о том, что он явился сюда.       — Давай сбежим отсюда? Вдвоём.