Let me live my life

      Меньше всего Рой Мустанг ожидает увидеть Арчера на больничной койке — таким не место в госпитале, он думает, но ничем не выдаёт удивления, пряча все эмоции за неприязненной улыбкой: ну здравствуй, Фрэнк, не рад мне, да? И я тебе, признаться, тоже.       У Арчера в единственной оставшейся руке — потрёпанный выпуск «вестника Аместриса». Заместо левой — перемотанная бинтами культя под коротким рукавом грязно-голубой больничной пижамы. Где-то у плеча затерялось пятнышко засохшей крови, хмурится недобро уцелевший глаз.       Ну здравствуй, Фрэнк. Полковник, или кто ты там теперь — не рад мне? Я хотел надеяться, что ты издох, как Кимбли, как другие. Ты меньше всех заслуживаешь выжить.       — Мустанг? — ветхая газетёнка шуршит в непослушных пальцах, кривится презрительно уголок ссохшихся от жажды губ. Арчер может попросить воды, когда захочет. Может встать на ноги самостоятельно, если захочет, но он будто бы и сам не рад, что остался в живых, — Какого чёрта ты здесь забыл?       А что, собственно, Рой ему ответит? Что примчался тотчас, как услышал от фюрера его имя, рискуя всем, что у него осталось?       Нельзя — лопочет сердитая медсестра с пухлыми, отвислыми, как у спаниеля щеками и коротенькими пальчиками. Дуется недовольно напомаженный рот, воротничок персикового халата еле сходится на полной шее. Нельзя — она повторяет, но всё равно пропускает незваного гостя на второй этаж. Отказать Рою Мустангу — сродни преступлению, особенно когда тот так улыбается, нагло и совсем малость виновато, касаясь поцелуем одутловатой ладошки. Дама пунцовеет, расцветает на его глазах и, глупо хихикая, ругается на него: каков негодяй этот Огненный алхимик.       Но у него, у обворожительного негодяя, в следующее же мгновение — пропускной номерок да белый халат на крепких плечах. Фрэнк Арчер, замечает медсестра, в тринадцатой палате. Из реанимации перевели парой дней раньше — там всего одна одинокая койка и тумбочка возле нее. Трёхразовое питание и изредка — прогулка.       Рой наглеет лишь сильнее, когда просит даму на в регистратуре никого не пускать к ним по крайней мере ближайшие пару часов — она всё так же поджимает губы, но не осмеливается спорить. Не выдержит, Рой догадывается, очередных ухаживаний в свой адрес.       А ещё Рой догадывается, что просьба его будет исполнена в обязательном порядке. У них на всё про всё два часа.       — Если бы ты знал, как сложно попасть к тебе, — едко улыбаясь, алхимик пододвигает к кровати трёхногую табуретку, вальяжно закидывает ногу на ногу и игнорирует в упор недовольство пациента, — Не возмущался бы сейчас. Ну, скажи мне, каково это, Фрэнк — быть единственным среди семи тысяч? Это правда, что ты которую ночь подряд пытаешься задушить себя подушкой?       Стены больницы — серовато-белые, исхудавшее до безобразия лицо Арчера — тоже. Если бы не волосы, неаккуратно всклоченные у корней, да лазурная синева на радужке, он мог бы слиться со своей палатой. И с газетой. И с несвежим постельным бельём тоже слился бы, лишь бы Рой перестал задавать раз за разом колкие вопросы.       — Иди ты, — беззлобно чеканит офицер и утыкается немигающе в газетёнку — там что-то про столицу и совсем немного о проблемах современной экономики, мало кого интересующие. Арчера, признаться, тошнит от одного слова «экономика», но от Роя Мустанга, назойливо маячащего перед глазами, тошнит ещё больше.       — Куда? — парирует Мустанг и сверлит его, белого, как лист бумаги, взглядом, — Ты скажи, и я пойду.       Если бы — про себя добавляет полковник, хмурясь сильнее обычного и напрягаясь, стоит Огненному вдруг приземлиться на его кровать, противно скрипнув пружинами — ты взаправду ушёл сейчас, я бы и не стал уточнять. Бес-по-лез-но.       Рой, кажется, умеет считывать по одному только выражению лица всё, что думает о нём Арчер.       — Если я уйду сейчас, к тебе ещё по крайней мере до выписки не нагрянет ни одна живая душа кроме той придурковатой медсестры, — ни сарказма, ни жалости в бархатном, до омерзения проникновенном голосе, — Кимбли мёртв, твою пропащую душонку уже некому спасать, Фрэнк, не так ли?       — Да иди ты, — в который раз, но всё беспомощнее повторяет Арчер и вздыхает тяжело — бесполезно не только прогонять, а ещё отпихивать от себя чужие руки. Ещё немного, и сжимаются горячие пальцы на худом колене, после — на втором, раздвигая в стороны.       Рой Мустанг не считает нужным лишний раз напоминать о том, как сильно он ненавидит Арчера — такого, как он, в целом невозможно оставить без внимания: тут либо преклоняться, либо проклинать, и Рой знает, что первого ему не дано. Арчер даже без своих изгвазданных кровью бинтов грязный настолько, что любить его равносильно тому, чтобы изваляться с головы до ног в грязи.       Да и можно ли, в самом деле, падать ниц перед тем, кто сам оказывается вдруг на дне?       По крайней мере — успокаивает себя Рой — он пока ещё жив, и нет ничего постыдного в том, чтобы потянуть вниз нелепые пижамные брюки, оттянув растянутую резинку. Арчер исхудавший настолько, что тряпка с его бёдер сползает по-блядски послушно — ровно как и нижнее бельё, в которое поместилось бы (мужчина от этой мысли где-то в глубине души смеётся истерично) по крайней мере два Арчера вместо одного.       — Фу, — многозначительно выдаёт Фрэнк и ёжится — теперь уже нет смысла прикрываться «вестником», и бесполезная газета улетает на пол вместе с наспех стянутыми трусами.       Неприветливое фырканье со стороны полковника Рой расценивает в меру собственной испорченности, по-хозяйски оглаживая тощие бёдра:       — Не такой уж ты и грязный, — замечает он и принюхивается — пахнет мылом, отдалённо напоминает лаванду и совсем немного лекарственное что-то. Антибиотики или любую другую гадость, которой пичкают полковника, — Когда невидно половины морды, даже можно посмотреть без страха.       Арчер злится так, что багровеет от ярости видимая часть его вытянутого лица: от стыда краснеть он отвыкает, потому как персонал успевает вдоволь им, чудом выжившим после Лиора, налюбоваться.       Хотя, признаться, Арчер думает, что палец, который Рой пытается сдуру втиснуть между ягодицами на сухую, абсолютно неуместен здесь.       — Чёрт, — теперь уже ругается Мустанг и рыщет взглядом по хлипкой тумбочке — хоть что-нибудь напоминающее смазку ему необходимо в настоящий момент, — А это что такое?       Ленивый из-под полуприкрытых век взгляд Арчера скользит по баночке с препаратом, тотчас оказавшийся в ладони у алхимика. Когда мужчина отвинчивает плотно сидящую крышку зубами, по палате тянется назойливый запах ментола — этим, очевидно, обрабатывали кожу, и Фрэнк не успевает возмутиться, потому как пальцы у Мустанга сплошь липкие от этой гадости.       — Ты ведь не собираешься…       Рою ни к чему его, Фрэнка, слушать — особенно когда тот в таком дурацком положении, лежит на больничной кровати враскорячку. Наверное, он и не возражает уже против роева присутствия — осточертели дни в больнице, проведённые в полном одиночестве.       Рой даже не отпускает ехидных замечаний больше, не кривится нарочно, проводя влажными пальцами по вялому члену, совершенно в происходящем незаинтересованному. Отодвигает после крайнюю плоть и сжимает головку, дразнит отверстие уретры — щипется, он хочет думать, достаточно, чтобы сбить с Арчера всю его спесь.       И Арчер, словно в подтверждение его мыслей, сдавленно скулит, ёрзает, не издаёт, впрочем ни стона, ни ругательства.       — Это всё, что ты можешь мне сказать? — Мустанг не выдерживает, косится насмешливо. Чужие страдания доставляют ему удовольствие, потому как ещё несколько дней назад он мечтать не мог о том, что сумеет поставить Арчера, любимца фюрера, на место.       Но тяжело, он знает, оставаться фаворитом, если жизнь уже тебя пожевала и выбросила в отделение интенсивной терапии.       Арчер, закатывающий глаза, дышащий хрипло и через раз, вдруг скалится волком, царапает отросшими ногтями простыни под собой и выплёвывает с презрением:       — Да пошёл ты.       Рою даже не смешно — это уже третий, чёрт его, раз за день. Не считая, впрочем, долгие годы совместной работы. Рой и не смеётся — хмурится в ответ, без лишних слов соскальзывая с эрегированной плоти вниз, минуя промежность и тычась в тугое отверстие пальцем.       Он узкий — замечает с непонятным даже ему удовольствием, стоит плотным стенкам обхватить его изнутри. Арчер под ним скулит, как побитая собака, дёргается, но не отпихивает почему-то — бормочет в бреду имя обожаемого Кимбли, из-за чего Рой вдруг резко передумывает оставлять всё, как есть.       И палец покидает горячее нутро, звякает ширинка форменных брюк. Арчер смотрит на него со смесью ужаса и недоумения — не верит, видно по глазам, в серьёзность чужих намерений.       «Что дальше?» — читается немой вопрос в вытянувшемся ещё сильнее лице.       Рой, в последний раз за вечер, удостаивает его ответом:       — Иду, куда ты меня послал, — Мустангу впору возгордиться тем, что он не потерял хватку: презервативы ждут своего часа в кармане брюк, и очень кстати обтягивают его ноющий от возбуждения член второй кожей.       Ему, Мустангу, ни к чему наступать на собственные грабли — он хватает крепко подрагивающие бедра, подтягивает Арчер к себе за них и смотрит свысока. Теперь уже он снова выше — Арчеру никогда его не догнать оттуда, где он оказался по своей доброй воле.       — Не нужно, — офицер ёжится под ним, и впервые впалые щёки вспыхивают от стыда — надо же! — Мустанг и не надеялся уже, что это случится, — Я не…       Огненный алхимик наклоняет набок голову — догадывается почему-то с полуслова, что именно ему сейчас мешает, хотя раньше никогда не понимал намёков. На какой-то короткий момент в его голову сама собой закрадывается брезгливый червяк, но он солдат и не видит смысла отступать, если зашёл так далеко.       — Перестань, — обрывает лениво он, закидывает лодыжку на плечо и трётся, трётся об чужое тело медленно, — Тебя ещё сегодня не кормили, я узнавал у медсестры.       И от этого уточнения, почему-то, Арчеру только хуже — он утыкается упрямо в помятую подушку лицом, скребёт нервно пальцами по собственной груди.       Когда Рой всё-таки внутри, он даже не пытается позвать на помощь.       Даже когда Рой покидает палату, оставляя его, измазанного кровью на грязных простынях, с валяющимися на полу штанами, Фрэнк Арчер не испытывает острого желания задушить себя тайком.       Если Рой Мустанг и надеется таким образом добить его, Арчер ему ещё покажет.       Теперь Арчер знает наверняка, что душу Роя Мустанга ничто не спасёт.