Let me live my life

      У Кимбли очень тонкое обоняние, и к запахам он восприимчив куда больше, чем подавляющее большинство мужчин: шлейф духов, чужой пот, сигаретный дым, кожа — обилие ароматов кружит его голову, и он порой думает, что от такого количества информации можно сойти с ума.       Кимбли никогда не полагается на интуицию, всегда — на то, что чувствует, благодаря рецепторам. Они не врут.       Фрэнк Арчер — слабый от рождения, у него плохое зрение, и коллеги над ним смеются постоянно: как он стал стрелком? Не думают совершенно, как именно мужчина научился ловить в прицел одним лишь только ощущением чужого дыхания, страха. Взгляд стрелка трудно не узнать — он цепкий, прищуренный слегка, немигающий почти.       Арчер настоящий интуит, хотя упрямо отрицает — это непрофессионально для солдата, он считает, и потому, впервые встретив Багрового алхимика, отчаянно стремится его прочувствовать, как если бы они увиделись в последний раз.       Над этим впору рассмеяться: Кимбли совсем необязательно пялиться пристально в течение нескольких часов, он и так помнит, что скулы у его любовника острые, лицо его грубое, множество мимических морщин под глазами, больше похожими на змеиные. И необязательно каждый раз хватать за руку — достаточно лишь мимолётного касания, чтобы уколоться о неестественную, болезненную почти прохладу сухой, но нежной на удивление кожи.       И запахи за ним совсем другие, не такие, как от других — по утрам, после первой чашки кофе, пряность корицы и приторная немного сладость ванилина на кончиках пальцев. Когда они сидят в штабе, вдвоём, друг напротив друга — шлейф за ним тяжёлый, удовый, это дорогие древесные духи, Кимбли догадывается, и даже перекур, на который они неизменно шествуют вместе, их не портит.       Вечерами полковник уставший, раздражённый самую малость — тогда они неизменно посещают знакомый уже бар, заказывают каждый раз совсем не то, и пьют.       Зольф Кимбли, всегда думавший, что не умеет вовремя останавливаться, не впервые наблюдает за Арчером, добивающим третий шот. Гадость, вливаемая насильно в горло, всегда горькая, будто нарочно приправленная терпкими травами, и после неё он податливый, оживлённый и хмельной — перегаром, как ни странно, от него не пахнет. Только анисом, иногда — полынью или лакрицей, мятой, кориандром.       Тогда, поздним вечером, на улице, он, полупьяный, жмется к плечу своим, посмеивается на ухо. Упрямо тычется холодным носом в шею, жадно втягивая — не может никак насытиться, запомнить. Кимбли, идущий под руку, совсем не возражает. Считает это, сам поражаясь неуместности подобного слова, трогательным.       Фрэнк Арчер — даже не до конца трезвый — касается всегда умело. Знает, где задеть и подразнить языком, а если интуиция вдруг замолкает, выжидающе, выпытывающие, словно на очередном допросе, смотрит Багровому глаза. И касается, касается всего подряд — лопаток, тяжело вздымающейся груди, ореолов тёмных, твердеющих неизменно от холода чужих пальцев сосков. Смотрит, не моргая, в глаза змеёй — ловит каждую кроху тепла, мурашку, чтобы запомнить, чтобы знать наверняка.       Полковник Арчер ненавидит действовать наугад — неважно, что именно так он прожил почти всю свою жизнь.       — Полегче, — Кимбли просит с глухим стоном, и глаза его, наглые обычно, увлажняются от вожделения.       Ему, вообще-то, необязательно его, Арчера, касаться — знает, что он на ощупь мягкий, на его коже неровности, шрамы, особенно возле груди и на плечах, спине. Запомнил жар его разгорячённого тела и какой он внутри — можно не пытаться бороздить самостоятельно, полковник всё сделает сам, ему это нужно куда больше. Жизненно необходимо.       И Зольф Кимбли не мешает никогда, с умилением принимая ласки, пропихивая в рот пальцы — Арчеру нужно насадиться глубже, проверить, какие пальцы Багрового на вкус, взаправду ли пахнут порохом и смертью. Он давится, глотает упрямо, как настоящий солдат, покорный и жадный одновременно.       Стоит выпустить, и язык его везде — то на груди, то на плечах, на животе после и ниже, так, что Зольфу впору сдавленно охнуть. Арчер вслушивается, замирает весь, прежде чем коснуться кончиком языка основания, головки — он терпкий, влажный, ни капли не противный.       — Осторожнее, — просит, в очередной раз шипит алхимик, еле сдерживаясь, чтобы не дёрнуть грубо за волосы — в этом нет практического смысла. Фрэнк Арчер на боль не реагирует, и чтобы заставить его чувствовать хоть что-то, приходится быть жёстким, быть смелым.       Кимбли не такой. Он чувствительный, отчасти оттого, что никто никогда его не касался — ему не хватало ласки, и гладящие ладони заставляют его тело пылать там, где касаются подушечки чутких пальцев.       Чувствительность Фрэнка Арчера убита напрочь — он лучше всего ощущает себя, когда изучает каждый сантиметр кожи любовника руками, губами, кончиком языка, хватает несильно зубами или оставляет засосы. Понимание того, как именно он умеет доводить Кимбли до блаженства, заставляет его испытывать возбуждение без чужих касаний.       — Мне не нужно, — военный отзывается почти жёстко, когда слизывает чужое семя с пальцев, облизывает губы, пробуя на вкус — он солоноватый и чуть-чуть кислый, ни капли горечи, как во всём, что Кимбли на самом деле любит. Он куда приятнее, куда мягче и покладистее, чем другие думают.       Зольф, потянувшийся было к чужому боку рукой, замирает, вопрошающе заглядывает в глаза:       — Почему? У тебя стоит же.       Порой Фрэнк ненавидит чужую наблюдательность. Это смущает до одури, и хочется в такие моменты спрятаться, встать с кровати резко, застегивая туже ремень — несмотря на то, что минутой ранее он делал вещи куда более развратные, стыдные.       — Зачем это тебе? — голос у него надломленный и почти жалкий, когда он садится на чужую ногу, едва заметно трётся, — Разве я недостаточно старался?       Но Кимбли улыбается настолько обезоруживающе, тянется к застёжке брюк, что Арчер перестаёт сопротивляться.       Зольфу необязательно исследовать его тело, будто утопающий, делающий последний глоток воздуха, но он всё равно хочет убедиться — Фрэнку действительно нравятся прикосновения к ногам, обжигающее тепло ладоней на внутренней стороне. Он тихий, когда лежит на спине, только хрипло загнанно дышит, шипит дикой кошкой — Зольф Кимбли посмеивается, он не стесняется стонать.       — Потише, — ехидно просит он, провоцирует — будет ли Арчер себя сдерживать? Тот принимает вызов, зажимая ладонью рот и жмурится — не замечает даже, как чужие пальцы оказываются внутри.       Багровый на момент робеет: ему стало бы больно, Фрэнк Арчер не дёргается, и то ли терпит, то ли взаправду не чувствует дискомфорта.       — Всё…в порядке?       — Да, — почти со злостью шипит полковник, двигая бёдрами навстречу.       Признаться, Кимбли совсем необязательно брать его сейчас — он уже получил своё. Необязательно Арчера касаться, чтобы тот довёл его до безумия, но каждый раз он чувствует что-то новое, когда полковник под ним содрогается исступленно в наступающем оргазме.       Зольф Кимбли опирается на чувства, Арчер — всё больше на интуицию. Они всё ещё продолжают познавать друг друга, словно в первую их встречу.