Let me live my life

      Отцу обычно всё равно — с кем она, во сколько вернётся, какого числа. Пускай даже ночью, совсем одна, зарёванная, как в тот раз, да ещё и без туфель, скороговоркой бормоча писклявое «прости» — Бертольду наплевать, он занят, у него уроки с лучшим (и единственным) учеником, книжки по алхимии на столе и глубокие тени по тусклыми, грязновато-серыми глазами:       — Мне некогда, Элизабет, — всегда официально и с долей небрежности, будто Риза это надоедливая мошка, по ошибке залетевшая в окно, — Не видишь, я занят?       С тех пор проходит чуть больше десяти лет, но ничего, взаправду, не меняется — за исключением, быть может, что теперь Бертольд Хоукай мёртв, а квартира, без того неуютная, встречает каждый раз молодую женщину убийственным холодом необжитых стен. Да, книги по алхимии всё те же, хотя добрая их часть сожжена, едва ли меньше — распродано, но Риза не испытывает ни малейшего желания завесить шторами пыльные окна. Полить (неясно зачем) давно иссохшие цветы в побитых глиняных горшках. Единственное здесь, что напоминает о её присутствии — пара армейских сапог у входа да Чёрный Хаятэ, каждый раз заливающийся радостным лаем, стоит хозяйке пересечь порог «дома».       Взаправду, это место никогда ей домом не станет.       Об этом она признаётся как-то раз Рою — как исключение из любого правила, он проводит здесь куда больше времени с самой своей юности. Это почти правильно, приглашать его, уже не мальчика, сюда, предлагать неловко кофе, зная, что полковник Мустанг, вообще-то, предпочитает зелёный чай.       — Благодарю, Риза, — по-юношески округлое лицо озаряет улыбка. Настоящий джентльмен, ни дать ни взять. Даже если понимал всегда и понимает сейчас, что ей неприятно здесь находиться, и она до сих пор не может в глубине души простить горе-папашу — ревнует, обижена. Чувствует, что она здесь до сих пор никто, полный ноль.       В отличие от Роя Мустанга.       И всё-таки, это лучше, думает лейтенант и тихо вздыхает, чем отвечать согласием на его настойчивые попытки пригласить в театр или ресторан, что ещё хуже — так, словно он унаследовал от Бертольда не только его знания, не только квартиру, в которой чувствует себя вольготно, нередко оставаясь на ночь, но и его дочь.       Так, словно она, Риза, просто вещь, разменная монета.       Иногда подобные игры, ставшие их маленьким ритуалам, начинают нравиться женщине: стокгольмский синдром — штука опасная, гласит психологическое пособие для чайников, найденное в захолустной библиотеке на окраине города, не всегда поймаешь тот момент, когда уже запуталась в ловко расставленных сетях.       Воистину, пользоваться её, Ризы, слабостью и брать её ночью, зажимая игриво рот крепкой ладонью — совсем не по-джентльменски.

***

      — Простите, — несмотря на все приложенные усилия, чтобы голос прозвучал с презрением, в нём явно слышится оправдание.       Риза Хоукай порой хочет выглядеть ещё более незаметной, слиться со стеной или потеряться средь сотен мужских лиц в центральном штабе, но сам факт того, что она девушка уже выделяет её из толпы — Аместрис слывёт продвинутым государством, фюрер с охотой берёт на службу всех подряд, как сообщает всем и каждому. На деле реальность оставляет желать лучшего.       А ещё Риза наивно тешит себя надеждой, что Фрэнк Арчер слишком невнимателен, чтобы заметить, как несчастно порой она смотрит ему вслед.       — Извинения приняты, — он тянет саркастично, обходя коллегу сбоку. Демонстративно не пытается задеть плечом или вообще хоть как-нибудь прикоснуться.       Пускай Риза всячески отрицает, Арчер видит больше: не даром он учился на том же факультете, что и она. Не зря ведь предпочитает стрелять, скрывшись на крыше, нежели вступать в открытый бой.       В отличие от нездоровых отношений с Роем Мустангом, здесь лейтенант впервые проявляет инициативу. Сама предлагает сходить куда-нибудь после работы — лишь бы не домой, где постель до сих пор душит запахом мужского пота её не в меру страстного любовника. Сидеть с Фрэнком в рюмочной — легко, гораздо легче, чем с её начальником, потому что они не знакомы с раннего детства. И говорить можно о чём угодно, не касаясь при этом болезненной темы семьи, дома.       — Мисс, — вкрадчиво вопрошает Арчер, когда глаза его, после третьей по счёту порции крепкого виски насмешливо поблёскивают. Спадает напускной холод и лезет на тонкие губы хитрая улыбка, — Почему именно Огненный? Он же просто мерзкий бабник и самовлюблённый идиот.       Несмотря на то, что Риза (уже не трезвая, к слову) нередко злится на Мустанга и долго-долго плачет, заперевшись в ванной, невыносимо слышать такое о нём от постороннего человека. Даже если он до этого положил в счёт официанту приличную сумму за совместный вечер.       — Я обещала, — с нажимом отвечает лейтенант, с ужасом понимая, что язык её не слушается. Возможно, Фрэнк способен на понимание, на сочувствие — чуть реже — он ненавидит Роя, и его слова не более, чем глупые нападки, — И Фрэнк, мы учились вместе, можно на «ты».       — Как скажешь, Элизабет, — он поднимается первым, стоя на ногах на зависть твёрдо: Ризе такой подвиг не под силу, так что офицер помогает ей, придерживая за локоть, сам накидывает на неё, продрогшую, пальто и, приобняв за плечи, выводит на улицу.       Не выходит не вздрагивать, потому как полным именем до этого её называл лишь отец.       Признаться, с Роем намного проще — он страстный, пылкий, ему вовсе не обязательно пить, чтобы улыбаться обольстительно. Манер порой алхимику не хватает, однако он не тянет мыслями в могилу. С ним Ризе проще ощутить себя безвольной, бросившей на кон собственную свободу — ради Роя пойти в армию, убивать людей ради него же. Умереть, если придётся.       Порой зависеть от чужой судьбы гораздо проще.       — Ты уверена, что тебе нужно это всё? — Фрэнк её обрывает, хмуро поглядывая вдаль хитро переплетённых закоулков. И курит.       Вообще-то, Риза Хоукай совершенно лояльно относится к табаку — на работе Хавок дымит, как паровоз, когда можно и когда нельзя. Напоминает лишь себе, что Рой никогда не взял бы подобную дрянь в рот, а делать замечание полковнику Арчеру — невежливо. Он выше по званию, у него за пазухой — военный суд. Целое войско под каблуком начищенных до блеска сапог. Признаться, в отличие от Мустанга, он куда больше походит на узурпатора и тирана, на того, кто способен прикрикнуть, ударить даже.       Лейтенант ёжится, хотя на улице не так уж холодно, находя повод прижаться поближе к чужому плечу — удобно, что они почти одного роста. По крайней мере, Риза не чувствует себя забитой девочкой, спрятавшейся за отцовскую спину, не готовую спрятать её от невзгод.       Мне ведь, Элизабет, совсем некогда. Не отвлекай.       — Да, — наконец слышится с её стороны. Фрэнк уже не надеется, что она ответит, потому удивлённо вскидывает тонкие брови, хмыкает и стряхивает пепел в урну — давно бы мог уже спровадить женщину домой, сказать, что поздно и дома его ждут дела, но он терпеливо стоит возле обледенелой лавочки. Не показывает, что чувствует нутром причину её нежелания возвращаться в квартиру, — Я обещала.       Каждый раз повторяет, словно мантру — это часть их негласного с Роем ритуала.       — Я предупреждал, Лиза. Можешь пожалеть потом.       Ей остаётся лишь кивнуть.       Неважно, что Фрэнк Арчер видит её лишь на работе и редкими вечерами в заведениях. И неважно, что провожает до дома, выслушивает терпеливо, задумчиво покусывая фильтр недокуренной сигареты. Когда Риза рядом с ним, то чувствует — она не вещь, не имеет значения, что девушка. Ей самое место в армии, и она способна выстроить свою жизнь без Роя Мустанга, нависающего дразняще сверху.       Только вот, грустно улыбается мисс Хоукай-Риза-Элизабет, оставаясь вновь средь давящих стен, напоминать о её независимости, её одиночестве и отце, гниющем много лет под землёй, со стороны полковника Арчера — совсем не по-джентльменски.