Цветные картинки

На мгновение мир исчез в солнечном жаре — нежном, влажном, немножко шершавом — все потонуло в лихорадочном тепле и перестало иметь значение. А потом что-то грохнуло, стало темно — и в ту же секунду Сяо Синчэнь дернулся назад, отталкивая Сюэ Яна, так что тот покачнулся и едва устоял, уперевшись ногой в пол. — Подожди... — пробормотал даочжан. — Что ты... Осознание реальности впечаталось в Сюэ Яна резко, как оплеуха. Только что из его руки упала свеча. Он был опасно близок к тому, чтобы сделать что-то, что ему не простят. Сюэ Ян исчез из комнаты мгновенно и бесшумно, как тень. Надо же быть таким идиотом, злобно думал он, ныкаясь за углом дома с его пыльными пустыми комнатами, прячась в темноте, точно дикая тварь. Он не помнил, чтобы был когда-то так ярко и мучительно возбужден — и как же до смешного мало для этого оказалось нужно. Он целовался не раз — без особого удовольствия, в качестве подготовки к более активным действиям. Но в даочжане была какая-то магия — от недолгого, почти целомудренного соприкосновения губ все в Сюэ Яне было вздернуто, все горело и хотело больше. Привалившись больным плечом к стене, он с силой сжал себя через ткань штанов и зашипел от дикой смеси удовольствия, стыда и злости. Почему даочжан не хочет? Когда-то Сюэ Яну часто говорили, что он привлекателен, и даже после всех мытарств, измученный и безрукий, он набрел в Илине на девицу, что не давала ему проходу, жалась к нему грудью и шептала, что он красивый. Для даочжана, выходит, нет? Или дело в том, что Сюэ Ян низок, грязен и по горло замаран в чужой крови? Не то что тот индюк с метелкой — вот он был возвышен до тошноты, одна незадача — мёртв. Пахло сырой древесиной и снегом. Сюэ Ян прижался к стене лопатками, привычно слившись с тьмой. Глядя на нависший над болотами купол звезд, высокий и холодный, прорезанный, будто рекой, Млечным путем, на черный силуэт далекой, поросшей лесом горы, он с какой-то глухой обреченностью спустил штаны и сжал себя, кусая губы, чтобы не застонать. А ведь он мог бы и заставить. Он пытался сделать все по-хорошему, но ничье терпение не безгранично. Он не был сильнее даочжана, но был хитрее, он нашел бы способ, заманил бы его в ловушку. Уже завтра. От мысли о том, что он мог бы делать с даочжаном уже завтра, кружилась голова. Ягодицы неприятно терлись о холодную неровность бревен, и Сюэ Ян дернул бедрами вперед, откидывая голову на стену. Но заставлять не хотелось. Хотелось, чтобы сам. Чтобы обнимал белыми руками, сорванно дышал в губы. Чтобы запрокидывал голову, подставляя шею. Чтобы прижимался, и можно было его ласкать, слушая стоны и просьбы не останавливаться. Хотелось сделать так, чтобы безупречный, такой воспитанный и умеренный Сяо Синчэнь выгибался и кричал, как никогда, как ни с кем другим. Прокусив губу до крови, Сюэ Ян зарычал, и на минуту мир померк в тяжёлой дымке удовлетворения. Потом он с брезгливостью вытер ладонь о снег и поправил штаны. Ноги заледенели до бесчувствия, в теле звенела усталость, но в голове прояснилось. На улице была ночь, все молчало, укрытое снегом, ветер гнал по болоту поземку. Вдали что-то встявкивало — птица или гуль. Сюэ Ян зачерпнул снега с ветки притаившейся рядом бузины и протер им пылающее лицо. Ничего. Даочжан все равно будет его. Последние две недели Сюэ Ян подбирался к Сяо Синчэню, как кот к птице, медленно, мягколапо, неумолимо. Он даже спас какого-то тупоголового ребенка, рухнувшего в колодец, и даочжан был так ласков и улыбчив в тот вечер, что Сюэ Ян задумался, не столкнуть ли в тот же колодец еще пару человек. Тонули в этой деревне обескураживающе редко. Эта ночь не станет помехой. Может быть, она даже будет подспорьем. Нужно только грамотно ее использовать. — Сюэ Ян! Где ты? — позвал вдруг даочжан со двора, и Сюэ Ян вздрогнул. — Вернись домой. Голос звучал беззлобно и обеспокоенно. Сюэ Ян прикрыл глаза, выдыхая, и улыбнулся. ...Они прошли в комнату впотьмах, и Сюэ Ян скинул влажную от снега одежду и, нагишом замотавшись в одеяло, лег. Было холодно, в голове искрилась черная ясность, не давала сну ни единого шанса. Сюэ Ян спрятал лицо в шершавые одеяльные складки, отбросил со щек мерзкие мокрые пряди, слизнул с ноющей губы железистый вкус. Комната пахла углями и деревом, волосами даочжана и немножко, на грани восприятия, сыростью и землей. На секунду Сюэ Яна посетило тянущее чувство, будто он всю жизнь петляющей дорожкой шел в эту дряхлую комнату на краю мира, одну из спален какой-то мертвой семьи — домой. Мысли толпились в голове, наступая одна на другую. Настойчиво всплывали подробности того нечаянного поцелуя — каждое движение, каждая грань запаха и вкуса, и думалось, вот если бы не упала проклятая свеча, может быть, он тянулся бы и тянулся, как золотой закат над колосящимся лугом. Как знать? Не так уж быстро отпрянул даочжан. Совсем не сразу. Сюэ Ян готов был поклясться: на короткое время Сяо Синчэнь тоже почувствовал тот медовый солнечный жар. Сюэ Ян повернулся на спину и положил руку за голову, вглядываясь в темень. С кровати даочжана не доносилось ни звука, и это было немножко язвяще и весело — даочжан не спал. Его беспокойные думы витали в комнате так осязаемо, что казалось, Сюэ Ян мог в один прыжок поймать пару и съесть, как жирных мышей. И вдруг решительно прошуршало одеяло, вспыхнула свеча, зажженная даочжаном не для себя, и Сюэ Ян уставился на его порозовевшее лицо и мятые со сна волосы, на кое-как накинутое ханьфу, в горловине которого белела кожа. Сюэ Ян остро вспомнил, как она пахнет. — Я заметил, тебе часто снится что-то плохое, — сказал даочжан примирительно, тихо, будто вода пробежала по камням. Он подошел, прикрывая ладонью огонек, и контуры его руки казались прозрачными, сотканными из света. — О чем оно? Давай поговорим. Не запирайся от меня, мы же... Он не договорил, и Сюэ Ян, приподнявшись на локте, насмешливо взглянул на его озадаченное лицо. Даочжан сам не знал, кто они. Сюэ Ян не без злорадства дал ему поразмышлять над наименованием их связи, а потом обреченно вздохнул — не отстанет ведь — и сказал с досадой: — Мне снится, что ты мертв, даочжан. И что я должен всегда смотреть на твою смерть. Без надежды. Даочжан выдохнул, побледнев. А потом поставил свечу на пол, сел рядом и опустил руку Сюэ Яну на плечо, коснувшись спутанных волос, еще влажных от снега. — Я тебя обидел? — Сюэ Ян старался звучать легкомысленно и небрежно, будто речь шла о мелкой бытовой неурядице. Но отказывать себе в удовольствии пожирать даочжана взглядом не было причин. Тонкое лицо Сяо Синчэня отразило сложную работу мысли. — Ты меня... смутил. Не будем об этом. Я уже не смущен. — Смутить тебя еще раз? — с вызовом пропел Сюэ Ян, усмехнувшись, но сердце позорно затрепыхалось в груди. Даочжан замер, потом криво улыбнулся. — Не надо. Знаешь... — он чуть подвинулся, соприкасаясь с Сюэ Яном. — Мне ведь тоже иногда снятся плохие вещи. О том, что случилось с Сун Цзычэнем и А-Цин. Но, наверное, так правильно. Это заслуженная боль, и в чем-то она очищает. В чем-то делает следующий день более честным и выносимым. Он умолк. Узкая кисть легко и тепло лежала на обрубленном плече: присутствие, близость. Слышно было, как где-то далеко за окном продолжает постанывать зловещая птица-гуль. Пахло углями, сыростью и Сяо Синчэнем — травы и вода. В голову пришла бредовая и в то же время необходимая идея взяться утешать даочжана по поводу смерти людей, которых убил сам Сюэ Ян. Вот этими руками. Точнее, рукой, одна из его обагренных кровью конечностей уже превратилась в перегной. Интересно, если он отрубит вторую, даочжан станет снова смеяться сколько положено? — Мы разве еще не договорились? — Сюэ Ян сел, отбросил со лба волосы, чувствуя себя дураком. — Ты не виноват. Я виноват. Сойдемся на этом. — Мы оба виноваты, — строго сказал даочжан, смешной в криво повязанном ханьфу. — Ты пойдешь со мной по тропе покаяния? Предложение прозвучало до нелепости серьезно, и Сюэ Ян рассмеялся. — Да какое мне дело, как называется эта сраная тропа. Я с тобой везде пойду. Что по тропе, что без тропы. Плевать. Через ежевичник покаяния. И самое смешное, что это, похоже, не шутка. Не очень она такая, тропа твоя. Заросла, нет дураков ходить. Но я пойду. Я же сказал. Ты иногда как глухой, даочжан. Сюэ Ян закусил и без того израненную губу, чтобы не добавить: "А с виду вроде слепой" — но даочжан фыркнул. — Я знаю финал твоей шутки. — Какой шутки? — с деланным возмущением поднял брови Сюэ Ян. — Я серьезен, как второй Лань. Хорошо, что ты не видишь моих вытянутых щек. Даочжан улыбнулся. — Ты слишком выразительно промолчал. — Цени мою деликатность, чудовище, смотри, как ты меня запугал. Слово боюсь сказать. — А в том месте, что тебе снится, есть свет? — Свеча на столе, — не сразу ответил Сюэ Ян, сбитый с толку резкой переменой темы. — Свеча... — задумчиво повторил даочжан. — Что, если поджечь ею что-нибудь? Что если сжечь все? Тебе всегда хорошо удавались такие вещи. — Я не могу выйти из комнаты, даочжан, — усмехнулся Сюэ Ян, внутренне присвистнув от мрачной даочжановой радикальности. — Я тогда тоже сгорю. — Во сне. А потом проснешься здесь, невредимый. Без этой комнаты внутри, — Сяо Синчэнь коснулся костяшками пальцев одеяла там, где билось сердце Сюэ Яна. — Я слышал, что далеко на западе есть легенда о птице, которая обновляется в огне. Она сгорает и из пепла рождается снова. ...Небо над болотами светлело, темнота истончалась, разбавляемая невидимым присутствием солнца, перетекала в густую синь. Кругом ширился мир, в котором сновали призраки, копошились в тине речные гули, мирно спали в согласии с правилами Облачные Глубины, танцевал в золоте и огнях веселый Ланьлин; где Сун Лань был благополучно упокоен, мир праху его, в игре под названием жизнь кто-то неизбежно проигрывает. В этом мире Сяо Синчэнь был жив. Иногда делалось жутко: как легко даочжану затеряться среди лесов и гор, исчезнуть в многолюдье, как цветку в поле сорной травы. А ведь он оставался единственным явным исключением из законов мироустройства, с детства хорошо усвоенных Сюэ Яном, единственным, рядом с кем Сюэ Ян почему-то не был прав. И это раздражало, как свора взбесившихся блох, смешило, вызывало желание немедленно поставить на место. И это сбивало с толку, и обезоруживало, и привязывало странной нездешней нитью, протянутой сквозь жизнь, и смерть, и бессмертие. И пусть Сюэ Ян был зло — именно он восстановил в мире эту хрупкую исключительность. Не для мира, конечно, — тот ее упустил, едва заметил, забыл о ней, стоило ей потухнуть. Только для себя.