Цветные картинки

Всю зиму ведьма почти не попадалась Сюэ Яну на глаза, что было с ее стороны и умно, и подозрительно. Но даочжан не скрывал, что продолжает с нею видеться: они подолгу беседовали о травах и вместе навещали больных. "Мэй Юн передала чай". "Мэй Юн так необычно использует тысячелистник, только послушай..." Сюэ Ян закатывал глаза и едко шутил в ответ — слишком красивое у девицы было лицо, слишком горячим самоуверенным взглядом смотрела она на даочжана, слишком навязчиво жужжала об опасности интуиция, — но запретить Сяо Синчэню видеться с кем тот пожелает было нельзя. Жизнь без насилия оказалась раздражающе сложной. Сюэ Ян расспросил о ведьме деревенских, потом исследовал лес и болото в поисках следов ритуалов, знакомых любому некроманту. Долго он бродил по пустынным окрестностям, осматривал припорошенную снегом землю, деревья и речное дно, как-то наткнулся на пару мертвецов, что растерянно мычали, тараща на него мутные влюбленные глаза, — безрезультатно. Но чутье пощипывало нервы, требовало не бросать попыток. Сюэ Ян привык доверять ему — и вот однажды наткнулся в чаще на привидение, которое отказалось подчиниться. Изловить непочтительную нечисть и заставить ее говорить стоило усилий, но, когда дело было сделано, Сюэ Ян знал все. Тем же днем за супом он рассказал даочжану, что тот снова подружился с убийцей. — Видно, судьба у тебя такая, даочжан, — усмехнулся он, доедая наваристый бульон. — Медом ты для нас намазан или что. Сяо Синчэнь нахмурился и отвернул бледное лицо к окну, будто мог видеть сереющий за ним день. — Что будем делать? — поинтересовался Сюэ Ян, отодвигая пустую миску. — Пока не знаю, — задумчиво проговорил даочжан. — Дай мне немного времени. Поднявшись, он стал убирать со стола. Сюэ Ян наблюдал за его плавными точными движениями, за спокойными тонкими руками с голубыми прожилками вен — будто тихое море за белой туманной поволокой — и от протяжного жадного чувства в груди хотелось вырвать себе сердце и прополоскать его в тазу вместе с тарелками — может, остынет. В пальцах — к счастью, их осталось всего четыре, неизвестно, как бы он это терпел, будь десять, — кололо от желания коснуться. Сюэ Ян уже сжился с этой тягой, научился сосуществовать с ней, не впадая в бешенство, даже получая какое-то извращенное удовольствие от этого грызущего чувства и находя утешение в мелких ласках, на которые даочжан стал так щедр. Сюэ Яну некуда было торопиться. Даочжан уже был безраздельно его — именно его, не какого-то безымянного друга — каждый день, каждую ночь, по своей воле. Физическая близость на фоне этого была, в сущности, ерундой. Может быть, Сяо Синчэнь и вовсе дал обет целомудрия? С него бы сталось. ...Вечер был ясен и ветрен, когда в деревне не досчитались девушки. Сюэ Ян, закончив домашние дела, сидел на крыльце, ел яблоко и смотрел, как даочжан развешивает во дворе свежепостиранное белье, что-то тихо напевая: взлетают и опускаются тонкие руки, покрасневшие от холода, бьется на ветру влажная белая ткань, шелест локв сплетается с мягким голосом в странный древний узор — то ли колыбельную, то ли заклинание. Мир казался хрупким, как крыло зимней бабочки, и хотелось не моргать, стеречь его, ни на секунду не отводя глаз. И вот во двор, едва не сдернув с петель новую калитку, влетел лохматый дед, местный сплетник, и принялся голосить: беда, мол, в семейство Хо не вернулась с реки старшая дочка. Сюэ Ян вздохнул — хотелось врезать старикану за то, что вопит, заглушая песню даочжана, что не дает смотреть, как тот путается в летящей белизне простыней, — но Сяо Синчэнь уже бросил свое занятие и шел к ним с явным намерением помочь всем, кто в этом нуждается. Балбес, с нежностью и даже восхищением подумал Сюэ Ян, хрустя яблоком. Ничто его не берет. Пришлось расспрашивать деда о подробностях. — Что ж, обшарим кусты, — вздохнул Сюэ Ян, когда старик понес весть дальше, и швырнул огрызок за забор. — Может, свалилась куда или в болоте утонула. Но даочжан покачал головой, задумчивый, и вдруг положил руку Сюэ Яну на предплечье. — Надо узнать, дома ли Мэй Юн, — едва слышно произнес он. * * * В это время суток Сюэ Ян привык сидеть с даочжаном в их комнатке с видом на болота и читать сказки: потрескивает жаровня, Сяо Синчэнь, укутанный в одеяло, разливает чай, его полупрозрачные уши под черным шелком волос внимают сюэянову голосу, а губы улыбаются ловкачествам какого-нибудь крестьянина. Даочжану, как оказалось, тоже не читали в детстве сказок. Вместо этого они брели впотьмах через лес. Мэй Юн хотелось задушить за такое неуважение к соседским привычкам. Могла бы съехать с катушек в какой-нибудь более подходящий момент. Под сапогами шуршала мертвая листва. В небе плыла ясная холодная луна — первая луна весны. Деревья, еще беспомощно голые, но уже проснувшиеся, бормотали, шептались под порывами ветра, будто придворные в ожидании нового императора. — Думаю, это ловушка, — проговорил даочжан, смахнув с лица трепыхавшуюся на ветру прядь волос. — У Мэй Юн есть причины меня ненавидеть. Скорей всего, она нас ждет. Сюэ Ян приподнял брови. — Правда? И что ж это за причины? — Я не могу сказать, — покачал головой даочжан. С тех пор как даочжан заговорил о Мэй Юн, будто зная что-то, скрытое от других, Сюэ Яна терзало ядовитое беспокойство, неясные подозрения грызли сознание, как осы. Что-то в нем, что долго спало, опоенное даочжановыми травами, ворочалось, черное, озиралось беспокойно, принюхивалось, готовое драться. И этих четырех слов хватило Сюэ Яну, чтобы его терпение лопнуло. — Да ну? — протянул он, резко шагая наперерез даочжану и хватая его за перевязь Шуанхуа. — Это почему же? У тебя завелись от меня тайны, даочжан? И не жмет тебе твоя незапятнанная добродетель, с которой я ношусь как с писаной торбой?! — Голос огненным всполохом взметнулся к верхушкам деревьев и потух. Сюэ Ян придвинулся ближе и зашипел прямо в посвежевшее от холода, озаренное луной даочжаново лицо: — Это ты требовал от меня честности! Это ты установил правила! Так что же сам? Или ты меня за собаку приблудную держишь? Сяо Синчэнь заметно оторопел. — Что ты такое говоришь? — Я говорю, — усмехнулся Сюэ Ян едко, крепче сжимая кулак, — что ты мне сейчас же расскажешь, что у тебя за тайны с этой стервой, иначе я придумаю сам. А фантазия у меня богатая и сердце слабое. Кто знает, что я сделаю. Даочжан молчал, всем собой выражая непонимание и тревогу: брови сдвинуты, губы сжаты. Сюэ Ян вздрогнул, глянув на эти губы, и уже не смог отвести глаз. Потерять Сяо Синчэня, отдать его, поделиться им — все это было невозможно, немыслимо. Даочжан принадлежал Сюэ Яну, никто и дышать на него не смел. А ведь как просто можно решить проблему: вырезать крестьянам глаза, чтоб не таращились на Сяо Синчэня почем зря, и оставить репу выращивать, а самого даочжана повалить на дощатый пол и молча трахнуть. И делать это каждый раз, когда захочется. И пусть только попробует рыпнуться — заложников полная деревня. Сюэ Ян не понимал, почему вместо восторга и предвкушения эта мысль вызывала только тошноту, будто что-то внутри корежилось и горело, и в горле оседал пепел. Он дернулся, как недоверчивое животное, когда даочжан мягко положил руки ему на плечи. — Послушай. Я никогда не утаивал от тебя ничего, что касается меня. И не стану, — голос Сяо Синчэня прозвучал спокойно. — Даю тебе слово. Шумел ветер, стонали сухие стволы, трепетали волосы, выбившиеся из пучка. Сюэ Ян пожирал взглядом знакомое до мельчайшей черточки лицо, на которое лес бросал свои танцующие тени. Даочжан казался терпеливым, как будда, прекрасным, как весенняя ночь, открытым и чистым, как полуденный водный цветок. И злость в Сюэ Яне вдруг захлебнулась им, как морской волной, захрипела задушенно — и издохла. Бесполезно было яриться. Крючок в груди сидел крепко, разрастался корнями, пускал побеги в каждую вену, оплетал кости и вспарывал мозг. Сюэ Ян весь уже был этот крючок. Смешная непреодолимость: он скорее отгрызет себе последнюю руку, чем обидит Сяо Синчэня. — Ну, идем, — сказал даочжан тихо. — Времени нет. И Сюэ Ян отступил. ...В пути даочжан рассказал, что накануне виделся с Мэй Юн. И не стал скрывать от нее, что знает о ее преступлениях. И пообещал сохранить ее тайну и поддержать ее, если она не станет больше покушаться на чью-то жизнь. Она согласилась. Охотно. Уверила даочжана, что сама давно решила покончить с прошлым. На этом месте рассказ даочжана прервался. Он отвернулся, будто подбирая слова. — А дальше? — Сюэ Ян обнажил Цзянцзай и развлекался тем, что рубил ветки, преграждавшие даочжану путь — еще поцарапается о них сослепу. — Дальше... мы не поняли друг друга, — сказал Сяо Синчэнь. — Кажется, я её оскорбил. Когда я уходил, она была очень рассержена. — Как оскорбил? — Чтобы рассказать тебе это, мне пришлось бы выдать чужую тайну. Сюэ Ян умел складывать два и два — не многие тайны могли спровоцировать оскорбленность, к тому же были вещи, очевидные с первого взгляда на Мэй Юн. — Хочешь, я тебе расскажу? — криво усмехнулся он. — Под предлогом своей пропащести и нужды в спасении она попыталась затащить тебя в постель. — Сюэ Ян! — даочжан покачал головой. И не возразил. Сюэ Ян закатил глаза, радуясь, что ведьмы нет рядом и он не может схватить её за волосы и разбить ей голову о ближайшее дерево. Разве не так поступают с теми, кто тянет руки к чужому сокровищу? К счастью, между стволами уже замаячило первое привидение. * * * Чаща была пропитана смертью. Что здесь произошло — о том знали только седые народные сказания, полные угрозы и барабанного боя, — но земля была обильно напоена кровью, и разлитая под жухлыми травами темная энергия порождала все новую и новую нечисть. Именно поэтому местные не наведывались сюда уже лет двести, окрестив этот участок леса проклятым. Достаточно сумасбродной, чтобы прийти сюда, — и достаточно сообразительной, чтобы уйти, — оказалась только ведьма. Здесь она черпала силу, способную залечить раны и унять жар, вернуть молодость и восстановить красоту, даже отогнать паводок. А еще — защитить. Взамен — редко, осторожно, так, чтобы не заподозрили, — она пополняла армию нечисти с помощью жертвоприношений. Поначалу Сюэ Ян питал к этому месту своего рода научный интерес. Но длилось это недолго: слишком бесконечным было количество тварей, выходящих навстречу, слишком часто та или другая, подконтрольная ведьме, не чуяла в Сюэ Яне хозяина. Предприятие затягивалось. К тому же рядом сражался даочжан — быстрый, легкий, с отпечатком грязи на скуле — и осознание, что все это может быть для него опасно, дергало и без того раздраконенные нервы и вырывалось вспышками ярости. Что-то черное внутри все не засыпало, бродило туда-сюда, как полуночная стража, втягивало носом воздух, выискивая угрозу. Оказалось достаточно краем глаза увидеть, как рукав Сяо Синчэня расползается под гнилыми когтями, как мир потонул в пузырящейся кровавой пене. В следующий осознанный момент кишки твари, которая когда-то была, видимо, медведем, уже свисали с веток, влажно поблескивая в лунном свете. Улыбка Сюэ Яна была светла. — Я справился бы сам, — раздался за спиной задумчивый голос. Сюэ Ян обернулся. Опустив Шуанхуа, Сяо Синчэнь озадаченной статуей стоял у медвежьих останков. Ветер трепал его волосы, рваный рукав повис лохмотьями, рядом зловеще качался лохматый куст. Над белой повязкой расправили крылья брови — и было в их положении что-то мягкое и вопросительно-ироничное. — Может быть. Но справился я, — Сюэ Ян подошел — медведь под ногами противно захлюпал — спрятал Цзянцзай и бесцеремонно ощупал гладкую даочжанову кожу в прорехе рукава. Она была цела. — Прими этого медведя как мой маленький взнос в хозяйство. Ты стирал. — Какой именно из кусков медведя я должен принять? — улыбнулся даочжан. — Вот не придирайся, — фыркнул Сюэ Ян. — Привередливый какой. Дареному медведю шкуру не делят. И слушай, девку эту деревенскую, как ее, все равно уже кто-нибудь сожрал. Может, пойдем отсюда? — Он улыбнулся, забыв, что даочжан этого не увидит. — Пусть Мэй Юн насладится гулянкой без нас. Хотелось забрать даочжана домой. Хотелось откусить Мэй Юн голову, умыться в ее крови, втоптать ее тело в землю, а потом поднять то, что осталось, и заставить танцевать. Вот было бы зрелище. — Я не уйду, пока не найду Хо Джи, — сказал даочжан просто. — У меня нервов на тебя не хватает, хтонь ты бессердечная, — вздохнул Сюэ Ян. Бессердечная хтонь фыркнула. И собралась было что-то сказать, но тут в темноте справа треснула ветка — и на звук тут же метнулся Шуанхуа. Через секунду что-то закряхтело, мягко бухнуло и затихло, и меч вернулся в ладонь хозяина. И тут же треск раздался снова. Новая партия мертвецов прибыла развлекать гостей. Рассеянно рубя тварей, Сюэ Ян думал: ладно, вероятно, девчонка еще жива. Темная энергия жрет не столько смерть, сколько страх и отчаяние, поэтому обычно ритуальную жертву убивают не сразу. И Сюэ Ян мог ее найти. В потоках тьмы он ориентировался лучше, чем в родных подворотнях. Спасать дуреху, конечно, не было никакого желания — мало ли девчонок на свете, одной больше, одной меньше. Всем умирать, когда-нибудь придет и твоя очередь, и никто тебя не спасет. Вот только даочжан... Можно было обмануть его. Воспользоваться тем, что он плохо ориентируется, и увести в безопасное место. Сюэ Ян понятия не имел, что на него нашло, когда, разделавшись с очередным мертвецом, сказал: — Ладно. Иди за мной. — И брезгливо скривился, потрясенный собственной слабостью. И добавил с усмешкой: — Вот только если ты случайно умрешь, я тебя опять с того света достану и своими руками придушу. И буду воскрешать и душить, пока мне не надоест. Запомни. Прежде чем развернуться и направиться к центру темных потоков — не оглядываясь — Сюэ Ян успел заметить на губах даочжана улыбку. * * * По земле тысячью змей ползла сырость, сапоги тонули в мягком и мертвом — мох, перегной, прошлогодняя листва. Из-под ее сухих скорлупок, как ростки по весне, пробивались червивые руки. Из-за деревьев появлялись твари, что-то растерянно мычали — и отступали. Только иногда приходилось пускать в ход Цзянцзай, и Сюэ Ян с наслаждением протыкал болванам сердца. Слава богам, хотя бы мертвых можно было убивать сколько вздумается. Даочжан оставался рядом: Сюэ Ян слышал его легкие шаги и звук свистящей в воздухе, вспарывающей плоть стали. Становилось холодней, дыхание вырывалось изо рта облачками тумана. Где-то в чаще нарастал барабанный бой — и каждый удар ширился, распускался в темноте, как ядовитый цветок. Сюэ Ян улыбался — какое легкомысленное приглашение, какой самоуверенный вызов. Валежник будто сам уходил из-под ног, а кусты раздвигались призывно, будто женские ноги. Сюэ Ян чувствовал: сила, что жила здесь, могла бы дать ему сотню рук — обнимать его белое солнце. Она могла бы дать ему власть положить весь мир к чужим ногам свадебным подарком. Сюэ Ян знал: она лживая сука. Вот между стволами замерцали рыжие пятнышки, робкие огоньки. И вдруг грохочущий звук исчез. Лес не изменился: все то же причудливое переплетение теней на посеребренной земле, все та же листва под сапогами, грибная труха, птичьи косточки, все так же от острого запаха сырости вздрагивают ноздри. Но — тишина страшная. Противоестественная, иномирная тишина. Девица, как ее там, лежала в наскоро вырытой яме — намек на могилу, довольно неубедительный — в окружении свечей. Она была обнажена и мертвенно бледна, даже губы бесцветны, но Сюэ Ян чуял — она жива. У смерти и умирания разный запах. Он присел у ямы на корточки и склонил голову к плечу, оценивая искусно выстроенную композицию: белое тело тонет в черной земле, перекрещенные щиколотки связаны лентой, в сложенных на груди руках трогательный белый цветок. Не ведьма, а Гу Кайчжи* какой-то. Мастер эстетического высказывания. — Не подходи, — сказал Сюэ Ян, заслышав мягкие шаги за спиной. — Стой где стоишь. Я нас привел, ты выводить будешь. Даочжан послушно замер. Сюэ Яну страшно хотелось посмотреть на него — чтобы плеснуло в глаза знакомым светом, проникающим до самых недр, — но в этой игре любая слабость отравляла. Было бы неприятно нечаянно слететь с катушек в эту ясную весеннюю ночь. Поэтому он только коротко глянул вверх, туда, где в верхушках деревьев путались звезды — осколки той же беспримесной чистоты, порождение которой слепо топталось сзади. Нарушать целостность картинки, кропотливо созданной Мэй Юн, было даже жаль, но делать нечего. Спрыгнув в яму, Сюэ Ян достал из рук девицы цветок — белый, почти свежий — и сунул его за ухо. Потом перехватил тело за талию и потащил наверх. Полупереваренное, весило оно как десять девиц. Ожидаемо вспыхнули в памяти образы обид, злобы и ненависти, брезгливость и отвращение, грубые, похабные лица, бурое от крови полотенце в углу похоронного дома, темно-алая, почти черная лужа во дворе... И тусклый старый гроб, набитый соломой. Каждому злодею положен сундук с сокровищем, и свой Сюэ Ян не променял бы на все золото Ланьлина. Надо перестать себе врать. Разве Сяо Синчэнь жив? Разве можно вымолить, выцарапать из глотки вселенной человеческую жизнь? Только идиот в это поверит. Существо, что стоит сейчас за спиной, обнажив Шуанхуа, стоило бы уничтожить — не позволить и дальше пользоваться этой совершенной оболочкой. Даочжан не вернется. Мир пуст, гнил и мерзок, и хочет отыметь тебя, как краснолицый сапожник из Куйджоу. Ты — ветер, омывающий чащу. Ты — земля, таящая сок прошлых жизней. Ты — вся их боль, вся их ярость. — Сюэ Ян! — слышится сквозь гул в разом отяжелевшей голове тревожный даочжанов голос. — А-Ян! Сюэ Ян бьет себя по щеке, отгоняя морок. Девчонка падает в яму, как белая гусеница. Сюэ Ян закатывает глаза, ругается сквозь зубы и берется за дело снова. Когда он выбирается из ямы с телом в руке, все вокруг стонет, осатаневшее, и звенит в воздухе Шуанхуа. За елками едва различимо белеет юбка — проклятущая ведьма здесь. И пальцем не шевелит — место делает все за неё — только смотрит глазами-колодцами, одновременно жадными и отчаянными, злыми и ищущими. Не совсем ясно, чего она хочет: их смерти или своей. Дура. Хоть и неожиданно сильная для такой-то глуши. Даочжан прорубает им путь, когда они уходят. Даочжан зовет: "Мэй Юн!" — ему все еще есть дело до ведьмы. Прерванный ритуал дело паршивое — ревут и скрежещут твари, вспыхивают золотом талисманы, лунный свет прерывается и гаснет, пожранный тучами. Держать мешком повисшую девку одной рукой неудобно, и Сюэ Ян щелкает пальцами, перехватывая контроль над каким-то мертвецом, и сует ее ему. И тут же достает Цзянцзай — от этого приключения тошнит, а драться хотя бы весело. Дальнейшее он помнит с трудом: все силы уходят на движение, управление человеческим чучелом и на то, чтобы не терять из виду тонкую белую фигуру с разящим мечом. * * * Сюэ Ян открывает глаза и видит сквозь слипшиеся ресницы свое бледное, туманное солнце. Даочжан кажется сосредоточенным и уставшим, на скуле темнеет грязный след, складка между бровей глубока. Пальцы касаются лба Сюэ Яна, на их кончиках жар, свет и сила. — Что такое, даочжан? — хрипло спрашивает Сюэ Ян, обводя взглядом комнату. Он дома. Кругом тусклая сумеречная синь. Сюэ Ян сидит в бочке, привалясь тяжелой головой к плечу даочжана, вода исходит паром, ткань нижнего ханьфу липнет к груди и полощется где-то внизу мрачными черными водорослями — будто сквозь водное преломление проглядывает истинная сюэянова суть. Измятый и жалкий, у бортика бочки колышется хрупкий белый цветок. За окном льет, ровно и неотступно, — в деревню пришла весна. — Ты упал и не приходил в себя. Напугал меня, — даочжан облегченно вздыхает, отнимая пальцы от сюэянова лба, его рукав топорщится, рваный, в прорехе мелькает бледная кожа. — Был весь холодный. Сюэ Ян довольно усмехается — не все же ему бояться за даочжана, будто тот спица, на которую нанизано мироздание, пусть и Сяо Синчэнь попугается малость. — Как ты себя чувствуешь? — даочжан касается его щеки костяшками пальцев, и Сюэ Ян прикрывает глаза от удовольствия. — Задолбанным, — лениво роняет он, чувствуя только слабость, словно по венам растеклась болотная тина. — А где наша горемычная? — Хо Джи забрали родители. Надеюсь, она поправится. — А ведьма? Даочжан вздыхает и отворачивается. — Осталась в лесу. Я поищу ее позже. Сюэ Ян не думает, что это имеет смысл. Прерванный ритуал требует расплаты, Мэй Юн вряд ли еще увидят живой. Но говорить об этом даочжану нет надобности — он знает сам, и он огорчен, ему жаль стерву. Не удумал ли, что виноват? Сюэ Ян вглядывается в даочжаново лицо — и видит только тонкую, как облачная дымка весной, озабоченность и дурацкое пятно на скуле. Он с тщанием стирает этот след мокрыми пальцами. Даочжан вопросительно вскидывает брови-крылья — и улыбается. Уронив руку в воду, Сюэ Ян тычется носом в его плечо, в намокший рукав, укладываясь удобнее. Дождь шумит, ровно, сонно, сумрачно. В бочке тепло, пропахший дубом пар влажно и горячо касается кожи, и Сюэ Ян едва не засыпает снова, когда чувствует, что его приподнимают, тянут из воды, как тряпичную куклу. — Я сам, даочжан, — шепчет он, проникаясь вдруг жгучей жалостью к тонкому, как лезвие Шуанхуа, Сяо Синчэню, который после ночи тяжелой охоты вынужден таскать на себе половозрелых босяков, пусть и урезанных на конечность. Не для того воскрешали. — Дай только пару минут. Одну минутку, даочжан. Даочжан тихо фыркает над ухом. — Спи, — говорит он, и почему-то это действует как заклинание. "Что ж я как девка какая-то", — успевает подумать Сюэ Ян — с наслаждением — прежде чем провалиться в сон. Во сне он видит, как что-то ослепительно белое склоняется над ним и зовет, шепчет, и слова падают в него, как капли дождя в море, и тают, неясные и совершенные, смешиваясь с его естеством. Таких хороших снов Сюэ Ян не видел даже в детстве. ...Когда он просыпается, дождь все так же мерно шумит за окном, сплетаясь с дремотной тишиной дома, свет все так же сер и сумрачен. Сюэ Ян укутан в несколько слоев одеял и запахи — сырости, мяты, жаровенного угольного тепла и даочжановых волос. Он не сразу понимает, что горячая тяжесть поперек груди — это чужая рука. Кровать узковата для двоих, и даочжан спит, припав к Сюэ Яну длинным телом, обернутый в тонкую белую одежду — она мнется и пенится, как утренняя дымка над рекой. В сизом свете хмурого дня его лицо кажется измученным, слишком бледным, под повязкой проступает синева, волосы тяжело падают на щеку — черное на белом — и стекают на шею. Сюэ Ян растерянно смотрит на это лицо, тонкокожее, ошеломительно близкое, и гадает, что пропустил. Даочжан в припадке непреодолимого благородства решил согреть его собой? Или просто не нашел в себе сил дойти до своей кровати и уснул, где был? Предварительно, очевидно, сняв с Сюэ Яна мокрую одежду; и убрав бочку; и растопив жаровню. Что вообще здесь произошло, пока Сюэ Ян спал, и какого черта ему понадобилось уснуть в такой интересный момент? А еще: может ли человеку быть так оглушительно хорошо? В принципе, ничего больше и не хочется — то ли от усталости, то ли от затопленности каким-то слишком резким, мешающим дышать чувством: тепла, тишины, драгоценности живого расслабленного тела рядом с собой. Сюэ Ян на секунду вспоминает, как вот так же прижимался к даочжану, как теперь даочжан к нему, в другом доме, при других обстоятельствах, и его передергивает от застарелого ужаса. Даочжан в ответ на это движение вздыхает, и Сюэ Ян чуть придвигается к нему, касаясь лбом повязки, осторожно кладет руку поверх даочжановой и думает о том, кого надо убить, чтобы вот так было всегда. Потом вспоминает, что нельзя никого убивать. Надо, наоборот, спасать побольше народу, которому не хватает ума заботиться о себе самостоятельно. Ну и пожалуйста.