Цветные картинки

Занимался рассвет, тусклым сизым свечением просачивался в окно, невесомо полз по даочжановой коже: от длинных белых ног по бедрам к груди, трогал бледные скулы и потемневший, неприлично яркий рот. Мысль о том, почему он такой, ошпаривала сердце в безрассветной темноте за ребрами, дергала внизу живота, и хотелось... Но Сюэ Ян только облизывал саднящие губы, не сводя глаз с тающего в сумерках лица напротив. Так они лежали рядом, кожа к коже, в развороченных одеялах, отшвырнув измазанные штаны на пол. Сюэ Ян осторожно взял даочжанову руку, что была зажата меж их тел, и, дурея от вседозволенности, скользнул языком между пальцев, облизал нежный подрагивающий мизинец. Даочжан не сопротивлялся, улыбался устало, хмыкал от щекочущих прикосновений, дышал глубоко, прятал обнаженные бедра в кольце сюэяновых ног — ощущение, что он наг, ему не нравилось. Сюэ Яну нравилось, что даочжан наг, а укрывать его собой, пряча от нескромного, любопытного мира, что хотел облапать его взглядом, от статуэтки Гуаньинь, что таращилась из угла, — еще больше. В голове было пусто и странно, в груди горячо и больно, как будто кто-то всадил туда раскаленный клинок, и Сюэ Ян не сводил с даочжана цепкого немигающего взгляда, не отрывал от него настойчивой мысли — чутко стерег. Никто и ничто не войдет сюда. Ни человек, ни воспоминание, ни непрошеная дума. Ничто не отнимет это у Сюэ Яна. Он выпустил мизинец изо рта, скользнул языком по ладони, прижался губами к дымно-голубым венным прожилкам на запястье. Даочжан слабо шевельнулся, фыркнул — раздулись и опали крылья носа — а потом ласково погладил Сюэ Яна по щеке. Сюэ Ян замер. — Даочжан, — прошептал он сдавленно, сквозь разом сжавшееся горло. — Мхм... — отозвался даочжан. Он казался усталым и сонным. Лицо, утратившее горячечный румянец, снова стало голубовато-белым, и Сюэ Ян вдруг подумал, что эта их близость, наверное, стоила даочжану душевных сил. Стремление скрывать неудобные для окружающих чувства было одной из самых раздражающих черт в Сяо Синчэне. Сюэ Ян жадно хотел его себе целиком, полностью, и это утаивание злило его, будто обкрадывало. — Все хорошо, А-Ян? — спросил еле слышно даочжан. Костяшками пальцев он поглаживал сюэянову щеку, словно пытаясь успокоить. Сюэ Ян не знал, что ответить. "Хорошо" осталось где-то далеко, далеко внизу. — Я не спросил тебя, — с сомнением продолжил даочжан, — могу ли соединить наши ци. Я... увлекся. Прости. — Соединить ци? — переспросил Сюэ Ян хрипло. То нестерпимое удовольствие, то оглушительное золотистое тепло в самом конце могло быть, наверное... — Это древняя даосская любовная практика, — даочжан переложил руку на живот Сюэ Яна, туда, где было ядро, будто пытаясь что-то почувствовать сквозь кожу. Сюэ Ян поймал его кисть и прижал крепче. — Это должно быть так хорошо? — осторожно поинтересовался он. — Теоретически, — даочжан улыбнулся, его скулы слегка порозовели. — Если ци входит в резонанс. — А ты... — что-то черное дернулось внутри Сюэ Яна, рванулось, и изо рта вырвалось: — Как было у тебя раньше?.. Он тут же окаменел, одновременно нетерпеливо ожидая ответа и не желая его слышать, и даочжан спокойно сказал: — Раньше я этого не делал. Раньше он этого не делал... Раскаленный меч в груди как будто провернули и всадили глубже. Свет из окна зрел, становясь яснее, и вместо того чтобы слизать даочжана с сюэяновой кровати и превратить в сон, только ярче, острее обозначал его реальность, с его снежной белизны шеей, как будто вспоротой тут и там кровавым сюэяновым ртом, с выступающими бедренными косточками, с темными волосками внизу живота, и если чуть сдвинуться, можно почувствовать... Сюэ Яна повело вперед — и он с полуобморочной нежностью коснулся губами красных следов от укусов на шее, мягко, пытаясь не причинить боль, испытывая предельно странное и противоречивое чувство: одновременно жажду укусить снова, пометить, присвоить, напиться живительной крови, облизывать, мять и терзать, пока это гибкое длинное тело не станет его безраздельной вотчиной, его собственностью — самое чистое, самое сладкое — и неумолимо господствующее, идущее из самого центра души, властное желание спрятать, сохранить неприкосновенным, защитить от всего мира и самого себя. Он зажмурился, потянулся и накинул на них одеяло — становилось холодно. * * * Это был странный день — тонкое белое полотно, протянутое где-то за пределами времени. Утром затарабанили в дверь, завопили о заболевшем ребенке, и даочжаново тепло выскользнуло из объятий Сюэ Яна. С трудом подняв отяжелевшие веки, он обвел рассеянным взглядом комнату. Тусклый серый свет скупо струился в окно, занавешенное мягким покрывалом тумана, и пеплом опадал на пол. Сяо Синчэнь одевался, едва заметно покачиваясь, протягивая перед собой руки — спросонья он плохо чувствовал пространство. Сюэ Ян предложил было пойти с ним, но даочжан с улыбкой сказал: "Спи", — и исчез. Так в тумане исчезают призраки. Спать Сюэ Ян не смог. Некоторое время он лежал, уставившись в потолок, и размышлял о том, с какой стати в этой маленькой деревеньке кто-то постоянно бестолково болеет. Потом осторожно, с опаской ощупал губы и шею, убедился, что они саднят. И вдруг рассмеялся. Восторженный и тревожный звук вспыхнул и рассеялся в сонной тишине дома. В голове было пусто и легко, будто сознание прополоскали в реке вместе с бельем, тело казалось полным сил, свежих и веселых, как трава у крыльца. Но без даочжана одолевало беспокойство, и Сюэ Ян, одевшись, вышел в промозглый двор. Туман лез в нос, пах сыростью, болотными гулями, набитыми соломой гробами. Сюэ Ян обнажил Цзянцзай, крутанул его пару раз в руке, ощущая себя единственным черным пятном в белесом мире, кляксой туши на новорожденном листе. Что будет на нем написано? Нужно было хорошенько все обдумать, и, чтобы разогнать мысли, Сюэ Ян занялся тренировкой. В первую очередь стоило бы сделать даочжану подарок. В конце концов, именно так, если он верно понял, было принято выражать привязанность у людей воспитанных и изящных, таких как даочжан. Напрасно он не спрашивал у Мэн Яо о подробностях. Но прежде у Сюэ Яна не было необходимости интересоваться подобной ерундой — в его мире достаточным проявлением симпатии считалось отсутствие намерения навредить. Проблема заключалась в том, что даочжан был разочаровывающе неприхотлив. Он не проявлял интереса к вещам — и, стоило им появиться, начинал задавать неудобные вопросы о том, как они были получены. Он не особенно радовался еде — но улыбался, когда Сюэ Яну удавалось добыть какой-нибудь деликатес очередным утомительно честным способом. Заметное удовольствие даочжану приносили только тренировки, книги и свет. Последнего он не видел, но поворачивался к нему безошибочно, как цветок. Тряхнув головой, Сюэ Ян отбросил пряди, что лезли в лицо. Цзянцзай пел в руке, счастливый, мечтающий о крови. Сюэ Ян давно понимал, что лучшего подарка, чем возможность видеть, для даочжана не сыщешь. Оставалось придумать, как именно ее для него организовать. От чужих глаз — и добровольно отданных, и насильно отнятых, и даже позаимствованных у мертвых — даочжан отказывался категорически. И хмурился, и просил больше не возвращаться к этой теме. Сяо Синчэнь был до отвращения щепетилен. Возможно, думал Сюэ Ян, даочжан послан в его жизнь для того, чтобы задавать достаточно сложные задачки, не позволяя скучать, тупеть и искать развлечений. Сяо Синчэнь сам был развлечение, которого Сюэ Яну, пожалуй, хватит на всю жизнь. Сюэ Ян даже замер, потрясенный, когда его озарила идея о зрении вообще без глаз — во всяком случае биологических. У призраков и духов не было тела — а значит, и глаз тоже — однако, будучи скоплениями темной ци, они прекрасно ориентировались в пространстве. Не все. Призрак Слепышки, к примеру, не видел ни шиша. Но Сюэ Ян подозревал, что проблема девчонки была нервного свойства. Скривившись, Сюэ Ян разрезал Цзянцзаем белую мглу и усилием воли прекратил думать об А-Цин и ее переживаниях — кому они теперь интересны. Может быть, девчонка и вовсе уже переродилась и сейчас доставала своей болтливостью заботливых родителей. Если на этот раз ей повезло. Сюэ Ян не знал, сколько времени прошло, когда заметил тонкую белую фигуру, что таяла, беззвучная, в тумане у калитки. Он улыбнулся, крутанулся на носках — и прыгнул. И тут же блеснул в тусклом воздухе серебристый Шуанхуа, встречая Цзянцзай строгим и нежным звоном. Сердце остановилось, отказываясь иметь дело с наглостью своего хозяина, когда Сюэ Ян потянулся и припал к прохладным даочжановым губам над скрещением мечей. Теперь ведь можно? * * * Весь день даочжан вел себя почти как обычно, но мягче и невесомее, говорил о соседской девчонке, которую в утренних росах укусила змея, о свойствах трав, что всходили в огороде, брал за руку, протягивая кисть через стол. Он казался задумчивым и бледным, но легким, будто паутинная нить, дрожащая на осеннем ветру. Сюэ Ян сжимал прохладные пальцы, поглаживал стягивающую запястье ленту, застряв в вихрящейся, отнимающей дыхание пустоте неизвестности и страстной надежды. Вечером Сюэ Ян по обыкновению занялся костром для жаровни. Оставшись один, он смотрел в огонь, лениво возил палкой в рассыпающейся на алый и черный древесине и старался не задумываться о том, что будет, когда они с даочжаном останутся одни в замкнутой темноте. Можно ли теперь касаться его — или то, что случилось прошлой ночью, было случайностью, мимолетной слабостью, и даочжан не хочет продолжения? Даже если так — Сюэ Ян увлечет его, заманит, соблазнит. Теперь, когда была уверенность, что Сяо Синчэнь не лишен желаний, не отшатнется с отвращением, не распадется на туман и затухающий в облаках голос от одного неверного прикосновения... Теперь, когда то и дело вспоминалось, каким он может быть теплым, задыхающимся, о тяжести его тела на бедрах, о влажных прикосновениях губ в темноте... Теперь, если Сюэ Ян не поторопится и не наломает дров, однажды... Скоро. Сюэ Ян подбросил в костер пару поленьев — жар опалил лицо, свет полыхнул в зрачках — и усилием воли вернул себя к размышлениям о некротическом зрении. Не может быть, чтобы эта простая идея не приходила в голову мудрецам древности. Следовало перевернуть монастырскую библиотеку, поискать способы структурировать темную ци и безопасно присоединять ее к живой материи. Что до источника такой ци, то у Сюэ Яна имелась вещица, которая могла сгодиться. ...Когда он вернулся в дом, раскаленные угли, казалось, наполняли не только ведерко в руке, но и грудь. Сердце яростно колотилось под ребрами. На столе горела свеча, ее маленькое рыжее пламя скупо освещало комнату. Было тихо. Даочжан, неловко закутанный в одеяло, лежал на своей кровати, отвернувшись к стене, и, кажется, спал. Наполнив жаровню, Сюэ Ян подтащил ее к нему поближе, чтобы не мерз. И низко над ним склонился. Тонкий белый профиль тонул в полумраке, повязка сбилась, обнажая сизую тень под правым глазом. По щеке темной рекой струились волосы, тяжело стекали под подбородок. Сюэ Ян коснулся кончиками пальцев их шелковой гладкости. Внутри все болело, взрезанное и изодранное рывками той невидимой цепи, которая тянулась из его груди прямо в даочжановы руки. Она влекла его вниз — рухнуть на Сяо Синчэня, сжать расслабленное тело до хруста, вцепиться зубами, втереться бедрами. Сюэ Ян отдернул руку, будто обжегшись. Отступил. Вскоре он разделся, задул свечу и лег. Но заснуть не удавалось долго. Вглядываясь бессонными глазами во мрак, Сюэ Ян улыбался.