Цветные картинки

Дело двигалось на удивление быстро. Но больше ожидаемого расходовалось сил, и Сюэ Ян подолгу спал, укачиваемый звуком даочжановых шагов и шелестом трав, что развешивались сушиться. В его снах темную комнатку похоронного дома заливал бледный свет, обнажающий пыльную серость стен и щербатые щели в древесине. Сюэ Ян не знал, откуда он исходит. И вот темная ци в иголке закончилась. Не хватило всего чуть: достаточно было бы выпотрошить пять-шесть низкоуровневых тварей. Сюэ Ян сомневался недолго: он соорудил из полуразрушенного сарая, который они с даочжаном не использовали, своего рода лабораторию и, дождавшись, пока Сяо Синчэнь уснет, выскользнул из дома. Первая ночь была тихой и лунной, и Сюэ Ян быстро поймал на болотах гуля. «Это же не ты у нас тявкаешь?» — озабоченно подумал он, заглядывая в прогнившее безносое лицо. Гуль издал растерянный стон. «Нет, не похож голос», — успокоился Сюэ Ян и поволок гуля к деревне. Второй ночью шел дождь. Пришлось вымокнуть и замерзнуть, но цель была достигнута, и, кутаясь в шершавое одеяло, морщась от прикосновения мокрых волос к коже, Сюэ Ян посмеивался и предвкушал. Третья, тёмная и ветреная ночь, прошитая, как шрамами, молниями, не задалась. Склонившись над наспех сбитым столом среди старых тряпок, Сюэ Ян ловил тонкую нить энергии и наматывал на иголку, обесточивая очередную тварь. Оплывшая свеча слабо освещала дряхлое, захламленное пространство, пахло мокрым сеном и крысами. И тут из-за спины спросили: — Что и зачем ты делаешь? Сюэ Ян замер. Потом обернулся. Даочжан белой тенью стоял у входа, склонив внимательную голову, похожий на узкий разрыв в ткани ночи. Его распущенные волосы были растрепаны спросонья, ханьфу наброшено как попало, выражение лица невозможно разглядеть. Ситуация получилась неловкая. — Ты не мог бы не вырастать у меня за спиной, как чересчур красивый сонный гриб? — Сюэ Ян, усмехнувшись, попытался переменить тему. — А то я чуточку нервный и слегка вооруженный. — Я тоже чуточку нервный, А-Ян, что ты делаешь? — не отреагировал на шутку даочжан. — Мастерю кое-что, — в конце концов, у Сюэ Яна не было намерения врать. Просто сюрпризом проект казался надежнее. — Потом покажу. Тебе понравится. В ветвях локв стонал ветер, поскрипывала отворенная сарайная дверь, лязгала щеколда замка. Белая фигура на пороге оставалась зловеще неподвижна. Сюэ Ян хотел было отпустить пару колкостей по поводу драматических пауз, когда даочжан покачал головой: — Нет. Ты давно уже делаешь что-то втайне от меня, и я отчётливо чувствую здесь большое количество тёмной энергии. Скажи, что происходит. Под ногами у даочжана, тускло-рыжая в свете свечи, топорщилась солома. Внезапно Сюэ Яну стало мерзко, душно, тяжело, будто жирный призрак опустился на плечи. Он часто мечтал, как преподнесет свой дар — и лицо Сяо Синчэня вспыхнет от изумления, радости, даже, может быть, восхищения. Теперь эта фантазия не осуществится. Тени Слепышки, индюка, еще кого-то опять застыли рядом, невидимые, но осязаемые, создающие живую — мертвую — непреодолимую стену между ним и тем единственным, чего он хотел. Это было обидно. — Не веришь мне? — усмехнулся он, и что-то в нем как будто раскололось надвое: одна часть беззвучно умоляла «заткнись, объяснись, попроси прощения», а другая говорила, говорила неумолкая. — Считаешь, я проектирую очередную тигриную печать? Выращиваю армию мертвецов? Трахаюсь с гулями? И зачем только ты со мной здесь торчишь, даочжан? — он склонил голову к плечу. — Решил положить жизнь на моё спасение, как модно на вашей святой горе? Вот уж не стоит! Мода дело переменчивое, а жизнь у тебя одна. С половиной. Он хмыкнул: хорошая получилась шутка. — Я не знаю, что думать... — растерянно произнес даочжан, тревожный и какой-то чужой. — Ты же нарушил обещание. — И что ты будешь делать? — вздернул брови Сюэ Ян. Та внутренняя его часть сжалась от ужаса, а внешняя торжествовала: он видел путь к победе, знал, что уже победил. — И вот мы снова там же, где когда-то расстались, да, даочжан? — Отпихнув труп, он присел на стол. — Но знаешь что, прошло двенадцать лет, и ты, может, и был мёртв, а я прожил их всем собой, каждым миллиметром своего тела, ну, кроме руки. Так что как раньше не будет. У тебя всего два варианта. Не хочешь сделать усилие и поверить мне? Тогда убей меня, — он развел рукой. — Хочешь? Даочжан нахмурился, бледный, как полотно. — Я уйду, — сказал он. — А вот и нет, — усмехнувшись, Сюэ Ян пожал плечами и покачал ногой. — Ты не бросишь меня в этой деревне без присмотра. Ты знаешь, что я сделаю. Ветер выл, трогая полы белых одежд. Подрагивали распущенные волосы, в которые так недавно Сюэ Ян зарывался лицом. На повязке проступили бурые пятна. И вдруг та вторая часть на секунду завладела Сюэ Яном — и он разом рванулся к даочжану, мечтая вцепиться в него и все объяснить, за мгновение преодолел полумрак сарая. Но даочжан отступил, вскинув упрямую, глупую голову. Он молчал. Сюэ Ян застыл в чи от него. Вторая часть исчезла, как листок в пасти костра. — А знаешь что, — тихий голос кровавым узором лег на черный рев ветра. — Думай что хочешь. Мне плевать. Ты мой — и ничего не можешь с этим поделать. Попробуй уйти — я буду преследовать тебя, как злобный призрак, и натворю такого, что ты сам попросишься обратно. Так что убей меня — или иди в дом и ложись спать. И тогда, клянусь, я ничего никому не сделаю. Это ведь и есть наша договорённость, переведенная с твоего деликатного на простой человеческий, так, даочжан? В повисшей тишине Сюэ Ян ждал сопротивления. Но Сяо Синчэнь не стал возражать. Молча он развернулся и побрел к дому. Сюэ Ян смотрел на него, не отводя глаз, и только когда даочжан скрылся из виду, вдруг подумал: так вот как люди перерезают себе горло. * * * Повинуясь дребезжащему беспокойству и смехотворному инстинкту к ритуальности, Сюэ Ян трижды обошел вокруг дома — спящего, тихого. В небе над крышей ползла низкая хмарь, шла ослепительными трещинами и вновь срасталась в единую, нерушимую громаду тьмы. Казалось, в этом можно найти то ли поэтический, то ли иронический смысл, но мысль обрывалась, как ветхая нить, не дотягиваясь до формулирования. Разрушалась, как и любая мысль в соседстве с той идиотской, что набухала в голове и норовила разорвать череп. Хорошая новость была такой: Сюэ Ян победил беспрекословно. Сяо Синчэнь никуда не денется, не станет рисковать чужими жизнями, а вступать в личное противостояние не захочет из сентиментальных соображений. Принесет себя в жертву. И это более чем кстати. Но была и плохая новость. Сюэ Ян чувствовал абсурдную тягу своими руками (рукой, спасибо кислому господину Ланю) разрушить достигнутое, неодолимую потребность совершить бестолковый поступок, противоречащий всем его желаниям и инстинктам. Казалось, он заразился у даочжана блаженностью. Организм ее отторгал. Закончив третий круг, Сюэ Ян сел на крыльце, глядя в темное волнение локв. Ветер трепал волосы, раздражал. Небо будто давило на грудь, отзывалось в голове низким гулом. Вспомнилось, как прямо здесь они с даочжаном множество раз пили чай: каждый глазок в старых досках был знаком и изучен, каждая трещина казалась собственностью, такой же естественной, как висящий на поясе кинжал. Сюэ Ян кусал губу, пытаясь содрать с нее шелушинку, и в конце концов только расцарапал кожу до крови. Во рту вспыхнул успокаивающий железистый вкус. Когда-то он засыпал, сунув в рот изувеченный мизинец, — так боль становилась выносимой. В дом Сюэ Ян вошел раздерганный. На контрасте с сухой ветреной грозой, громыхавшей на улице, здесь было зловеще тихо. Даочжан не спал, сидел на кухне, не запалив свечу, и только натренированное сюэяново зрение могло разобрать черты его бледного лица: задумчивого, хмурого. Руки сжались в замок на столе, повязка чернела в темноте, и казалась, у даочжана вместо глаз провалы в ночное небо. — И что ж мы с тобой постоянно по ночам ругаемся? — протянул Сюэ Ян, подперев плечом дверной косяк. Голос прозвучал скрежещуще, глухо, будто идея отрезать себе голову была на каком-то уровне осуществлена. — Я от этого не высыпаюсь. Даочжан не пошевелился. Сюэ Ян не видел его таким с прошлой осени: с тех пор, как он шел следом за Сяо Синчэнем по горам и лесам, боясь отвести взгляд. Каждая секунда той осени все еще жила в нем, спала, когда даочжан бодрствовал, и просыпалась, когда он засыпал, повернувшись лицом к стене, оставив Сюэ Яну только тонкий изгиб лопатки и белую протяженность шеи. Узел в груди дергал и раздражал. — Не глупи, — Сюэ Ян потрогал языком ранку на губе. — Я пошутил. Ничего я никому не сделаю. Неинтересно и лень, наскучило. Так что заканчивай переживать за своих драгоценных крестьянушек. Даочжан наконец сподобился отреагировать — поднял голову, очевидно, пытаясь нащупать Сюэ Яна локаторами своих духовных сил. Бледный, потусторонний, с бесконечно знакомым и болезненно красивым лицом, детали которого ускользали в темноте, как бы Сюэ Ян ни напрягал зрение: хотелось его укусить — то ли со злости, то ли от той странной смеси жадности и ужаса, которую он умел и не стеснялся пробуждать. — Хорошо, — разомкнул наконец губы даочжан. — Скажи мне, что ты делаешь. — Потом, — Сюэ Ян дернул плечом. — Все увидишь. И усмехнулся. Не исправился. Даочжан отвернулся. На сетчатке Сюэ Яна монетой отпечатался его туманный профиль. Темнота в комнате была тесно сплетена с тишиной, и только маленькая тварь в стене вела с ней упрямую, похрустывающую борьбу. — Ты как знаешь, а я спать, — сказал Сюэ Ян. И хотел было выйти, но даочжан позвал: — А-Ян… — и припечатал Сюэ Яну в спину: — Я тебе верю. Ну что за человек? …Через час, дождавшись, когда Сяо Синчэнь уснет, Сюэ Ян вышел из дома. Кругом была бушующая черная невесомость, та же, что и в Сюэ Яне, который сам себе не верил и от всей души считал себя недоумком. Зайдя в лабораторию, он взял недовыпотрошенного мертвеца и поволок за собой. Тот свернулся клубком и порыкивал, довольный, что его не забыли. Закрыв калитку, которую недавно чинил, Сюэ Ян обернулся. Ветер, казалось, еле заметно покачивает дом, вделанный в землю, как зуб.