destruam et aedificabo

Сады Молосилье встретили их тихим шепотом листвы и раздражающим нос запахом соли в воздухе. Пред ними вновь предстало море: холодное, темное, совсем не похожее на ту бирюзовую гавань, что была спутником Неаполя долгие годы. Сейчас оно было похоже на черную бездну, в которую лишь стоит опустить руки, как она утащит тебя на дно, в подземное царство, где лишь мертвым место. Хотя, сейчас мертвы почти все, так что, наверное, сейчас там куда более людно, чем в ледяной колючей реальности. Несколько шагов вперед и под туфлями бренчит причал, сколоченный из наспех прибитых досок. Когда-то, еще совсем недавно, когда с небес грело солнце, а из каждого угла был слышен эмоциональный говор, тут было не протолкнуться: люди брали напрокат яхты, сидели в небольших ресторанчиках, ожидая отхода судна, или же просто праздно шатались, смотря в голубое небо. Сейчас остались лишь пустые корабли, темными пятнами хранящие молчание набережной, да горизонт, за которым лишь небытие. Джорно подошел к краю причала и заглянул в воду: та, неподвижная и черная, прекрасно отражала его некогда привлекательное лицо. Сейчас оно было уставшим и бледным, щеки впали, а синяки залегли под глазами лиловой тенью. За сегодня он слишком многое вспомнил, пережив вновь самые темные моменты своей жизни. Он не хотел переживать произошедшее тут вновь настолько сильно, что только сейчас понял, что не может унять дрожи в коленях. Дио позади усмехнулся. — Смотрю, у тебя тут случилось нечто особое, да, сын? — сказал он, даже без привычной насмешки в голосе. И да. Особое. Джорно любил лежать у него на коленях, слушая его переливистый смех, в котором, казалось, спрятано само солнце. Любил слушать какие-то истории, похожие на глупые небылицы, пока загорелые грубые пальцы, измазанные в порохе, расплетали его золотистую косу. В такие короткие моменты Джорно казалось, что он счастлив. Счастлив, когда Миста нарушал его личное пространство без спроса, привалившись к плечу, отчего по телу пробегала волна мурашек. Счастлив, когда тот прижимал его к стене, не боясь, что другие увидят и посмотрят как-то странно. Счастлив, когда тот невпопад пел песни о любви под гитару, тоня в тумане зеленых глаз Джорно. Джованна был счастлив, потому что был влюблен. Бесповоротно и искренне, так, как не думал, что сможет после всего того, что умудрился пережить. Возможно, это было очарование Гвидо, под натиском которого Джорно сдался так просто, а может, просто судьба сыграла с ними шутку, ведь счастье для них двоих оказалось делом пары месяцев, проведенных в драках, крови, поте и неге влюбленности. Казалось, что это было стремительной случайностью, подарком судьбы, который они оба с благосклонностью приняли, стараясь не думать о том, что будет в их будущем. Джованна слабо помнит их первый поцелуй: кажется, они оба были слегка пьяны и поддались мимолетному желанию, пока сидели в саду, смотря на блестящую россыпь звезд, сияющую вдалеке. Тогда, это было лишь только началом, разбегом перед полетом, в котором они оказались на эти два сладких месяца. Но отчего-то в голове Джорно всплывает их последний поцелуй, случившийся до падения мира. Раннее утро, вилла, отдаленная от города, тихий бриз, приносящий запах моря и винограда. Вдалеке кричат чайки, а в остальном доме гудит степенная тишина. Джорно знает, что проснулся не первый; Фуго, наверняка, заваривает кофе внизу, а Бруно ловит последние моменты блаженства в кровати, готовясь к очередному рабочему дню, полному деловых бумаг и тяжелых мыслей, занимавших голову капо. Юноша тянется в постели, улыбается уголками губ неаполитанскому солнцу и поднимается, ступая босыми ногами по терракотовой плитке. От его комнаты до ванной не так уж и далеко: пара дверных проемов и перед ним предстает резная вишневая дверь, за которой слышно журчание воды и тихое низкое пение. Джорно закрывает глаза и опирается на стену, прислушиваясь к песне Леона, что смутно напоминает какую-то попсовую мелодию, которую Аббаккио так и порывается выключить, только заслышав ее начало на радио. Губы Джованны искривляются в ухмылке, когда он представляет, как мужчина взбесится, решив, что юноша подслушивал. Джорно чувствует касание теплой руки к своему плечу и едва слышно шепчет, не открывая глаз: — Доброе утро, Миста. Он не слышит ответа, но чувствует, как крепкие руки обнимают его за талию, плотно прижимая к горячему телу Гвидо, расхаживающего по утрам без майки. Джорно вздрагивает, открывая глаза и сталкивается с огромными карими глазами, в которых плещется нежность; от этого взгляда юноше становится жарко, но он и не думает выбираться из этих жарких, почти что медвежьих объятий. — Как спалось? — на ухо шепчет Гвидо, утыкаясь носом в основание шеи. Джорно смеется. — Прекрасно. Может ли в такую погоду спаться иначе, м? — Ну, если бы я был в твоей постел… — Джованна прикладывает к губам Мисты палец, чтобы тот замолчал, хоть и в самом деле не против просыпаться рядом с Гвидо. Тот сначала хмурится, в шутку расстраиваясь и злясь, а потом парой коротких движений убирает палец от губ и целует Джорно, мягко вжимая в стену, чтобы юноша не смел никуда убегать. Хотя он и не может мыслить о побеге в момент, когда его так нежно, так с любовью целуют. — Ну и что вы тут учудили, долбаебы? Сосаться в своей комнате не научили? — кто-то громогласно ворчит сбоку и парочке приходится оторваться друг на друга. Перед ними стоит мокрый и недовольный Аббаккио, который лишь фыркает и проходит мимо, нарочно задевая Гвидо плечом. И только вблизи видно, как краснеют его уши, когда он убегает к себе, заставший двух юнцов в момент их бурной любви, что беспорядочно выплескивается наружу. Джорно тогда был счастлив. Действительно счастлив. У него была банда, ставшая семьей, любимый человек, дом, приносящая удовлетворение работа. И все это рухнуло в одночасье. Джованна сидит на причале, свесив ноги в водную гладь. Эта вода мертвая, убивающая, инородная. Эта вода кажется насмешкой над голубым Тирренским морем. Эта вода — жидкая смерть, колющая икры юноши холодом. Доски скрипят вновь, когда на самый край по-турецки садится Дио. Он, кажется, совсем не дышит; по крайней мере, Джованна не слышит его мерного дыхания да и кажется, что его грудь не вздымается, как у нормальных людей. В какой-то момент такое молчание даже успокаивает, позволяя воспоминаниям вновь укладываться на задворки сознания. Так далеко, чтобы даже если захотеть их не вытащить. Как только Дио пытается открыть рот, чтобы что-то сказать, Джорно дергается, словно разъяренный кот: казалось еще чуть и он зашипит, встанет на дыбы, дабы предотвратить какой-либо диалог. Он не в силах сейчас слушать колкие фразы, не в силах пытаться их игнорировать. Он кидает лишь короткое безэмоциональное “падре, заткнись” и продолжает смотреть в горизонт. Джорно вздыхает, прижимаясь к руке отца, что легко приобняла его за плечи. Их оставалось трое. Казалось, трое во всем этом чертовом рушащемся мире. Бруно, который скоро просто развалится на части, Миста, чьи глаза уже не горели, словно потухнув вместе с солнцем и Джорно. Им оставалось совсем чуть-чуть. Они собирались запрыгнуть в какую-нибудь яхту, угнать ее, вскрыв замок, и уплыть вглубь моря, где никакие мертвецы их не достанут. Им останется пережить всего несколько дней и, когда земля окончательно стихнет, они останутся единственными ее обитателями. Тогда Джорно, почему-то, не казалось это все бессмысленным. — Ну, и какую выберем? У меня аж глаза разбегаются, будто миллион долларов на голову обрушился, — Миста, едва отошедший от смерти Фуго, сейчас пытался хоть как-то разбавить атмосферу уныния. — Не знаю. Я уже просто хочу оказаться подальше в море и в безопасности, — ответил Джованна, идущий чуть впереди. — Хм, я бы хотел самую большую. Вон ту, видишь, синюю такую? Выглядит круто. Наранча бы оценил, наверное, уже бы летел взламывать замок. А вон ту, — Гвидо указал на небольшую яхту неподалеку, — выбрал бы Фуго. Она выглядит довольно тихой. Хотя, та, видишь, серая такая, тоже прикольная. Я бы на ней с тобой проплыл половину морей, если бы судьба сложилась иначе. Миста цокнул и нахмурился. Джорно прекрасно знал это выражение лица: юноша пытался скрыть свою печаль за напускной серьезностью. Но Джованна улыбнулся, надеясь хоть чуть разогнать тучи, нависшие над душой своего возлюбленного. — Ну, тогда прокатимся, когда все это кончится, хорошо? Все-таки, надо будет чем-то занятся. Гвидо сначала шокировано уставился на друга, а затем, просияв, приобнял его за плечи. В тот момент им показалось, будто из-за плотной завесы туч наконец-то вылезло солнце, давая им мимолетную надежду на счастье, которое у них отняли. Вскоре они нашли небольшую яхту, пришвартованную прямо у самого побережья. Бруно тяжело опустился в рубке на седушку, оставив Джорно заниматься замком зажигания. Миста стоял на мостике, вооруженный лишь револьвером и неожиданно распогодившимся, впервые за неделю, настроением. Когда это случилось ни Буччелатти, ни Джованна не поняли сразу, что за шум раздается на причале: так странно, когда уже привычную тишину разрезает резкий звук выстрелов, а не тихое утробное урчание, раздающееся со всех сторон. Настолько странно, что даже не сразу понимаешь, что этот звук — не воображение, не вымысел, а реальность. Жестокая реальность развернувшаяся за бортом яхты. Джорно вылетел на палубу мгновенно, чувствуя, как бешено бьется его сердце. Он надеется, что Гвидо просто решил пострелять в воздух, расслабится, выпустить скопившийся за последние дни пар. Джорно верит, что судьба не настолько жестока, чтобы оставить его одного после всех тех потерь, что он уже пережил. Но у судьбы совершенно другие планы. Джорно лишь видит яркую шапку Мисты, что, как красное пятно, мечется среди посиневших трупных рук. Уже не слышны выстрелы — патроны наверняка кончились — лишь только рык и пыхтение юноши, которое прерывается истошным, почти нечеловеческим вскриком. Будто специально зомби на секунду расходятся по сторонам, дабы открыть глазам Джованны картину, которую он надеялся никогда не увидеть: на кашемировом свитере размазана кровь, на животе зияет рваная рана — след от укуса мертвеца. По всему телу царапины, а лицо Мисты уже залито кровью. Он еле стоит на ногах и кажется, что он готов вот-вот сдаться судьбе, умереть и больше не мучиться, свалившись сначала на причал, а после под воду, под черную гладкую воду. Джорно было кидается на причал, надеясь втащить Мисту в лодку. Они справлялись и не с такими тяжелыми травмами, они переживут, они выживут, вместе, вдвоем, даже после того как Буччелатти сожрет инфекция. Все, чего хочет Джованна сейчас — это чтобы Гвидо жил, даже если весь мир вокруг них давно мертв. Но едва юноша готовится спрыгнуть, дабы втянуть любимого внутрь, закрыв собой от зомби, он слышит рев заводящегося мотора. Какая-то секунда и лодка, под управлением Бруно, уже мчится к горизонту, оставляя Мисту там одного, в гавани, на причале на растерзание. Джорно хочется бросится в воду, проплыть чертовы десятки метров и оказаться рядом с Гвидо, пускай даже если его самого разорвут на части. Это куда лучшая участь, чем жить с мыслью о том, что он оставил его одного, бросил, не помог и теперь только смотрит, как плоть Мисты становится пищей для уже мертвых безмозглых существ. Джорно видит, как части его любимого человека отправляются в желудки синюшных тварей и не может и двинуться с места. Он остается стоять на палубе, словно завороженный, пока горизонт не превращается в тонкую линию. Джорно не чувствует ничего, сидя там, где умер Миста. Он чувствует лишь пустоту внутри, которую, кажется, не заполнить ничем. Для него этот мир сейчас сродни бессмысленной безделушке: возможно, красивый, но такой бессмысленный и глупый, стоящий слишком много, чтобы существовать. Джорно думает, что он уже заплатил за него слишком много: смерть друзей, любимого, чувства, которых сейчас у него не осталось, кроме притупленной горечи. Ему хочется плакать и кричать в голос, но вместо этого он лишь прижимается к руке Дио, которая не отпускает его уже несколько долгих минут. Джорно остается лишь удивляться, как долго молчит его отец. Словно он ждет, пока юноша вновь переживет все те события, после уложив их в подсознание вновь. Словно ему не все равно. Словно он научился сочувствовать чужому горю. Может, на самом деле, Дио не так уж и плох, как можно было представить? Или же это терпкий вкус отцовской любви, которую Джорно ощутил на себе впервые? Он не знает. И не хочет сейчас знать. Сейчас его волнует лишь серое небо, отраженное в черной воде Тирренского моря.