destruam et aedificabo

Ad patres - к праотцам. Дорогой читатель! Это плохая концовка данной истории. Ты можешь выбрать одну из них, можешь прочитать обе и выбрать, какая нравится тебе больше, а можешь и не выбирать вовсе, считая, что они произошли одновременно, но в разных вселенных.

Узкие, залитые солнцем улочки были полны народу. Это был приятный весенний день, когда туристы толпятся на ступенях, фотографируются, стараясь запечатлеть каждую минуту пребывания в этом городе мафии и пиццы, в этом приюте закатного солнца и разноцветных домов, утопающих в зелени, выставленной на балконах жильцов. Буччелатти всей душой любил этот город. Это был его город. Когда-то давно он отдал ему свою душу, вступив в Passione, которые и являлись хозяевами неаполитанского, что устанавливали порядки в каждом из переулков этого славного города. Сегодня он прошелся по набережной, наблюдая за тем, как яхты уплывают далеко за горизонт, к Сицилии, свежей рыбе, плескающейся в прозрачной бирюзовой воде, и ласточкам, кличущим полуденное солнце; пересек сады Молосилье, отдохнув под сенью местных цитрусовых деревьев, что спасают прохожих от палящего солнца; протиснулся сквозь толпы туристов, заполонивших Пьяццу-дель-Плебишито; забежал в пекарню на первом этаже галереи Умберто и, заплутав в неаполитанских лабиринтах, пришел в Libeccio. Зашел под его алый, тканный козырек, едва не задев стоящие на входе папоротники и оказался в просторных залах ресторана, оформленного в стиле рококо. Он поздоровался со швейцаром, который лучезарно ему улыбнется, пожал руку девушке-администратору, которая, кажется, работает с самого открытия ресторана и улыбнулся каждому официанту. Бруно скрылся за дверью с надписью “solo per i dipendenti” дабы оказаться среди тех, кем он дорожит в этом городе больше всего. Их четверо за столом. Все они что-то бурно обсуждают, активно жестикулируя и вовсе не сдерживая свои голоса и эмоции в них, понимая, что тут они — словно в кругу семьи. Губы Буччелатти трогает легкая улыбка и он подсаживается, оказавшись по правую руку от Леона, чьи скулы сразу окрашиваются едва заметным румянцем. Бруно же, будто не замечая смущения мужчины, кладет свою руку на его ладонь, переплетая пальцы и позволяя себе наконец-то вслушаться в разговор. — ...нет, понимаешь, каждый наш выбор создает новую вселенную! Вот например сегодня я выбрал клубничный торт, а если бы я выбрал шоколадный? Может быть, ко мне сейчас тогда бы подошла какая-нибудь красотка с белокурыми волосами и восхитилась моим выбором. Точнее, я уверен, что она это сделала, просто она живет не в этой вселенной! — вещал Миста, совершенно забыв о лакомстве, лежавшим на тарелке. У сидящего же напротив Фуго, казалось, вот-вот начнется дергаться глаз. — Даже если она, гипотетически существует, то какая тебе разница? Ты уже выбрал клубничный торт и единственная блондинка, которую ты сегодня встретишь — это продавщица в продуктовом. — Ну просто же в какой-то относительности я же встретил фантастическую блондинку? Значит, фактически, я уже самый счастливый человек на земле! — радостно воскликнул Гвидо. Лицо Фуго в этот момент приобрело выражение, которое можно только описать как смесь ярости и полнейшего презрения к умственным способностям Мисты. Последнее, к счастью, преобладало в нем большей степени, поэтому, никто не волновался за целостность их приватного столика. — К тому же, — продолжил юноша, запихивая себе в рот кусок торта, — не так давно мне снилось несколько снов и там как раз была блондинка. И мы с ней были довольно близки. Если вы понимаете о чем я говорю. Так что это точно параллельные вселенные нашли дорожку к моему подсознанию. — О-о-о! Мне тоже снилась! — подскочил на месте Гирга. — Хотя, я бы сказал, что он был больше похож на парня. Он решал за меня математику и я подумал, что это буквально ангел во плоти, который снизошел излечить мою душу! — Единственный блондин, который мне снился, был похож на последнего осатанелого придурка, которого я заставил выжрать своей мочи, — хмыкнул Леон, сразу почувствовав на себе неодобрительный взгляд Бруно. — Аббаккио? Ты сделал что? — спросил капо самым суровым из своих голосов, отчего все сидящие за столом сжались. — Это был сон, в любом случае. Я себя не то чтобы контролировал, — пробурчал Леон. — Но чувствовал я себя вполне удовлетворенно. Помещение наполнилось смехом Мисты и Наранчи, отскакивающим от стен, вперемешку с тихим уханьем Аббаккио. Фуго же, кажется, даже и не слышал про занимательное признание Леона, заплутав в своих мыслях. — Вообще, это довольно странно, не находите? Потому, что мне пару раз тоже снились сны с каким-то блондином. Конечно, скорее всего, это разные люди, раз Мисте вообще почудилась девушка… — Мне кажется, он надеется сохранить остатки целомудрия перед девой Марией, — вставил Леон. — ...просто мне тоже, бывало, снился один. Правда, я бы не сказал, чтобы мы особо взаимодействовали. Это был просто очень странный сон, — Паннакотта почесал подбородок. — Буччелатти, а вам снилось что-то подобное? Бруно встрепенулся и выпрямился, уставившись на своего подопечного. Ведь ему снилось. Снилось и не раз, как он, слабый и бессильный, просит светловолосого юношу закончить наконец его существование. Как он протягивает пистолет и говорит об Аббаккио, будто тот уже давно мертв. Как он смотрит на серое небо и понимает, что этот юноша, после его смерти останется совершенно один, но Буччелатти уже совершенно не может позволить себе существовать дольше. Ведь его сознание постепенно уходит, оставляя место лишь плотоядным желаниям. Наверное, Бруно хочет соврать, ответив, что нет. Успокоить неожиданное всеобщее помешательство, но, смотря на взволнованных подчиненных осознает, что по его лицу видно все. В том числе, что и сны эти не слишком уж хороши. — Видишь, Фуго, — заводит свою пластинку вновь Миста, пытаясь разрядить ситуацию, — всем нам снился блондин. Это значит, что где-то в параллельной вселенной мы тоже все собрались и напоролись на одного и того же человека. Другого объяснения этому нет, как ни крути! — Это все еще может быть простым совпадением. К тому же, это может быть вовсе не один и тот же человек! — Ну, а если это один и тот же человек, то это вовсе не похоже на совпадение, знаешь, — произнес Аббаккио, отпивая глоток дымящегося чая. Взгляд Паннакотты был настолько красноречив, что со стороны могло показаться, что он переживает последние моменты жизни Цезаря, одним взглядом спрашивая “И ты, Аббаккио?”. Бруно показалось, что наконец-то тема закрыта. Весь этот разговор для него был каким-то неуютным, неправильным. Казалось, сама природа была против того, чтобы он продолжался в таком ключе: небо затянуло тучами, отчего люди, опасаясь дождя, начали слетаться под козырьки магазинчиков. Да и ветер, задувший вдруг с неожиданной силой, начал играться с листвой, нестройным шумом пытаясь прервать разговор. Может, теперь они смогут поговорить как всегда? Начав с дел Passione, включающих разборки и кровь на рукавах юношей, перейдя к чему-то, что можно лишь назвать разговорами ни о чем: о погоде, о вкусной еде или, хотя бы, о том шоу, что Наранча любит смотреть по выходным. Но надежды Бруно не всегда оправдываются. — А вдруг и правда мы все его встречали в прошлой жизни?...Типа, представьте, только представьте он, например, пожертвовал собой, чтобы спасти всех нас, м? И поэтому мы сейчас ничего о нем не помним! — с вдохновленным придыханием начал Наранча. — Может он сейчас, типа, наблюдает за нами откуда-нибудь? Или наоборот, ждет с нами встречи где-нибудь, а мы об этом даже не подозреваем! Вы только представьте, как это могло быть круто! — Что может быть “крутого” в том, что какой-то юнец наблюдает за нами? Я бы совсем не хотел чтобы кто-то на меня пырил, пока я занимаюсь своими делами. Пускай этот кто-то лишь какое-то нематериальное дерьмо, — нахмурился Леон. — Но он же спас нас! — воскликнул Гирга. — Он нами настолько сильно дорожил, что даже был готов исключить себя из новой вселенной, чтобы мы были счастливы! — Нет, это правда звучит уж как-то слишком футуристично. Ты точно комиксов не перечитал? — подал голос Гвидо, стараясь остаться незамеченным в попытке своровать кусок торта Наранчи. — Я-то все с научной точки зрения говорю, ты подумай. — Научная точка зрения? Научная? — возмутился Паннакотта. — Да наука умерла в твоих устах! — Если ты слишком узколоб, чтобы понять такие простые вещи, то сомневаюсь в твоем слонячем IQ! Началась назревающая перепалка между Фуго и Мистой, быстро эволюционирующая в попытки устроить перестрелку с примесью метания вилок. И пока вся банда пыталась разнять этих двоих, чуть поникший Наранча заметил у своих ног жабу, взирающую на него с любопытством. У нее были длинные тонкие лапки и глаза которые, казалось, существуют отдельно от тела, зияя двумя черными черточками на обтянутых переливающейся кожей глазных яблоках, посаженных сверху на голову. И, вроде бы, лягушка как лягушка, множество таких можно найти едва спустившись к какой-нибудь заводи, но...в ней было что-то странное. Во-первых, ее тельце имело причудливый окрас, будто бы градиент из насыщенного фиолетового в золото. Вся кожа была усыпана яркими желтыми пятнами, словно августовский поток Персеиды, а на бочках можно было заметить легкий алый отлив, словно рефлекс от паркета из красного дерева. Во-вторых, уж слишком осознанно лягушка взирала на Наранчу. Казалось, ее узкие щелочки глаз смотрели на юношу с любопытством, а длинная пасть словно была растянута в улыбке. Конечно, так думал лишь Гирга, уж слишком одаренный образным мышлением и совершенно уверенный в том, что любые животные знают, что такое улыбка. Наранча поднял жабу и усадил ее на стол, что она восприняла с какой-то, свойственной лишь земноводным, грацией. Она повертела своей плоской головой, смотря на бранящихся мафиози, уж слишком по человечески сощурилась и одним махом исчезла со стола, не дав даже Гирге обратить внимания на свою прелестную находку. Вскоре буря их ссор успокоится. Стихнут голоса возмущенного Мисты, притихнет разъяренный Фуго, склонив голову под недовольным взглядом Буччелатти. Леон и Наранча будут долго смеяться над всей этой ситуацией, и последний даже забудет о той странной встрече с лягушкой. Как когда-нибудь забудет Миста о кошке, что ластится к его ногам каждый день, когда он приходит домой. Как когда-нибудь забудет Фуго о цветах, что растут на его узком балкончике. Как когда-нибудь забудет Аббаккио о дожде, в котором он вымок, встретив Бруно. Как когда-нибудь забудет Буччелатти о ласточках, что кричат его имя. Но ни дождь, ни животные, ни растения, ни птицы никогда не забудут всех тех улыбок, всех тех слез, всех тех песен, что бормочут они себе под нос. Ведь когда-то давно, во времена, которые даже не существовали, кто-то остался в одиночестве, разочарованный в мироздании, в справедливости, в собственной крови. И, не увидев иного пути он решил, что порой лучший выход — не существовать вовсе, чем впустить в мир смуту, от которой избавится под силу лишь смерти.