Великая дюжина. Адуляровый свет

      Лошадиные копыта глухо перестукивали по дороге. Зелень леса наступала со всех сторон, шелестела над головой и плыла перед глазами, от чего Катрин на несколько мгновений некрепко зажмуривалась. Тёплый ветер обдавал лица юных всадников, от него у них перехватывало дыхание. Они теперь смутно припоминали эти места, знакомые по нечастым поездкам в столицу. Корнеил и Катрин получили от родителей написанное второпях на бумаге подробное описание дороги до Форт-Навира и строго следовали ему, с самого начала боясь сбиться с пути.       Луг сменила густая буковая роща, и юные Дюкарели остановились на неожиданно возникшей под ногами их лошадей развилке дороги. Обе они, судя по всему, вели в одну сторону, но в записях родителей этого распутья в помине не было. Катрин настаивала на выборе той дороги, что лежала чуть левее, а Корнеил только глядел в растерянности, как перед ним разливалась на два петляющих ручейка дорог. — Корнеил, послушай меня, я помню, как мы осенью с отцом поворачивали налево где-то в этих местах, — пыталась убедить несогласного брата Катрин, но он всем своим видом показывал свою упрямую решимость спорить. — Но и ты не упрямься, а посмотри сюда сама, — настаивал Корнеил, показывая помятую бумагу в своей руке. Он теперь старательно пытался подогнать возникшее препятствие под путевое указание. — Здесь ясно сказано: «Через буковую рощу на восток», а та дорога, что правее, лежит восточнее. — Если так — не спорю, — сказала Катрин улыбаясь глядя на то, как брат вглядывался в листок, будто пытаясь разглядеть в нём что-то начертанное невидимыми чернилами.       И в конце концов они повернули лошадей направо. Путники теперь ехали тихим шагом и хотели заговорить друг с другом хоть о каком-нибудь пустяке, но сохраняли молчание, не находя темы, подходящей такому необычному для них дню. Они впервые очутились одни так далеко от дома и чувствовали нависшую над ними тягучую тревогу. Она закрыла нахмурившееся небо своими корявыми зелёными ручищами и неотступно следовала за ними по узкой лесной дороге.       По родительским записям роща должна была скоро закончиться, выведя их вновь к реке. Но бесконечные беспорядочно разросшиеся деревья, казалось, не имели конца. Юных Дюкарелей до сих пор пугал непривычный их глазам облик леса с то и дело вылезающими на дорогу корнями старых деревьев, искривлёнными ветвями, когда они сравнивали это место с ровными, аккуратно выстриженными деревьями садов родной долины.       Судя по тому, как потемнело небо и убавился солнечных свет, слабо проникая теперь сквозь густую листву, Корнеил и Катрин напугала одновременно пришедшая к ним мысль: солнце уже садилось, а это означало, что они не успели бы добраться до ближайшей деревеньки засветло. Представляя, как они останутся один на один с лесом в темноте, Катрин чувствовала охватывающий её и крепчающий с каждым поворотом детский страх. Корнеил только теперь усомнился во всесильной точности путевых указаний родителей, но виду не подавал, не желая усилить ещё больше беспокойство сестры, которое уловил по беглому взгляду на её лицо. Ветер стих совсем, и деревья настороженно умолкли, как будто приглядываясь к непрошеным гостям.       Корнеил услышал впереди себя едва уловимое шуршание и жестом попросил Катрин остановиться тоже. Но звук не повторился, и неестественная тишина рощи окутала их как ни в чём не бывало. Напряжённый и напуганный взгляд Катрин прикован был к тому месту, откуда доносился хруст, и ей казалось, что сердце её в этот момент забилось намного громче того загадочного звука. Он был совсем тихим, но безмолвие леса в разы усиливало его. Дюкарели медленно продвигались по дороге, готовые в любой момент встретить опасность. Из кустов мог выскочить как безобидный златорогий олень или же опасный пузатый страж леса верлизир*, о которых болтают путешественники по всему Колидерийскому югу.       Корнеил и Катрин очутились на небольшой поляне, откуда было хорошо видно затянувшееся тучами небо. В нескольких шагах от дороги, ближе к зарослям, мирно жевала сочную траву самая обыкновенная лошадь, сероватая и в яблоках, привязанная к дереву и рассёдланная. Рядом прямо на земле сидел молодой человек, чуть постарше их с виду, одетый по-разбойничьи аляписто и щеголевато: разного цвета штанины, грязно-зелёная рубаха, шляпа с пером. Он встрепенулся при виде неожиданно появившихся путников, а Корнеил и Катрин вздохнули с облегчением, правда, принялись внимательно разглядывать юношу. Появление Дюкарелей, судя по всему, прервало его незатейливую трапезу — в одной руке он держал краюшку хлеба, в другой — небольшую глиняную флягу.       Молодой человек поднялся на ноги и неуклюже поклонился, дожевывая кусок. Затем он расстался со своей едой, отложив её на постеленную на земле ткань, на которой, как оказалось, он сидел. — Я напугал вас, извиняйте, — произнёс юноша неожиданно звучным и дрожащим слегка голосом. Хотя кто кого напугал, это был большой вопрос.       Катрин продолжала разглядывать молодого человека с её вечным интересом ко всему новому, а Корнеил — с подозрением и нескрываемым недоверием. Незнакомец был светловолос, даже слегка рыжеват, весьма невысок. Катрин и со второго взгляда не могла отыскать в его наружности того, что не вызывало бы настороженности, особенно на лице, по-лисьи плутоватым, с маленьким острым носом, словно созданным, чтобы вынюхивать повсюду свою выгоду. — Должно быть, вы заплутали здесь. Может помочь чем? — продолжил юноша, робко подбираясь ближе к Дюкарелям, которые в замешательстве не сводили глаз с этого непонятного им человека и как будто вовсе не слышали его. — Как отсюда к реке выехать? — спросил наконец Корнеил. Наклонив голову набок, он с опаской следил за крадущимся приближением незнакомца. — К реке? Отсюда далековато. Эдак вас занесло! — усмехнулся молодой человек, качая головой, взглядом оценивая облик пришельцев на его поляне. Скорее всего, он приметил, что одеты они не просто, но и не вычурно, что на плащах поблёскивают серебряные фибулы. Наверняка они выдавали в себе неопытных путников, которые совершенно беспомощны на петляющих дорогах и беззащитны перед трудностями. — К Вилену это туда, — махнул он рукой куда-то неопределённо налево.       Небо над поляной всё сильнее тускнело, скрывая за облаками стального цвета бледный диск солнца. Откуда-то полезли комары, совершенно озверев и бросаясь на свежую кровь. Шея Катрин зудела от появившихся укусов, но каждый раз проворные насекомые умудрялись впиться в кожу настолько незаметно, исподтишка, что она не успевала вовремя отмахнуться. — Пойдёмте выведу вас, куда вам надо, — предложил юноша, и глаза его сверкнули предприимчивым огоньком. –Путь-то куда держите? — В Тильгриф, деревенька здесь неподалёку, — ответил Корнеил раньше, чем Катрин. Она успела только с досадой, что её опередили, захватить ртом воздух, ставший неимоверно душным. — Не скажите. Тильгриф лежит далёко, к ночи только доберётесь, — сказал задумчиво молодой человек, что-то про себя прикидывая, соображая и просчитывая. При этом тут же засобирался в дорогу: сложил свои немногочисленные вещи в мешок, закинул его себе через плечо, закрепил седло на своей лошади. Корнеил и боялся доверять этому разбойнику, но оставаться на ночь в лесу хотел и того меньше.       Его подгоняли к тому же вконец озверевшие кровососы, которые в бессчётном количестве наступали отовсюду. Закончив свои недолгие приготовления и лихо вскочив в седло, юноша был готов отправиться в путь, о чём дал знать учтивой улыбкой. Дюкарели последовали за ним куда-то вбок, не по большой дороге, а по совсем узенькой тропинке. Надвинувшиеся над ней ветви деревьев не раз заставляли их пригнуться. Когда они проехали с три арпана, отдалённо пророкотал первый раскат грома. — Ясно дело, что дождь теперь пойдёт, чтоб его… — бодро объявил молодой человек, силясь улыбнуться, но тонкие его губы только складывались в какую-то немного грустную усмешку. — Я Сильвен, кстати, по прозвищу Форестир.       Корнеил и Катрин переглянулись в удивлении от того, что их до сих пор безымянный проводник так внезапно и мимоходом, так же, как заметил о приближении дождя, представился им. Ситуация подразумевала, что и они должны представиться в ответ, но юными Дюкарелями ненадолго овладело замешательство. Наконец они по очереди назвали свои имена, Сильвен просиял сразу и на каждое их слово теперь отвечал заискивающим киванием с рассеянной улыбкой на тонкой ниточке губ.       Корнела так и не отпускало чувство тревоги, забравшееся глубоко в сердце. Он почти уверен был и с каждым взглядом на этого странного человека всё более убеждался, что тот неспроста столь охотно предложил свои услуги. А если он разбойник и ведёт их прямиком в логово своей шайки? Корнеил Дюкарель весь обратился в слух, примечая каждый шорох и хруст веток под копытами их лошадей, всё пристальнее вглядывался в Сильвена, улавливая то, как силился тот выглядеть беззаботно и весело.       А Катрин взглянула теперь на Сильвена другими глазами и почему-то не чувствовала в нём опасности для себя. Зато также присматривалась, как этот человек как будто прятал от них затаённую глубоко в душе грусть и старался усыпить свою собственную бдительность, а не их, отвлечься от мучавших его мыслей.       Дорога стала шире, и над головой виднелся просвет тусклого неба, так резко переменившегося по сравнению с тем, каким ясным оно было с утра. Вдруг свирепо пророкотал новый раскат грома, как могучего небесного гонга. Катрин хоть и не боялась никогда грозы, невольно вздрогнула от резкого грохота. И тогда ливень обрушил на землю всю свою мощь, приминая под себя зелень деревьев, радостно зашептавшуюся от снизошедшей на них влаги. Воздух наполнился сразу влажной водяной пылью и запахом мокрой листвы. Стало ощутимо прохладнее. Дождь пробивался через деревья, заставляя путников съёжиться от прохладной воды, втягивать голову от затекающих за шиворот капель. — Кто его просил лить прямо сейчас? — посмеивался Сильвен, оглядываясь на своих спутников. — Не мог позже начаться, зараза!       Ливень с каждым мгновением только усиливался, создав в воздухе серую подвижную завесу, за которой лес не видно было дальше, чем на пол-арпана, а дорога уже превращалась в склизкую грязевую кашу. Дюкарели вымокли до нитки вместе со своим проводником, что-то угрожающе бормотавшим, глядя на небо и жмурясь от льющихся по его лицу капель. Лошади пугались новых раскатов грома, беспокойно дёргаясь каждый раз и всхрапывая. — Ух, чтоб тебя… Укроемся может в лесу? Я знаю здесь такие места, где через деревья даже такой дождь не проникает, — неуверенно предложил Сильвен, вероятно, сам сомневающийся в возможности скрыться от рассвирепевшей стихии. — Ведите, — неохотно согласился Корнеил, а затем добавил сурово. — Как вам на руку сыграл дождь. Учтите, взять у нас нечего, на это не рассчитывайте даже.       Сильвен вздрогнул на это и повернулся, обратив на него возмущённый и обиженный взгляд, но промолчал. Они постояли недолго на месте под не убавляющим своей силы дождём. Проводник их нервно взъерошил на себе волосы, не поднимая на Дюкарелей глаз.       Катрин казалось, что они насквозь уже пропитались дождевой водой, накинутый на голову капюшон мерзко прилипал теперь ко лбу, и ей неприятно было шевелиться в совершенно вымокшей одежде. Хотелось только одного: очутиться дома, переодеться в сухое, сесть напротив затопленного камина в теплом и сухом месте. И чтобы всё было как раньше, не нужно было бы им никуда ехать — своим путешествием она уже насытилась сполна. Поэтому слова, обращённые к Сильвену, сами сорвались с её губ: — Сильвен, не обижайтесь на моего брата, прошу вас. Ведите, куда считаете нужным. Вы знаете лес, кому как не вам мы можем доверять здесь.       Юноша поднял голову и уловил лёгкий кивок Корнеила, посчитав это согласием, повернул с дороги обратно в лес. Катрин и Корнеил последовали за ним, укрываясь от проливного дождя и ветра. — Что, не успели вылететь из гнезда, как вам сразу пёрышки намочило? — спросил повеселевший слегка Сильвен, не решаясь взглянуть, правда, на своих собеседников. — Как вы догадались? — спросила Катрин, хотя ответ был написан на их аккуратно сложенных узлах с вещами, на опрятной до недавнего времени одежде, на их растерянных поначалу лицах. — Это проще простого разгадать, — посмеиваясь, ответил Сильвен, передёрнувшись от промозглого ветра, отправившегося за ними вдогонку вглубь леса. — Видно, что у вас вещи-то материнской рукой сложены, — а потом он с задумчиво-грустной интонацией в голосе добавил. — Везёт же вам: знаете куда едите и есть у вас, куда вернуться. А я брожу который день как неприкаянная тень… Ишь как складно вышло!       Деревья своими пышными кронами и вправду образовали такую завесу, через которую буйствующая погода практически не могла пробить свои холодные потоки. Теперь Дюкарели могли почувствовать себя в относительной безопасности, защищёнными от рассвирепевшей грозы. Извне их укрытия лили с диким шумом потоки воды, каких Катрин и Корнеил от роду не видывали, грохотали раскаты грома, сверкнула пару раз вдалеке молния, ветер напористо гнул верхушки деревьев. — Видно не скоро прольёт, придётся задержаться здесь, — бодро доложил Сильвен, спрыгивая с лошади на землю, тем самым приглашая Дюкарелей располагаться прямо на этом месте.       Не дожидаясь ответа, словно согласие было само собой разумеющееся, Сильвен прошёлся между деревьями не более десяти шагов, внимательно высматривая что-то на сырой от дождя земле. К Корнеилу и Катрин, которые успели спешиться, он вернулся с двумя толстыми и прочными на вид палками в руках. Затем он с усилием вкрутил их в землю и натянул на них плотную материю наподобие плаща, которую выудил из глубин своего мешка. Так образовалось укрытие под навесом, почти палатка, которая уж точно помогла бы им укрыться от дождя.       Широким жестом, словно он годами находился на службе при дворе какого-нибудь знатного вельможи, Сильвен забросил все их вещи, включая простенький охотничий арбалет, который был при нём, и пригласил их под эту нехитрую крышу. Катрин с радостью нырнула в импровизированную стоянку, которую нашла довольно удобной, а Корнеил задержался рядом, заметно нервничая и порываясь что-то сказать Форестиру. Корнеил Дюкарель уже успел разувериться в том, что их проводник непременно разбойник, ему стало ужасно неловко и стыдно за свои слова, ему казалось, что он незаслуженно обидел этого человека и ему никогда не вернуть его расположения. — Сильвен, прошу прощения, — сдавленным голосом, как будто что-то мешало ему, произнёс Корнеил, заставив Сильвена остановиться и обернуться наконец в его сторону. Отец всегда говорил ему, что не зазорно попросить прощения и у раба, и у слуги, и у торговца, если ты был неправ к нему, «ведь ты будешь извиняться как человек перед человеком, а не как господин перед слугой» — говорил Лорент Дюкарель.       Сильвен закивал в ответ, показывая, что охотно принимает извинения, а потом пробормотал: «Я бы удивился, если бы подумали про меня иначе, ведь я сам потерял к себе доверие». Груз вины упал с души Корнеила, он не предполагал даже, что так легко сумеет от него избавиться. А Сильвен с энтузиазмом занялся сбором хвороста для костра, стараясь найти веточки нетронутые дождём. Потом он достал из той же бездонной сумки огниво и, ловко чиркнув кесалом по камню, высек искорку. И затрепетал крошечный огонёк, которому предстояло подрасти до настоящего костра, который мог бы обогреть промокших и продрогших путников.       Подбрасывая новые веточки в костёр, Сильвен глядел на внезапно свалившихся на его голову знатных попутчиков, зная, что боги не зря отвели их прямиком к нему и что таким образом они, возможно, сжалились над ним, дали ему шанс проявить себя порядочным человеком, каким он и стремился быть. — Вы не против, если я вам кой-что порасскажу? — попросил робко Сильвен, обращаясь к Дюкарелям и добавил. — Мне нужно.       Корнеил и Катрин дружно переглянулись и затем кивнули. Они привыкли к беспокойному шёпоту дождя над лесом, а голос Сильвена был теперь как ещё один музыкальный инструмент, звучащий теперь с особым загадочным смыслом. — Я знаю, какого вы обо мне мнения, но я и сам о себе такого же, — начал задумчиво Сильвен, подбирая слова осторожно, как будто сам им удивляясь и пробуя их на вкус, наблюдая за реакцией своих слушателей. На их лицах пока застыло непонимание, но вместе с тем приятная Сильвену готовность услышать его. — Я шатаюсь здесь, потому что мне идти отныне некуда. Меня из дома выгнали как последнюю собаку. За дело, правда. Я на месте папаши тоже выгнал бы. Катрин неясно начинала понимать, отчего она не чувствовала угрозы от этого человека, ей вдруг показалось, что он и сам нуждается в защите, воображение дорисовало ей, что он совершенно одинок и беспомощен, на грани отчаяния. И теперь она с ещё большим вниманием слушала Сильвена, стремясь поскорей узнать, подтвердится ли её догадка. — Нет, вы не подумайте, папаша мой — добрейшей души человек, когда выпьет, правда. Он кузнец хороший, — заметил спешно Форестир. — А я вот вырос не пойми что, к работе совершенно не способный, руками мне ничего не даётся делать. Я совсем не то, что мой старший брат Арман. Он отцу всегда в кузнице помогал, сколько я себя помню, а сейчас работает с ним на равных, хотя и женат уже. А мне папаша говорил: «Кому ты занадобишься в мужья, безрукий и безголовый. Глядел бы на старшого брата и учился». Помню, как я решил с подковой ему помочь, да вышло у меня криво — папаша наказал мне вовсе браться за это. В общем, когда увидели родители, что у меня руки не оттуда, откуда надо, растут, отдали при храме учиться. Он такой маленький был на окраине деревни, помню светильники синие. А мы жили за лесом, поодаль, и я каждый день тогда пешком ходил учиться. Учили-учили, а я так дураком и остался, разве что молитвы знаю на древнем языке да по складам читаю.       Сильвен виновато склонил голову, приготовляясь поведать главное, что мучило его. А Катрин удивилась его выражению про руки, действительно недоумевая, откуда они могли расти помимо плеч. Шум дождя тем временем несколько поутих, прекратился гром. Однако вместе с этим лес стремительно окутывали сумерки, продолжать путь по темноте Корнеил не хотел, к тому же они с Катрин смертельно устали от тревог этого дня и нуждались в отдыхе. — Но я связался с такими людьми, от которых следовало бы бежать подальше. То ли воли во мне нет… Хотя сейчас я думаю, что это было помутнение в башке какое-то, не может человек сам делать то, что ему противно до тошноты. Я начал кутить, пропивать не свои деньги, играть в кости. И кто дёрнул меня тогда впервые сесть за игру? Будь трижды проклят тот день! И долг мой рос, и дурь моя вместе с ним. Папаша, когда узнавал от моих друзей, (теперь-то мне ясно, что это были мне друзья как лисице мышь) вмазывал мне как следует и грозился выгнать. Я думал, это всё не всерьёз. А потом мне один мой дружок сказал вернуть деньги на следующий же день, намял бока к тому же. Делать нечего было, и я не придумал ничего умнее, как стащить у матери золотой напёрсток, а потом расписное блюдо. А после началось самое мерзкое время. Мне жутко вспоминать, как моя мать ходила грустная и всё молчала, она-то сразу как заметила пропажу, наверное, догадалась, что украл кто-то из дома, из своих. Подумать не на кого у нас было в доме, кроме меня. А папаша ещё не знал тогда, но рано или поздно потребовал бы подать на том блюде — мне точно настал бы конец. Мать как-то раз подозвала меня к себе, вручила этот самый мешок, где все вещи были уже сложены, и сказала бежать, пока отец не узнал обо всём. Она плакала тогда, и мне очень жаль было её и себя. И я не стал дожидаться, пока меня поколотят, — сам ушёл.       Пока Сильвен произносил свою неожиданную исповедь, совсем стемнело. Огонь костра дарил тепло и смутное ощущение уюта, созданного Сильвеном в этой лесной глуши. Катрин и Корнеил обсохли и пропахли дымком от костра, вслушивались в его говорливый треск и совершенно не боялись сегодняшней ночью простыть.       Деревья с убаюкивающим шумом рассказывали им свои собственные истории на все лады, и Катрин начало клонить в сон. В полудрёме она слышала, как Корнеил и Сильвен стали оживлённо о чём-то переговариваться, Форестир даже тихонько посмеивался иногда. Ему было радостно от того, что он не ошибся в этих благородных людях, доверив им свою историю. Он смотрел на их лица с умными, мягкими чертами, всё больше привыкая к ним. И тревога Сильвена притупилась, и страхи развеяло ночным прохладным ветром.