Корабль, на котором Фабрис Фраидский — как его прозвали по местности, где он появился на свет — отправился в Брандонию, уже несколько дней находился в пути и вскоре должен был причалить в порту Анвена. Как назло на море поднялись волны, желавшие разбить корабль вдребезги и похоронить под толщей воды. Молодой царевич слышал, как бесновалась за бортом стихия по скрипу корабельных снастей и шуму волн. Качка успела изрядно утомить его, к тому же все эти дни он не выходил из своей каюты и не вдыхал свежего воздуха.
Фабрис всё это время существовал в какой-то полудрёме, пол непрестанно качался под ногами. Он не боялся шторма за бортом, но его мучила тревога при мыслях о предстоящем разговоре с матерью — наместницей Брандонии. Царевич отправился в путь в день, когда он в последний раз разговаривал с Армель, с такой тяжестью на сердце, что дивился, как их огромное судно до сих пор не пошло ко дну. Благодаря своей сдержанности, которая удивила его самого, Фабрис легко получил от короля позволение отлучиться на родину. Хотя ему отнюдь не хотелось поскорее прибыть домой, и он даже рад был, если бы корабль подольше задержался в пути.
Спустя пару дней буря улеглась, прекратилась качка. Фабрис наконец-то вышел на палубу, вдохнул полной грудью свежий морской воздух и устремил свой взор на бескрайнюю морскую гладь. Однако на душе у него разыгралась ещё большая буря, чем та, что пару дней назад норовила разнесли корабль в щепки.
Молодой царевич бродил в раздумии, никого не видел и не слышал вокруг. Он должен был окончательно принять решение, от которого зависела не только его жизнь, но и жизнь всего брандонийского народа, и сообщить о нём матери — наместнице в ныне подвластном Колидерии королевстве. Точнее, Фабрис уже принял его и теперь старался примирить себя с ним, готовясь к тому, что матери это решение не понравится. Упрямая мысль кружила в голове молодого человека: он решил правильно.
Прошёл ещё один долгий день пути, и на горизонте показались первые острова, относившиеся к провинции Брандония. В дымке, что повисла над морем на рассвете, вдалеке прорисовывались чёрные скалы. Древний вулкан укутался в седые облака, как обычно выглядел безобидно, но пробуждал в душе смутную тревогу. Начинало казаться, что в любой момент это каменное чудовище могло проснуться и извергнуть раскалённую лаву и пепел, сметая всё на своём пути.
Корабль приближался к земле с чёрным или пепельно-красным каменистым берегом от произошедшего сотни лет назад извержения вулкана, с цепляющимися на отвесных скалах белыми домиками. Торговцы, что плыли вместе с Фабрисом, оживлённо переговаривались на палубе в нетерпении ступить на родную землю. А сам царевич чувствовал себя здесь нежеланным гостем, пусть эта земля и была его родным домом. Они причалили наконец в гавани, и Фабрис прошёл по деревянному пирсу к шумному порту, где ранним утром уже толпился народ, разгружали бочки и тюки с зерном. Царевич успел отвыкнуть от твёрдой не шатающейся земли под ногами, поэтому ступал по доскам осторожно, чтобы не кружилась голова.
Посланные матерью слуги ждали его. Погружённый в глубокую задумчивость, Фабрис едва заметил, как их карета, миновав узкие оживленные улочки Анвена, остановилась у дворца. С детства знакомое здание из розоватого камня с висячими садами, изящными фонтанами и позолоченными куполами встречало его как чужого. Царевичу казалось, что родной дом переменился с тех пор, как он был здесь в последний раз, хотя разлука с Брандонией была не такой уж долгой. Как будто всё вокруг потускнело, потеряло былое великолепие, а знакомые лица глядели недобро, подозревая его в предательстве.
Всё это усиливало волнение Фабриса настолько, что ему стало тяжело дышать — каждый раз лёгкие наполнялись душным горячим воздухом, заставляя проклинать невыносимую жару. Однако внешне для невнимательного взора ничто не выдавало его состояния. Только сопровождающий его наставник подозревал в подопечном недобрую перемену ещё с корабля, но расспрашивать не решался. Молодой царевич приветливо поздоровался с пожилым слугой, завёл разговор со старым советником матери, с загадочной полуулыбкой выслушал про то, что матушка ждёт его в своих покоях и места себе не находит от волнения, ведь корабль задержался в пути.
Фабрис мог бы отложить разговор с матерью до более подходящего момента, когда он не будет разбитым от усталости с дороги. И было бы жестоко встречать её ссорой, которая казалась неизбежной, когда она ждала только радости от встречи с сыном после долгой для любящего сердца разлуки. Но царевич подозревал, что не переговорив с матерью, просто не сумеет уснуть с грузом тех мыслей, что долго терзали его, и чувствовал: тянуть с этим нельзя. Тем более что брандонийская наместница была женщиной прозорливой и сразу распознала бы, что её сына мучит нечто большее, чем просто усталость.
Фабрис поднимался по лестнице, пропуская мимо ушей непрерывную болтовню наставника, который следовал за ним, но внимательно прислушиваясь к голосу собственного сердца. Они вдвоём миновали коридоры и петляющие лестницы, настолько залитые солнечным светом от резных ставен, как струями золотого дождя, что приходилось невольно щуриться, и подошли к огромной резной двери, ведущей в покои брандонийской наместницы.
Их народ называл женщину не иначе как царицей на старый манер, отдавая дань уважения её знатному происхождению. Семь лет назад она осталась вдовой, когда скончался отец Фабриса — наместник короля Ренарда в Брандонии, а правитель назначил на опустевшее место жену покойного. Это было милостью, но царица восприняла своё назначение как должное, наверное, потому что семья её мужа упрямо не признавала над собой власть Колидерии.
Двери пропустили царевича в просторную комнату. Сколько он себя помнил, она всегда наполнена была светом и свежим воздухом.
— Здравствуйте, матушка, — с нежной радостью в голосе поприветствовал Фабрис ещё молодую женщину. Её благородное удлинённое лицо с высоким лбом, с тонким носом виделось царевичу таким же прекрасным, как в его детстве, а при виде сына оно озарилось мягкой улыбкой.
— Добро пожаловать домой, — произнесла наместница и протянула к сыну руки, приглашая в свои объятия, от этого жеста взметнулись невесомые рукава её светло-лилового одеяния. — Я заждалась тебя. Надеюсь, всё благополучно у тебя.
Фабрис обнял мать за хрупкие плечи, с детской нежностью отмечая, что она всё прежняя. Взгляд его скользнул по стене, покрытой тонким растительным орнаментом, а потом, когда он чуть отстранился от царицы — заметил сразу множество седых волосков в её тёмно-русом локоне. Молодой царевич резко передумал заводить тот самый неизбежный, судьбоносный разговор, будто испугавшись чего-то. «Как можно расстраивать её теперь, когда она так рада меня видеть? Разве я могу омрачить момент нашей встречи после стольких месяцев разлуки?» — подумал Фабрис, чувствуя неодобрительный ропот своей совести, и потупил взор.
— Что с тобой? — спросила царица, заботливо убирая прядь светлых волос со лба сына, с беспокойством заглядывая ему в глаза. — Что-то тревожит тебя?
— Ничего, я сильно устал от долгой дороги и от качки, — в глаза матери Фабрис не смотрел, будто боясь выдать свою ложь, ведь материнское сердце трудно обмануть. — А все мои визиты во дворец были весьма удачными, король, кажется, доверяет мне.
— Твоя комната уже подготовлена, — сказала мать, стараясь улыбаться так же безмятежно-ласково, скрывая беспокойство. — Не буду утомлять тебя разговорами. Когда выспишься и отдохнёшь — заходи в любое время, буду ждать тебя.
Фабрис с тревогой заметил, что свет материнских глаз потух, на смену ему пришла грусть и даже разочарование. Царевичу совестно было хранить свою тайну и за то, что, как ему показалось, он встретил мать холодно, но не решился объясниться теперь. Не успела закрыться дверь за Фабрисом, как к наместнице пожаловал его наставник, который, казалось, ничуть не устал с дороги, несмотря на свой преклонный возраст. Он взволнованным шёпотом доложил что-то, а царица не смогла в ответ сдержать удивления. Потом женщина усмехнулась, покачала головой и выпроводила наставника сына вон.
Из распахнутого окна тянуло жаром, но царевич и не думал прикрывать ставни или задвигать плотные портьеры — стало бы невыносимо душно. Он пытался заглушить укоры совести, которые больно жалили его прямо в сердце, и избавиться от сомнений в принятом решении. Недомолвка между ним и матерью, предчувствие скорого разлада между ними не оставляли его мысли ни на минуту. К этому прибавилась тоска при воспоминании о той, которую он оставил далеко за морем, которая его любовь считала хитростью и обманом. И Фабрис даже не знал наверняка, чем заслужил такое недоверие к себе. Если только лишь своим происхождением, то это несправедливо. Царевичу хотелось вновь её увидеть и объясниться яснее, пусть она и не желала его видеть. В безрадостных раздумьях Фабрис встретил вечер, потом его сменила ночь, а тревога никак не желала оставлять его.
Наутро молодой царевич собрался с мыслями и, отказавшись от завтрака, снова направился в покои матери. Царица сидела за вышивкой. На шёлковом платке, который она бережно держала в руках, медленно появлялся огненный цветок — фламерия*, что появился в незапамятные времена от пролитой крови древних богов в схватке с Безликим Злом. Едва распахнулась дверь, женщина встрепенулась, отложила вышивку и поспешила навстречу сыну. Его серьёзное с решительным блеском в глазах выражение лица насторожило наместницу. Она внимала каждому его движению, пытаясь хотя бы по взгляду понять, что терзало его.
— Доброе утро, сынок. Надеюсь, ты отдохнул немного, — сказала царица, а потом, нахмурившись, добавила: — Прости, что напоминаю тебе об этом, когда ты едва вернулся домой, но когда ты собираешься встретиться с Хавьером Рейесом? Я ведь не могу покинуть Брандонию.
— Я готов отплыть хоть сегодня, если прикажете. Однако хотел бы отдохнуть пару дней, — ответил Фабрис. — Ещё вчера я хотел вам кое-что сообщить.
— Мне уже известно, что ты тайно женился на дочери колидерийского короля, — сурово заметила женщина, но чуть смягчившись, добавила: — Хотя ты сделал это без моего ведома, такой союз будет нам на руку. Теперь ты имеешь права на престол Колидерии после смерти Ренарда, возможно, довольно скорой. Мы завоюем их без единого сражения. Но впредь принимай такие решения, советуясь со мной.
— Хорошо, матушка, — согласился царевич, подтвердив свою покорность лёгким поклоном. — Только имейте в виду, что я не жду выгоды от этого брака. Я женился исключительно по воле своего сердца.
Наместница удивлённо вскинула бровями с выражением, будто до последнего надеялась, что ей послышалось или она не так поняла сына. Но по мере того, как женщина осознавала смысл услышанного, её лицо делалось всё мрачнее.
— Так ты любишь эту девушку? — недоверчиво переспросила царица.
— Видно, вы плохо меня знаете, мама, если думаете, что причиной моей женитьбы было что-то другое, — сказал Фабрис, загадочно и хитро улыбнувшись. Затем он глубоко вздохнул и нервным движением вскинул голову, решившись наконец на неприятный разговор. — Кстати, к Хавьеру я поеду, но только не затем, чтобы сообщить, что мы поддержим его бунт.
В серо-зелёных глазах наместницы заплескался ужас, который медленно превращался в гнев. Она не верила своим ушам.
— Что ты такое говоришь, сынок? — пугающе вкрадчивым голосом спросила женщина. — Объединившись с карадессцами, а весь их народ если не сегодня, так завтра встанет на защиту Хавьера, мы отомстим колидерийцам за сожжённую ими древнюю столицу.
— Хочу напомнить вам, матушка, что подобного могло тогда и не случиться, если бы мой покойный дед, да пребудет он в лучшем мире, по неосторожности не заявлял, что имеет права на колидерийский престол и вскоре пойдёт на материк войной, — царица на эти слова собиралась что-то возразить, но не нашлась что именно. — Я давно собирался сказать, что сейчас нам не следует противостоять Колидерии.
— Но послушай! — воскликнула женщина, стремясь осадить дерзкую речь сына, забыв однако, что он давно уже не был ребёнком, а решительность и упрямство с годами в нём только крепли. — Разве можно нам жить под их властью, платя дань золотом и людьми для их затянувшейся войны? Ждать, что они явятся к нам и станут грабить наш народ, как это было других провинциях: в Карадессе, в Атарес?
— Повторяю, сейчас не время, — настойчиво возразил Фабрис. — Настоящий наш враг — не колидерийцы. У нас с ними общие недруги и одни угрозы: от Храма и от полудиких племён, которые движутся с юга Михрелии, сметая всё на своём пути, как моровое поветрье. Кто знает, спасёт ли нас море от этой напасти, если у них есть корабли. Кто окажется под ударом первым — мы или Колидерия? — царевич остановился, чтобы восстановить дыхание после своей речи, которую выпалил на одном вдохе. Ему привидилось в глазах матери колебание, пристальное внимание к его словам. Он подумал, что победа была за ним, что она услышала его доводы, но ошибся.
— А ещё этот народ считают воплощением Безликого Зла, предвестником конца мира. До меня тоже дошли подобные слухи. Но с каких пор ты стал верным рабом Колидерии? — наместница повысила голос, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик. — Я могла ждать такого удара от кого угодно, но только не от тебя!
— В моих интересах делать всё на благо Брандонии, — уверенно парировал Фабрис. — И я бы не пришёл к такому выводу, не будь у меня доказательств.
Царевич протянул матери стопку бумаг, напоминающих письма, которую он всё это время держал в руке. С таким непринуждённым видом достают из рукава припрятанный камешек в игре тригаль**. Брандонийская наместница с подозрением взглянула на бумаги. Гнев её поутих, но мог разгореться вновь.
— Это записи моего человека, который служит при храме в Форт-Навире. Он оставляет для меня сведения обо всём, что видит и слышит вокруг, — пояснил Фабрис, спокойной улыбкой надеясь потушить злость матери, но она молчала и сурово глядела на него. — Я не так прост, как вы про меня думаете. Изучите письма, и сами всё поймёте.
Царица недоверчиво взяла бумаги в руки так брезгливо, как будто они перепачканы были в грязи.
— Храм давно требует от короля прибавок к содержанию, имеет дерзость собирать с земель дополнительные налоги, и это ещё мелочи, — поделился Фабрис. — Они, более того, недовольны королём и хотели бы видеть на троне во всём послушного им правителя, если не править самим.
— Подождём, пока они не перегрызут друг другу горло, — царица злорадно улыбнулась своей мысли и бегло прочитала первые строки верхнего в стопке письма. И что-то заставило её задумчиво покачать головой.
— Пока вы не читали этих бумаг полностью, — Фабрис кивнул на бумаги, которые его мать наспех пролистывала, — вы не знаете всей серьёзности положения. И вы сами осознаёте, что Колидерия сильна. Она может защитить нас в случае чего, а пока она будет занята борьбой с Храмом, с Михрелией, мы останемся тем временем без защиты.
— Может, нам теперь помогать Колидерии избавляться от их врагов? — недовольно переспросила наместница, нахмурившись пуще прежнего и обратив на сына полный разочарования и гнева взгляд. — Не твоё ли увлечение дочерью Ренарда причина тому, что ты хочешь поступиться интересами твоего народа?
Убеждённый в своей правоте Фабрис мог возразить ей теперь, но душу его жгло огнём неописуемого стыда от того, что он вынужден был идти против воли матери и нарушил её покой подобным разговором. Пути к отступлению уже не виделось. В царевиче было достаточно силы и упорства, чтобы оспорить слова матери и остановить поток упрёков, но он предпочёл молчать. Наместница швырнула кипу бумаг на скамью.
— Я думала, что ты достаточно возмужал, чтобы я могла передать управление Брандонией тебе, а сама отойти от дел, — всё больше сердилась царица, и с губ её слетали те слова, которые она, возможно, не хотела произносить и не считала правдой. Но в данную минуту гнев овладел её разумом. Она хотела образумить сына любой ценой. — Как же я ошиблась! Ты всё тот же упрямый мальчишка. Жаль, что легионеры наши этого не видят и готовы пойти за тобой по первому зову, а моё слово для них ничто. Твоё заблуждение может слишком дорого нам обойтись. Услышь меня и одумайся, Фабрис. А теперь оставь меня, я не могу видеть тебя.
Последняя фраза отрезвила Фабриса, тяжело ударив в висках и выбив остатки его решимости. Понурив голову, он резко развернулся и почти выбежал из покоев матери. Дверь с грохотом распахнулась и заставила отпрянуть в сторону наставника царевича, который, видимо, подслушивал разговор за дверью. Царица в отчаянии схватилась за голову, сделав пару шагов по комнате. Тяжело дыша, она никак не могла успокоиться. Вдруг взгляд её остановился на платке, который она отложила на скамье — то был подарок, что она вышивала своею рукой для сына. Непреодолимая горечь и разочарование от такого удара судьбы заставили женщину разрыдаться.
***
Ещё одно утомительное плавание, и брандонийский корабль с алой фламерией на парусах, как вьюн обвивающей кинжал, прибыл в провинцию Карадесс. Ему пришло тайное послание от Хавьера о том, что встреча их переносится в город Корсула, и он сразу же пустился в путь, снова покинув родную землю.
Фабриса вконец истомили две ссоры с самыми близкими ему людьми, произошедшие за последний месяц, и предчувствие борьбы, которую ему придётся вести в одиночку. Впрочем, открывшийся царевичу вид на пристани заставил позабыть тревоги. Он с жадностью оглядывался по сторонам, стараясь запомнить всё вокруг в мельчайших подробностях.
Даже рябило в глазах от пёстрых нарядов местных жителей, сочетавших сразу несколько цветов. Простые женщины — в платьях, представляющих собой кокон из разноцветной ткани, с накинутыми на плечи ажурными платками. Мужчины — в широких штанах с яркими заплатами, специально бросающимися в глаза, зачастую без рубахи. Никогда не видел Фабрис на родине и в Колидерии, чтобы люди в городе ходили полуголыми. Встречались ему и местные женщины в штанах или с оголёнными плечами — дикость!
Не было привичных глазу глозардов и мулов, нагруженных тюками поклажи и покорно шагающих за хозяевами. Зато вместо них карадессцы использовали угрюмых вьючных быков — куэрнов — приземистых, с чёрной лоснящейся шерстью и золотистыми изогнутыми рогами. Они чаще своих северных собратьев по труду упрямились, застывали на месте как вкопанные, и никакая сила не могла сдвинуть их с места. Фабрис видел, как одного заупрямившегося быка уговаривал погонщик, поглаживая по голове: «Тьера, тьера, мэри сальваре»***. Животное устало замычало, шумно выпустило из ноздрей воздух и заковыляло, продолжая путь.
Брандонийский царевич часто ловил на себе озлобленные взгляды местных, смуглых черноволосых людей. «Недаром говорят, что их народ с детства владеет тёмной магией» — подумалось ему. Фабрис был не из пугливых, но от испепеляющих взоров на него как на чужеземца ему делалось не по себе.
В порту брандонийских гостей встретил юный карадессец, совсем ещё мальчишка, и представился Изандро.
— Мне приказано проводить вас, — серьёзно произнёс юноша низким голосом, но без заметного чужеземному слуху акцента. — Хочу предупредить, чтобы вы были осторожны в пути. В последнее время народ враждебно относится к тем, кто прибывает из других земель.
— Об этом я уже догадался, — ответил Фабрис, и губы его сложились в смущённую полуулыбку, которую люди часто ошибочно принимали то за насмешливую, то за загадочную.
Изандро пригласил брандонийского царевича и его сопровождающих в карету, и они тронулись. Фабрис старался разглядеть через резную дверцу город с его узкими улочками, с мутными каналами, по которым плыли редкие лодки, с преграждающими путь стадами овец или куэрнов, подгоняемых крикливыми погонщиками. Как-то раз карете пришлось проехать сквозь густое облако оранжевого дыма — это вздымалась вверх пыль от мешков из-под специй, потому что их вытряхивали прямо посреди улицы. В целом же город будто вымер. Фабриса не покидало ощущение, что жизнь закончилась за территорией порта.
Условленное для встречи место — дворец наместника провинции Карадесс — находилось в верхнем городе. Дорога к нему вела в гору, она петляла вдоль обрывов. На горизонте горы поднимались своими заснеженными шапками прямо к облакам. Домики местных жителей с жёлтыми черепичными крышами ютились в зелёных низинах среди виноградников. Построенные столетия назад каменные мосты почти срослись со скалами, соединяя два края отвесного ущелья.
Наставник Фабриса всю дорогу настороженно разглядывал сидящего напротив Изандро, с подозрением косился на дверцу. Взгляд старика бегал по сторонам, как будто он боялся притаившейся где-нибудь в углу кареты опасности и хотел защитить царевича от беды. Такое беспокойство почти повергло Фабриса в отчаяние.
Наконец карету сильно тряхнуло, и она остановилась у ворот поместья наместника. Царевич мгновенно спрыгнул на землю. Его сильно укачало в пути, и он стал осматриваться, стараясь отвлечься от неприятной тошноты. Вокруг было так же тихо, как и в нижнем городе, и Фабрису не терпелось узнать почему. На все его расспросы Изандро хранил серьёзное молчание, виновато качая головой. Наверное, ему не велено было об этом рассказывать.
Фабриса встретил запущенный сад, больше напоминавший девственный лес. Вода в прудах зацвела и неприятно пахла, кроны деревьев беспорядочно разрослись, дорожки покрывал густой слой опавших листьев. Каменное поместье, стены которого облюбовали вьющиеся растения, спряталось от дороги среди ветвей. Только старая тропинка могла указать к нему путь. На лице царевича появилось выражение жалости и некоторой брезгливости. Чуть замешкавшись, он последовал за Изандро в поместье.
— Помните, что нам важно заручиться их поддержкой, — прошептал Фабрису наставник, когда они задержались в дверях. — Но будьте осторожны, умоляю вас.
Царевич на это лишь торопливо кивнул, как будто отмахиваясь от назойливой мухи, а наставник обиженно поджал губы, видя, что возмужавший ученик совсем не прислушивается к нему.
В небольшой полутёмной комнате Фабриса ждали наместник провинции Карадесс и Хавьер. Оба мужчины внимательно воззрились на вошедшего. Настолько пристально, словно желали заглянуть в его душу, разгадать его намерения и самые сокровенные тайны. Наместник Карадесса, мужчина возрастом чуть младше Хавьера Атареса, походил внешне на чёрного колдуна из-за длинной спутанной бороды, отливавшей синеватым оттенком, острого крючковатого носа и цепкого, даже злого взгляда.
— Проходите. Теперь я могу у вас лично попросить прощения, что пришлось назначить встречу в другом месте, — любезно, но с осторожностью произнёс Хавьер Атарес, ещё не зная, чего ожидать от брандонийского союзника. — Однако я полагаю, что здесь вам будет намного удобнее, чем в походном шатре.
— Для меня честь познакомиться с вами, — ответил Фабрис, чуть склонив вперёд голову. — Только должен предупредить, что я приехал говорить с вами не от имени моей матери, а от своего собственного.
«Тёмный маг», по-прежнему изучающее осматривая царевича, жестом пригласил его присесть за стол. Этот предмет мебели был, пожалуй, самым роскошным во всём поместье: на его крепкой столешнице вырезана была карта всего Колидерийского королевства. Выемки узора слегка поблёскивали, по ним беспрестанно бегала жидкость, как кровь по венам у человека. Фабрис присел, но манеры не позволили ему развалиться в кресле или опереться локтями на стол, как это делали наместник Карадесса и Хавьер.
— Что произошло здесь? Отчего в городе так тихо? — поинтересовался Фабрис, вызвав лёгкую усмешку на губах «тёмного мага».
— Вчера наш народ устроил погром в колидерийском квартале, — охотно пояснил Хавьер Атарес. — Крушили лавки, врывались в дома. Даже такому опытному человеку как Одэлис Силайо, — мужчина обратил взгляд на наместника Карадесса, — с трудом удалось усмирить их. Хотя я понимаю, что терпению наших людей пришёл конец.
— Это верно, — подтвердил Одэлис Силайо, исподлобья глянув на Фабриса, и задумчиво провёл ладонью по столу. — Две недели назад сборщики дани, воины-храмовники, решили собрать с нас налог по второму кругу после представителей короля. Народ не потерпел такого произвола и расправился с праведными служителями Храма. Я не смог препятствовать, хотя зачинщики такого преступления были наказаны.
Что-то во взгляде наместника Карадесса не понравилось Фабрису, потому что в глазах «тёмного мага» ему почудилось едва скрываемое злорадство. Это рождало подозрение: не он ли сам затеял убийство храмовников.
— Именно по этому вопросу я хотел поговорить с господином Хавьером, — сказал царевич, и голос его предательски дрогнул нерешительностью при виде лица Одэлиса. Собравшись с мыслями, он продолжил чуть смелее: — У нас общий враг — грешники, что пришли к власти в Храме.
— Нет, наш враг — власть, что не может защитить своих подданных от произвола, — возразил Хавьер Атарес. — Когда один народ имеет меньше прав, чем другой, хотя налог они уплачивают одинаковый, — голос его то повышался, то делался немного спокойнее, а в тёмных его глазах зажёгся фанатичный блеск.
Фабрис отвёл взгляд, чувствуя, что искра мысли Хавьера отскочит и в его душу. Тогда разгорится страшный пожар, который сгубит его непростое дело, и весь проделанный путь станет напрасным.
— Сейчас не время нам и колидерийцам воевать друг с другом, когда нам угрожает Храм с одной стороны и Михрелия с другой, — убеждал Фабрис, а Хавьер и карадесский наместник недоумевающее переглянулись между собой, не зная, что за игру затеял молодой царевич, но не перебивая.
— Нужно устранить опасность от храмовников, усмирить их алчность, а после уже двигаться на столицу. Вы сами убедитесь потом, что Ренард Девоир желает перемен. Только верховные жрецы Храма сковали самого правителя по рукам и ногам, зачастую он не может принимать решения без их согласия. Где уж нам с вами желать свободы! Те, кто имеют дерзость называться посланниками богов на земле, стали настолько сильны, что даже король не всегда может остановить их. Я получил письма от моего человека, который служит при храме в Форт-Навире, —царевич достал из-за пояса несколько бумаг, намного меньше, чем он отдал матери. — Я поручил сделать с них копии, но, к сожалению, успели немного. Прошу, изучите эти бумаги.
Хавьер нахмурил густые брови, сел, подперев рукой подбородок. А глаза наместника Одэлиса запылали злостью, вперемешку с раздражением и недоверием — таким, которое испытывает человек, когда подозревает, что его обманывают. Карадессцы с подозрением развернули несколько бумаг, а после выжидающе уставились на Фабриса. Повисла напряжённая тишина.
— Если вы явились сюда, чтобы морочить нам голову, то поздравляю, у вас неплохо получается, — с усмешкой выплюнул Одэлис Силайо, но Хавьер приподнял руку, прося того помолчать и дать царевичу объясниться.
— Более того, наш Легион ослаблен войной в Михрелии, — продолжил Фабрис. — У нас недостаточно сил, чтобы помочь вам теперь.
— С этого и следовало бы вам начать, — заметил наместник Карадесса.
— И вы знаете, что если власть окажется в ваших руках, народ не станет вам повиноваться. Вам ли не знать, каково это жить под властью иноземцев, — упорно объяснял Фабрис, устало поглядывая на своих собеседников, стремясь понять, верят ли ему, понимают ли то, что он хочет до них донести. — Не время учинять бунт, когда враги окружают нас. Но если вы поможете Брандонии и королю покончить с храмовниками, вы заслужите у Ренарда Девоир прощение, — обратился царевич к Хавьеру.
— Куда же это годится?! — выкрикнул Одэлис и ударил кулаком по столу, от чего «кровь» в прожилках столешницы забегала быстрее. — Думаете, лучшие умы государства размышляют над судьбой народов, а вы вдруг придёте и разрешите все споры миром? — насмешливо спросил наместник, позабыв даже, кто находился перед ним, позволив себе обращаться с брандонийским царевичем как с равным себе.
— Отчасти да, — спокойно ответил Фабрис, хитро улыбнувшись одними уголками губ. — Порой не лишним будет напомнить лучшим умам об очевидных вещах.
— Разрешите подумать немного над вашими словами, — сказал Хавьер, глядя на Фабриса задумчиво. Но блеск в его глазах не потух, хотя выглядел он куда спокойнее Одэлиса. — Если я правильно понял вас, на вашу помощь нам рассчитывать не придётся.
— Обдумайте то, что я рассказал вам, господин Атарес, — согласился царевич и поднялся с кресла, собираясь уходить. — И помните, что я не имею дурных намерений. Моё предложение может быть выгодным для вас.
***
Незаметно наступил вечер, и в той же комнате собрались Хавьер и Одэлис Силайо. К ним присоединился Теодор, которому пересказали подробности утреннего разговора. Юноша видел в словах брандонийского царевича разумные мысли, но также не мог понять, можно ли доверять Фабрису. Теодор по своему обыкновению мало говорил и больше слушал, не желая делать поспешных выводов.
— Что бы это значило? — повторял карадесский наместник, расхаживая взад-вперёд по комнате. — Кому он служит? Или может сам король послал его сюда?
— Маловероятно, — отозвался Хавьер из тёмного угла, одновременно наливая себе из кувшина вина. — Мне кажется, что он действует один. Или же это они с матерью затеяли какую-то интригу. В любом случае ты правильно сделал, что оставил его здесь, под нашим присмотром. Его доводы не вызывают у меня доверия.
— Не стоял бы за его спиной Легион, так я перерезал бы ему горло прямо здесь, — сказал Одэлис, и по тому, как решительно и буднично это было произнесено, Хавьер и его сын могли быть уверены, что он способен хладнокровно убить.
Одэлис Силайо был слишком опасным союзником для Хавьера, чтобы полностью положиться на него и свободно высказывать свои мысли. Поэтому господин Атарес старался не терять бдительности, пусть и сражались они когда-то давно бок о бок. Хавьер видел, что боевой товарищ молодости изменился. Сердце его ожесточилось и очерствело — это не способствовало доверию между ними. Хотя Хавьер и Теодор не могли не быть благодарными ему за то, что дал им приют на своей земле.
— Нужно хорошенько подумать, прежде чем принять решение, — сказал Хавьер. — Но желательно сделать это как можно скорей.
Все умолкли, и ночную тишину нарушал только шум листвы в саду и стрекотание ночных насекомых. «Один из союзников уже подвёл нас, — думал Хавьер, глядя на мерцающую карту Колидерийского королевства. — Но сдаваться слишком рано и слишком поздно просить у короля милости. Мы вступили на путь борьбы, и остаётся только два варианта: победить или умереть»
