Великая дюжина. Адуляровый свет

      Ещё далеко был полдень и нестерпимая жара не повисла пока над городом, накрывая всех его жителей удушающим тяжёлым платком. Море плескалось умиротворённо, даже сонно, но редкие порывы ветра доносили его свежее дыхание до королевского дворца.       На балконе в тени, созданной крышей и разросшимися в пузатых кадках деревцами, можно было укрыться от палящего солнца и в то же время любоваться на море. При этом не видя суетливого города и забыв, что в мире могут существовать иные заботы, кроме метаний и волнений юного сердца.       Здесь на низеньком резном табурете сидела принцесса Лавинда, младшая дочь короля Ренарда, а старшая Армель расчëсывала её золотистые локоны изящным посеребрённым гребнем. Как непохожи были друг на друга две единокровные сёстры и как удивлялись этому все вокруг. Кроме самих королевских дочерей: они с лёгкостью принимали это различие между ними и не находили в нём ничего необычного.       Армель поражала всех холодностью и утончённой красотой: мягким овалом лица, в меру узким прямым носом и миндалевидными льдисто-голубыми глазами. А Лавинду по сложению и суетливым манерам, которые пленяли окружающих своей живостью, можно было принять за простушку, вздумавшую нарядиться принцессой. Младшая сестра была на полголовы ниже, приземиста фигурой, с круглым и по-детски милым личиком, вздёрнутым носиком и большими, вечно любопытными серыми глазами. Единственное, чем они были схожи — волосами цвета созревших пшеничных колосьев, малейший блик солнца на них отливал золотым блеском. Армель казалась всегда строгой и задумчивой, похожей на ровную гладь озера, а Лавинда вечно находилась в движении, точно горный ручей, взгляд её жадно пытался уловить мельчайшие детали окружения, всë запомнить и познать.       Вот и сейчас Лавинда что-то оживлённо рассказывала сестре, норовила всплеснуть руками или резко повернуть голову, а та лишь рассеянно улыбалась и невидящим взглядом высматривала что-то далеко на горизонте. Рука Армель механически держала гребень и проходилась им по волосам сестры, но видно было, что мысли её носились далеко отсюда. Они взмывали ввысь и свободно летели над морем, туда, где не могла она быть сейчас.       — Вот я и думаю: если пошить простое платье, допустим белое, но с ним надеть тот пояс, весь усыпанный камнями. А волосы собрать наверх. Твоему вкусу я всегда доверяю, что скажешь? — обратилась она к сестре и, не услышав в ответ ни слова, обиженно, совсем по-детски поджала губы. — Ну вот, ты совсем меня не слушаешь. Что с тобой?       Лавинда в недоумении развернулась к сестре и застала её всё так же с гребнем в вытянутой руке, с рассеянным взглядом, устремлённым вдаль. Армель чуть вздрогнула, будто кто-то слегка коснулся её плеча, и вышла из этого оцепенения, виновато улыбнувшись. Мысли еë насильно вернули с небес на землю и вновь заперли в золотой клетке.       — О чём ты так задумалась, что даже не пытаешься делать вид, что разговариваешь со мной? — нараспев спросила Лавинда, хитро прищурившись. Ей, как правило, всегда удавалось вкрадчивым голосом и не без помощи милой гримаски на лице выведать у скрытной сестры самые сокровенные её тайны. Причём всё это было в ней естественным и почти детским, но совершенно естественным. Младшей принцессе совсем не присуще было кокетство.       Но сегодня видно было, что Армель не спешила делиться тем, что не давало покоя её мыслям. Она решительно покачала головой, как бы говоря, что никак не может ответить. Молчание только распалило любопытство Лавинды, глаза её загорелись — ведь точно эта задумчивость скрывала какую-то тайну, которую ей не терпелось разгадать. Младшая сестра почти умоляюще воззрилась на старшую, прося рассказать всё как есть, но та лишь плотно сжала губы, словно чтобы с них не сорвался случайно секрет, и отвернулась.       — Я видела у тебя на столе письмо! От кого оно? — продолжила свой шуточный допрос младшая принцесса, выжидающе сложив руки на коленях. Она была почти уверена, что сестра не хочет делиться любовным секретом, а так здорово было бы узнать его. Всë лучше, чем вечная скука богатых покоев и одинаково услужливые поклоны придворных.       — Неужели ты влюбилась? — ахнула Лавинда от пришедшей к ней в голову догадки, которую она поспешила высказать. Зная Армель, она решила, что чем взволнованнее сестра будет всё отрицать, тем ближе она подберётся к истине. А почему бы нет?       — Вот ещё, — тихо рассмеялась Армель, кладя гребень на столик. Однако же голос звучал как ни в чëм не бывало, невозмутимо и спокойно. — Разве есть здесь в кого? И потом, почему, по-твоему, у людей не может быть других мыслей? — ничто в словах принцессы не показывало волнения, и Лавинда сразу отметнула своё предположение и хотела задать ещё вопрос, но Армель опередила её: — Ты ведь знаешь, отец озадачил меня новыми документами.       — Так и быть, поверю тебе, — смилостивилась Лавинда и расправила лёгкую юбку платья, усаживаясь поудобнее, чтобы лучше видеть сестру. С шутливой серьёзностью она сказала: — Будем считать, что тебя так беспокоят южные границы. А если что, когда ты полюбишь кого-нибудь, мне хотелось бы первой узнать, кто этот несчастный.       Услышав последнее от кого-нибудь другого или если бы произнесено оно было не таким беззаботным тоном, Армель наверняка обиделась бы, но теперь глаза её весело засветились, она не смогла удержать добродушного смеха. Лавинда, глядя на неё, тоже невольно рассмеялась, радуясь, что смогла хоть немного развеять тяжёлые мысли сестры. Отчего-то на душе их было неспокойно перед предстоящим отъездом отца, как бы холоден он ни вёл себя подчас, он был их родным отцом. Забота его была суровой, но грела порой теплее весеннего солнца.       Он раньше покидал их и на более долгое время, отправляясь в военные походы на юг, однако это простое, казалось бы, путешествие в новую крепость вселяло в принцесс беспокойство. Однако жизнь во дворце шла своим чередом, вскоре началась подготовка к празднику, который поручил устроить перед отъездом король, дабы развлечь заскучавших принцесс. К торжеству готовились и в городе — праздновали блестящую победу колидерийских воинов в Михрелии. Кто-то даже принимал это за добрый знак того, что война скоро закончится и наступит долгожданный благословенный мир, и все непременно наладится.

***

      Катрин привыкла просыпаться незадолго до ударов дворцового колокола, настойчиво призывающего начать новый день. Лучи мягкого утреннего солнца уже проникали в это время в комнату, разбегаясь по полу и по бежевым стенам, окрашивая всё вокруг золотистым цветом. То время, когда можно было просто лежать в кровати, прислушиваясь к бодрому щебетанию птиц и шуршанию зелёной листвы, девушка любила больше всего, ведь оно принадлежало только ей.       Мысль о том, что для неё снова наконец-то выдались мгновения, в которые никто не вправе был её потревожить, заставляла Катрин хитро улыбнуться, словно это был её маленький секрет. Но потом раздавались мерные громкие удары, заставляющие вздрогнуть от неожиданности, и пока сердце напугано трепетало, в памяти всплывали все рутинные заботы, которыми была наполнена жизнь во дворце, и на душе становилось невыносимо тоскливо.       В это утро ощущение однообразия жизни и скованности всевозможными запретами, душное чувство заточения в богато украшенной клетке, мысли о ничтожности и бесполезности всех мелких поручений навалились на Катрин разом так, что голова уже после пробуждения казалась налитой свинцом. Девушка со стоном обхватила виски руками. Сегодня же очередной урок по истории, а она как всегда некстати разбитая с самого утра. Пока она умывалась из маленького серебряного кувшина, пыталась собрать в памяти разрозненные сведения о деяниях второго короля Гратина, которые ей удалось запомнились. Девушка в отчаянии осознала, что не помнит ровным счëтом ничего, кроме того, что у того была рыжая борода, что он со своим войском перебирался на ту сторону Блуждающего пролива и что обладал суровым нравом — разве этого достаточно? Вихрем в пульсирующей голове носились даты, ну как их все упомнить!       И тут её осенило: сегодня же ей не нужно будет идти в класс, ведь им с Шансиль сказали прийти в золотую залу. Попросят сыграть, показать свои умения, и тогда, может быть, ей позволят сыграть для самой королевской семьи. Увидеть их, хоть бы и издалека.       Волнение Катрин сжало ей горло цепкими лапами, она постаралась глубже дышать, чтобы избавиться от этого ощущения, но попытки были тщетны. «В таком состоянии у меня точно ничего не выйдет. Лучший способ успокоиться — заняться чем-нибудь. Должно обязательно помочь», — убеждала себя девушка, беря в руки бледно-золотое форменное платье.       Катрин представляла и проговаривала про себя, что бы ей сказала мама, чтобы успокоить, и постепенно замечала, как тревога стала отступать.       Из коридора уже доносились обрывки оживлённых разговоров фрейлин и другой прислуги, звуки шагов и едва различимый шорох платьев. Порыв ветра донёс из окна свежий запах моря и цветов, и девушка посчитала это знаком именно сейчас выходить. Немыслимо было опаздывать на первую репетицию. С Шансиль они условились встретиться во внутреннем дворике, рядом с фонтаном, и Катрин быстрым шагом направилась туда, не желая заставлять подругу ждать.       Строго говоря, Катрин признавалась себе, что не вполне может назвать Шансиль своим другом. Она искренне бы хотела этого, но что-то в поведении той настораживало. Девушка каждый раз невольно замечала краем глаза, как менялась в лице подруга, если Катрин мельком похвалят на уроке, а её нет, какими жадными глазами рассматривала её медальон, как постоянно говорила, что комната у неё куда приятнее. Юная Дюкарель старалась убеждать себя, что ничего такого в этом нет и, возможно, она преувеличивает, но недоверие не желало отступать. Как бы то ни было, получалось так, что с Шансиль Катрин проводила больше всего времени. И вот снова они оказались рядом для подготовки к празднику.       Фрейлин и других прислужниц при дворе собрали в большой круглой зале. У Катрин перехватило дыхание от восторга, едва они переступили её порог. Трудно было поверить, что это великолепие создали люди, а не высшие силы. Стены всего помещения выполнены были всё в том же белом камне с лёгким золотистым оттенком, а изящные колонны, испещрённые мелким узором, подпирали купольные своды. В стенах виднелись выделанные под светильники специальные ниши, и можно было представить, насколько красива зала вечером, в таинственном свете свечей.       Сейчас же из окон под самым потолком лился обильными потоками солнечный свет, спрыгивая на белоснежный пол с расходящимся кругами растительными узорами и разлетаясь по всему помещению. Впереди находилось возвышение, к которому вели настолько старательно начищенные до блеска ступени, что Катрин ужаснулась, как можно не поскользнуться на них.       Они расселись по низким золотистым пуфам, расставленным полукругом, от волнения почти не переговариваясь. Торжественная красота зала ошеломляла, и Катрин с нескрываемым восторгом глядела на этот бесконечно высокий потолок, и все вокруг казалось поистине волшебным, а тревоги такими пустыми и жалкими по сравнению с красотой.       В помещении стало совсем тихо, что казалось, можно было расслышать далекий шум прибоя, когда вошëл щеголевато одетый молодой мужчина со столь же нарядным сопровождением. Интересно, что он опоздал, будто нарочно дал им время осмотреться. Девушки с любопытством обернулись. То был, видно, главный придворный музыкант. Худощавый мужчина неопределенного возраста с острой бородкой нëс под мышкой кипы каких-то бумаг, а в другой руке — лютню весьма тонкой работы, корпус которой выполнен был из золотистой древесины и украшен едва заметной изящной росписью. Юные придворные дамы тихонько перешептывались о том, сколько мог стоить подобный инструмент. Однако вскоре они вновь притихли и стали терпеливо ждать, когда к ним обратятся.       — Рад приветствовать вас этим утром, прекрасные дамы, — начал главный музыкант. Голос его отражался от золотых стен и рассыпался вокруг торжественной мелодией. — Вас мне рекомендовали как лучших учениц на музыкальных классах, поэтому надеюсь, что вы украсите собой предстоящий праздник и усладите наш слух искусной игрой.       Шансиль на эти слова довольно вскинула подбородок, но тут же спрятала взгляд, едва встретившись глазами с музыкантом. Катрин лишь слегка улыбнулась на подобные слова. Они показались ей приторно-любезными, как и сам голос придворного. Он изящно, будто в непринужденном танце, достал листы бумаги с прописанными на них неврелами* и раздал каждой девушке. Все снова зашептали, переворачивая записи и оценивая, насколько сложная им досталась партия. Шансиль оглядела свой лист и поджала губы не то недовольно, не то испуганно. Затем придворным дамам преподнесли инструменты, что должны будут запеть в их руках. Музыкой, достойной короля и его окружения.       В руки Катрин вложили лютню, и она, бережно держа еë, будто та могла испариться от неосторожного прикосновения, с восхищением осмотрела, для пробы дотронулась до струн. Инструмент нуждался в настройке, но был выполнен прекрасно. Едва ли был на свете человек счастливее неë в этот момент. Как здорово, что можно будет сыграть для королевской династии и хотя бы издалека взглянуть на принцесс. А вдруг… Нет, мысль глупая. Но всë же, вдруг удастся с ними заговорить!       Юная госпожа Дюкарель рассматривала инструмент и ничего не замечала вокруг себя, пока голос придворного музыканта не вернул еë в реальность. Она для верности зажмурилась и слегка удивлённо огляделась, стало даже стыдно за свою несобранность.       Всех попросили по очереди сыграть маленький отрывок. Придворный музыкант хвалил всех почти одинаково, хотя выглядел так, будто в каждой видел недостатки и прикидывал, как их исправить.       — Изучите мелодии до завтра, нам нужно без промедления начинать репетиции, — произнëс он с бесцветно-вежливой улыбкой и слегка поклонился всем, как требовал дворцовый этикет.       Катрин кивнула на эти слова, скорее подбадривая саму себя. Не важно, насколько долгая предстоит подготовка, насколько сложны мелодии для исполнения: сейчас сердце еë переполнено было воодушевлением и невероятной силой, которая, как иногда кажется, может даже приподнять над землëй.       В ней поселилась уверенность, что все пройдëт как нельзя гладко. Поскорей бы настал день праздника, когда можно будет проявить себя и увидеть посреди этой утомительной рутины что-то поистине прекрасное!