***
Квартира генерала встречает полуночных посетителей мраком и холодом места, в котором никто давненько не появлялся. Если бы Сергей был чуть более поэтичен, он назвал бы это склепом — только на подобные цели и годится. Угрюмо ухмыльнувшись собственным мыслям, Костенко легонько отталкивает от входной двери Пашу, который светит обреченностью в глазах, даже не думая протестовать. Сергей обстоятельно закрывая двери, радуясь, что изнутри квартира закрывается не только на защелку, убирает ключ в передний карман — подальше от чужих глаз. Павел проводит все движение взглядом, тяжко сглатывая, но ни слова не произносит. Он вообще с самой набережной через чур тихий, думается Сергею, но осмыслять и раскладывать это по полочкам в собственной голове мужчина напрочь отказывается. Сейчас достаточно неподтвержденных предположений, которые стоит проверить. — Чего встал? — спрашивает отчего-то грубо. Паша резко переводит взгляд на лицо генерала и часто-часто моргает. — Проходи, сядь пока что в гостиной. Наблюдать за поведением мальца уже входит в привычку и получается как-то машинально, Сергей это даже не отслеживает, лишь на периферии сознания отмечая, что следит за каждым движением. Внимательно и неотрывно. Вершинин на ватных ногах проходит внутрь, где-то посередине коридора стягивая с ног кроссовки, и оставляя их валяться там же, кажется, даже этого не замечая. Как только светлая макушка скрывается в указанном направлении, Сергей крепко прикладывается головой о дверь: что же я творю-то? Паша не видящим взглядом осматривает комнату, отмечая подчеркнутую строгость и минимализм. В стиле Костенко, думается Паше. Он бы мог еще много чего подумать, отметить, решить и спланировать, но он сейчас не здесь. Не в этой выполненной в черно-белых тонах уютной комнате. Паша сейчас в далеком советском союзе, в квартире бывшего-капитана-кгб, вместе с разозленным и отчего-то его все еще не убившим Костенко. Паша сейчас глубоко в своих воспоминаниях, проваливаясь в них все глубже. — Я часто оставлял ключи на работе, поэтому завел дубликат, — зачем-то рассказывает Костенко, пропуская Пашу вперед, словно радушный хозяин. Только смотрит тем самым взглядом, который все пытки мира обещает за попытку хоть как-то планам помешать. Паша правда не понимает, что он тут делает. В незнакомой квартире с почти незнакомым человеком. — Проходи, — словно они друзья школьные, а не волей судьбы сведенные практически враги, — Можешь посушить на батарее носки, ботинки, — Паша не видит, но чувствует, что его провожают каким-то нездорово заинтересованным взглядом, что волосы на загривке дыбом встают. Интуиции Паша доверять не привык, но сейчас отчего-то очень хочется начать такую традицию. И бежать из этой квартиры так далеко, как только смогут унести собственные ноги. И пусть на улицах советского союза, в котором он сейчас один из самых разыскиваемых преступников, для него не будет безопасно, здесь оставаться тревожно, рискованно и откровенно жутко. — Сядь там, — указывая на старый, но аккуратный диван, кивает Костенко, скрываясь в одной из дверей. — Я щас, — слышит Паша из, предположительно, кухни. В голове мелькает мысль, что можно было бы сорваться с удобного дивана. Паша считает, сколько секунд ему понадобится, чтоб добраться до входной двери, открыть защелку и выбраться на лестничную клетку. Сколько времени ему понадобится, чтоб оказаться на улице и затеряться в безмолвном ночном городе… Нет, необходимых секунд у него не будет. Поймают, скрутят и, чего доброго, отправят пулю прямиком промеж глаз. — А сейчас ты кто? — спрашивает, пытаясь придать голосу как можно более безэмоциональный оттенок. Словно нет всех этих чувств, что душу разъедают. — Частное охранное предприятие, в Харькове, — с непонятной интонацией отвечает Костенко. — Бандит? — вопрос бестактный, наверное, но Паше интересно с кем он имеет дело. Что это не богобоязненный гражданин понять не трудно, но подтверждение хочется услышать от самого мужчины. Чтобы не грызла совесть за все, что Паша сделал.За все, что еще собирается сделать. — Да, благодаря тебе. — Взгляд Сергея нечитаемый. Там не то чтобы ненавистью затапливает, там буря противоречивых эмоций. — А че так смотришь? — дерзит скорее от тревоги, чем от желания что-то доказать, желая чтобы этот пристальный взгляд с неприкрытым интересом нашел новую цель. — Понравился, — без тени улыбки отвечают ему и одаривают таким взглядом, что щеки краснеют. Прикосновение к собственному плечу вырывает Павла из собственных размышлений. Он, почти не соображая, пытается отскочить куда-нибудь подальше от провоцирующего панику фактора, но рука крепко удерживает за плечо. Костенко смотрит каким-то напряженным взглядом и не думает даже отпускать, ограничивая любое движение. Ничего больше генерал не предпринимает и Паша, понимая всю иррациональность своих реакций, пытается восстановить дыхание и вернуть самообладание. Получается с трудом хотя бы оттого, что пристальный взгляд в глаза и приподнятая в немом вопросе бровь Костенко не способствуют душевному равновесию. Паша медленно закипает, совершенно не понимая, чего от него ждут. Справедливо рассудив, что игрой в гляделки ничего они не добьются, тихо и грубовато от нехватки воздуха — и когда только дыхание успел задержать — спрашивает: — Ты что делаешь? — выразительно смотрит на все еще удерживающую его руку, неспешно переводя взгляд на ее нерадивого хозяина. — Ты минут на десять из реальности выпал, — поясняет свое поведение Костенко, отходя наконец на пару шагов и отпуская Вершинина, отчего тот выдыхает и прикрывает глаза. «Опасности нет, — пытается убедить себя Павел, — это совершенно другой человек, » — сам себе не верит, хоть и отчаянно пытается. — Не реагировал ни на что, — продолжает генерал, усаживаясь на кресло аккурат напротив. Смотрит с какой-то тонкой усмешкой и легким прищуром. Как будто самую душу пытается разглядеть и на все свои вопросы оттуда ответы вытянуть. — Надо твои раны обработать — кровоточат. Проговаривает, наконец отрываясь от рассматривания уставшего и помятого лица парнишки. Только сейчас Паша замечает, что рядом, на стеклянном столике, стоит домашняя аптечка, которую генерал предусмотрительно принес из ванной комнаты, очевидно. Все содержимое небольшого сундучка с медикаментами подвергаются тщательному осмотру на предмет веществ, что могут существенно навредить. Павел искренне уверен, что в умелых руках генерала ФСБ каждая вещица в этой комнате — даже ватный, мать его, диск — может стать смертоносным орудием. — Мне тебя убивать сейчас ни к чему, — закатывая глаза, резко обрывает его интересное занятие Сергей. Мужчина понимает, что Паша не должен ему бесконечно доверять, но и это откровенное неверие начинает бесить. С самой их первой встречи он ни разу не сделал ничего, что пацану навредить бы могло, а тот шарахается от каждого движения. — Я могу сам, — пытается возразить Вершинин, отчаянно избегая лишнего контакта с Костенко. — Сам ты себе глаз выжжешь или еще чего похуже сделаешь, — обрывают его. Павел думает что Вселенная — та еще юмористка. В каждой из реальностей, в каждом из временных промежутков они с Сергеем притягиваются друг к другу как магниты. Как кто-то, кто связан чем-то посильнее ненависти и жажды мести. Чем-то, что даже любви, пожалуй, сильнее будет. Спустя несколько напряжённых секунд, Паша робко кивает, отчего-то желая хоть на мгновение, но довериться. Взять передышку и успокоиться. Он закрывает глаза, приподнимая лицо для лучшего доступа, отдаваясь на время во власть Костенко. Сергей матерится про себя на выдохе. Потому что сейчас пацан выглядит таким беззащитным, уязвимым и слабым. Потому что Паша облизывает губы через каждые пару секунд, отчего Сергей совсем не прилично отвлекается, залипая на этом простом движении. То ли за эти пару дней Вершинин настолько плотно засел в его голове, вытесняя все остальные образы, то ли просто природным магнетизмом обладает, но сейчас хотелось вовсе не обработкой его боевых ранений заниматься. Сергей с нажимом проводит руками по лицу, сгоняя неуместные видения в собственной голове, и обмакивает, наконец, кусочек ваты в спиртовом растворе. Первой обработке подвергается глубокая рана над бровью, затем нос: Паша шипит, стискивая челюсти и сжимая руки в кулак, сквозь зубы шепчет что-то нецензурное, но терпит. Сергей методично проходится по каждой ссадине, по каждой ранке, пусть некоторые из них и внимания не стоят — царапины. Когда пропитанная раствором ватка касается рассеченной губы да там и останавливается, Павел резко открывает глаза. Смотрит напряженно, выискивая какие-то только ему известные знаки. Сергей от этого испытующего взгляда в десяти сантиметрах от собственного лица замирает, не в силах руки от разбитых губ отнять. Хотя следовало бы, по крайней мере испугавшись своей реакции на пацана, вчерашнего ребенка. Стоило бы отойти подальше, вызвать бойцов и отправить Вершинина в самые далёкие камеры ФСБ с последующей передачей дела кому-то другому. Стоило бы спрятать парня от себя подальше, чтобы не натворить чего ненароком. Стоило бы… Не отдавая отчета в своих действиях, проводит большим пальцем по контуру губ; касается порозовевшей скулы, поглаживая. Придвигается ближе, едва не касаясь губами чужих губ, ловя сорванное дыхание. Почти чувствует вкус этих губ, которые необъяснимо притягивают. Заглядывая в Пашины глаза, мгновенно отшатывается от пацана. Тот смотрит в ответ остекленевшим взглядом, дышит через раз и даже не моргает, уходя куда-то в глубины своего сознания. Отстраняясь и изолируясь — будто и не здесь. — Черт, — зло выплевывает Сергей, раздражаясь и на себя, и на Пашу отчего-то, — прости, парень, — говорит. Отворачивается, чтоб привести свое дыхание в порядок, прислушиваясь к чужому. «Что ты делаешь?» — спрашивает сам себя, не находя ответа. Судорожно начинает собирать медикаменты, пытаясь отвлечься хотя бы на это — получается с трудом. Поспешно срывается в ванную, прихватывая с собой аптечку. Оказываясь в безопасном расстоянии от внезапно привлекательного пацана, Сергей с силой ударяет себя по лбу. Вершинину, судя по всему его поведению, и так пришлось пережить черти что, а тут еще это. Сергей облокачивается руками на раковину, вглядываясь в собственное отражение: сам бы испугался, если бы увидел. Сейчас он выглядит неуловимо по-хищному. Неудивительно, что Паша замер, как кролик перед удавом. «Ты с ума сходишь с этим мальцом, » — говорит сам себе Костенко, для убедительности кивая головой. Он еще некоторое время вглядывается в собственное отражение в поисках причин для подобного поведения — не находит. Понимая, что сейчас есть проблемы важнее, откладывает данный вопрос в долгий ящик — потом разберется. Умывается ледяной водой, приводя себя в чувства — не помогает. «Ладно, — думает, — прорвемся, чтоб его». — Не бери это в голову, — говорит, выходя из ванной и напряжённо потирая переносицу. Паша поднимает обеспокоенный взгляд, внимательно рассматривая лицо Костенко, по которому медленно скатываются маленькие ледяные капли, убегая куда-то за ворот белой рубашки. Что-то пытается отыскать в сведенных бровях, в напряжённом взгляде, в поджатых губах… Наконец, согласившись с какими-то своими мыслями, кивает — тревожность в глазах даже не уменьшается. — Есть будешь? — переводит тему Сергей, однако понимая, что пацан должен быть голодным как волк: сколько он там не ел? два дня? три? больше? — Пойдем, — говорит, кивая в сторону кухни. Паша машинально поднимается, кажется, даже не вникая в суть вопроса, и отправляется вслед за гостеприимным хозяином дома.***
Спустя час, пока Паша ковыряется в своей тарелке, не рискуя отправить хотя бы кусочек пищи в рот, Костенко судорожно размышляет, с чего начать разговор. Мысли путаются, не желая выстраиваться в логичное предложение, которое было бы не стыдно вслух произнести. Сергей смотрит на парня: тот носом в тарелку клюет, флегматично перемешивая пасту. Вымотанный, запутавшийся, испуганный. В таком состоянии адекватных ответов он дать явно не может, думается генералу. Он глубоко вздыхает, растирая рукой висок — размышляет. Наконец, что-то для себя решив, Сергей нагло отбирает тарелку, в которой Паша собирался пойти на сотый заход вилкой по керамическим стенкам, и убирает ее подальше. Павел поднимает голову, медленно-медленно моргая. — Свалился же на голову. Пойдем, горе, — выдыхает Сергей, ухватываясь за футболку пацана, и тянет его за собой. Паша непонимающе хмурится, но покорно идет следом: есть все равно не хочется. Паша медленно переставляет ноги, сосредоточившись на том, чтобы в них же и не запутаться — совсем засыпает. Апатично крутит по сторонам головой, не задерживаясь взглядом на чем-то особо. С трудом открывает глаза после очередного взмаха ресниц — такие тяжелые. Костенко приходится практически на себе его в гостиную тащить — настолько парень отрешен сейчас от реальности. — … ить надо, Паш, — с трудом разбирает Павел окончание фразы сквозь проваливающееся в сон сознание. Он покорно кивает, соглашаясь с чем бы то ни было, прикрывая глаза. В голове появляется смутная тревога, едва пробиваясь в засыпающий разум, когда футболка чужими руками тянется куда-то вверх. Вершинин хмурится, открывая глаза и сосредотачиваясь на манипуляциях Сергея с его, Пашиной, одеждой. Соображать быстро и чётко получается… сомнительно, и Паша не уверен, что все сейчас происходящее не плод его сознания, воспаленного и измученного. Однако, собрав в кучу собственные разбегающиеся мысли, все же спрашивает: — Что ты… — и прерывается под тяжёлым взглядом и внезапным ответом, который в этой реальности получить не ожидал никак: — Раздевайся.