Красной нитью

       Паша весь напряженный, как струна. Его потряхивает так, что зуб на зуб не попадает, но он упрямо смотрит на нависшего над ним Костенко с вызовом во взгляде. Напрашивается, чтоб его, словно не понимает: в этой квартире они вдвоем, и если Сергей сейчас сорвется, поддаваясь на провокации глупого пацана… Чем может закончиться сегодняшняя ночь, догадаться не сложно. Мужчина изо всех сил сжимает зубы, пытаясь отогнать от себя практически осязаемые видения, будоражащие сознание.        Помогать удержать разум Паша совершенно не собирается. Прижимается ближе, выгибаясь на кровати дугой, притираясь к и так недвусмысленно отреагировавшему на подобные выкрутасы генералу. С ума сводит, паршивец. Где-то над левым плечом демоны шепчут, что напросился мальчик сам, что он этого жаждет и просит, что сделать его сейчас своим — проще простого. Сергей с трудом удерживается от шага в пропасть, где рассудок уступает низменным желаниям. — Паша, мать твою, в себя приди. — твердо проговаривает Костенко в лицо не успокаивающемуся пацану. — Ты понимаешь хоть, что творишь?        Вершинин не понимает, абсолютно. Смотрит совершенно дикими, ничего не осознающими глазами, дышит сквозь приоткрытые губы, тяжело и громко. Костенко требуется титаническое усилие, чтобы к этим самым губам с поцелуем не припасть — крыша едет, счастливо помахивая ладошкой откуда-то издалека. Что там себе напридумывал Павел, самоизолировавшись на весь вечер, часами в собственной голове копаясь, сплошь непонятно. Что в голове у пацана каша полная, Сергей знал давно, но чтоб настолько — даже не догадывался. — Ты у меня в голове, — тихо шепчет Паша, вынуждая генерала наклониться к нему до непозволительной близости, чтобы расслышать тихий сбивчивый шепот, — я так устал от этого. — Сергей вздыхает, примерно понимая, что Вершинин сейчас во власти своих кошмаров наяву. Что не осознает совершенно, где находится и кому предлагает… такое. Как объяснить тревожному парнишке, что он совсем не тот, кто причинил ему столько боли, Костенко ума не приложит. — Пожалуйста, — продолжает Павел каким-то сорвано-болезненным голосом, выдыхая эту свою просьбу в самые губы напряженного генерала. — Паш, я же не железный, — тихо проговаривает Костенко, балансируя на рубеже безумия, отчаянно пытаясь не сорваться и не сделать то, о чем его так настойчиво просят. Мысль о том, чтобы подчиниться этой мольбе, отдаться на волю своим желаниям, приятна до одержимости, только пришедший в себя пацан на завтра не оценит рвения генерала удовлетворять его полоумные просьбы. — Я спать не могу, — словно в пустоту шепчет, совершенно не слыша увещеваний генерала, — есть не могу, — глубоко погруженный в собственные мысли. Уязвимый и потерянный. Вдребезги разбитый. Паша думает, что психология должна сработать. Эффект замещения, мать его: неприемлемое — неприемлемым. Если это разум его, наизнанку вывернутый, к равновесию вернет, он готов гордость свою в самые дальние уголки сознания запихнуть. — Сергей, пожалуйста.        Что в большей степени толкает его в пропасть — тихий умоляющий шепот или то, с каким отчаянием произносится его имя — Костенко с уверенностью сказать не может. Только спустя секунду он прижимается к сухим губам распластанного под ним Вершинина. Это простое прикосновение отдается покалыванием во всех частях тела, словно током прошибая насквозь. На большее Сергей не претендует, но, когда Паша с тихим выдохом приоткрывает рот, сознание приказывает долго жить. Это какая-то магия, не иначе. С отчаянием утопающего Сергей припадает к этим притягательным губам, проводя языком по нижней, через секунду осторожно прикусывая ее зубами. Пацан под ним напрягается еще больше, крепко зажмуривая глаза, и боясь даже пошевелиться. Сергей чувствует, как сильно бьется Пашино сердце, резонируя в грудной клетке самого мужчины мощными быстрыми толчками сердечной мышцы. Отпуская уже покрасневшие от сильной хватки запястья, Костенко трепетно проводит по щеке Павла, едва касаясь теплой кожи двумя пальцами. Слегка поддевая костяшкой подбородок, приподнимает голову замершего парня, мокро целует в губы, облизывая каждую поочередно, словно вкуснейшее лакомство, что ему доводилось пробовать в жизни. Вершинин дышит через раз, хватая воздух мелкими глотками между горячими поцелуями, и его настолько мало, что голова начинает кружиться. Паша кладет освобожденные руки на плечи генерала, пытаясь остановить напор, да так их и оставляет там, когда его вовлекают в очередной поцелуй, который выбивает последние разумные мысли из головы. Из груди вырывается едва слышный полустон, обрываясь на середине выдоха Пашиными усилиями. «Чувствительный, » — пролетают в голове слова прошлой версии генерала, приводя к дрожи во всем теле. Костенко принимает это на свой счет, как-то на собственный лад истолковывая. — Лучше нам прямо сейчас прекратить, — низким хриплым голосом говорит Сергей, приводя дыхание в норму, пытаясь вернуть свой разум. Выходит с трудом: Паша раскрасневшийся, тяжело дышащий, всем своим видом умоляющий о продолжении. Воплощение греха и порока, не иначе. Он фокусирует взгляд на Костенко, притягивая его за плечи ближе, не позволяя отстраниться и на сантиметр. — Паш, если мы продолжим, я уже не остановлюсь, — максимально честно оповещает Вершинина Сергей, предостерегая от необдуманных действий, слегка толкаясь вперед, чтобы пацан точно понял, на что нарывается.        Костенко никак не ожидает, что Павел, до предела зажмурив глаза, выдохнет тяжело и, чуть приподнимаясь с опорой на его плечи, прошепчет прямо на ухо: — Я этого и добиваюсь, — и упадет обратно на кровать, все еще не размыкая глаз. Сумасшедший. Вспоминая все, через что пришлось пройти Вершинину, Сергей даже не удивляется его крайней неадекватности. Он на несколько секунд замирает, обдумывая свои дальнейшие действия. С одной стороны, нужно бы выгнать пацана из своей кровати, отправляя спать куда-нибудь подальше, чтоб не искушал одним своим видом. А с другой… в иной раз подобного шанса может не предоставиться. И Костенко может сколько угодно убеждать перепуганного пацана, что ничего похожего на то, что с ним делала его альтернативная версия, совершать не собирается… Только во снах он уже вот который день видит разбитого пацана, извивающегося под его прикосновениями и умоляющего о продолжении. Сдаваясь на милость колдовскому очарованию, Сергей без страховки прыгает в бездну, поддаваясь своим желаниям. Прости меня, отче, ибо я собираюсь согрешить… — Я предупреждал, — тихо шепчет Костенко на ухо притихшему пацану, ожидающему его решения, и вновь целует мягкие искусанные губы, вынуждая Пашу сжаться не то от страха, не то от предвкушения. И Сергею искренне хочется верить, что от второго. Прикасаясь губами к длинной мальчишеской шее, Костенко медленно проводит цепочку едва уловимых влажных поцелуев, и Паша выдыхает через стиснутые зубы. Ухмыляясь в поцелуй, Сергей прикусывает кожу в чувствительном местечке, посылая табун мурашек, заставляя Павла вздрогнуть всем телом — отзывчивый. Не отказывая себе в таком удовольствии, еще раз повторяет маневр, внимательно отслеживая реакцию Павла на каждое прикосновение. Тот жмурится, дышит тяжело, вдыхая через раз, и упрямо сжимает губы — словно блок какой-то. Отпусти же себя. Не мучайся.       Раздвигая сжатые бедра пацана, Сергей аккуратно укладывается между ними, отмечая, как идеально подходят они друг другу, словно этот Вершинин вылеплен для него, под него. И пусть гореть ему в геенне огненной за то, что сейчас произойдет, он готов пойти на это. С силой проводя руками вверх от тазовых косточек до груди, Костенко едва удерживает в себе предвкушающий стон. «Твою же мать, — думает он, — твою мать». Пацан за несколько дней знакомства завладел всеми его мыслями, заставляя терять рассудок. Сергей на секунду представил, что было бы, знай он Пашу намного-намного дольше, с самого его рождения. Окажись он на месте альтернативной версии себя. Ему хочется верить, что он бы сохранил самообладание. Что не попытался бы при первой же возможности пацаном овладеть. Уверенности в этом нет ни капельки.        У Паши пульс частит так, что, кажется, с таким напряжением сосуды вскоре не справятся. Костенко смотрит на него, встревоженного и побледневшего. На его заломленные в страдании брови, на крепко зажмуренные глаза, полуоткрытый рот. Он смотрит на побелевшие костяшки рук, крепко сжимающих покрывало, на наморщенный лоб и часто вздымающуюся грудь. Пацан сжимает зубы и свои чувства пинком подальше загоняет. Сергей раздраженно выдыхает, вынуждая Пашу открыть глаза и настороженно посмотреть на него. — Если ты хочешь, чтоб я сделал это, — грубовато говорит Костенко, — то все будет по-моему.        Он неприятно удивляется страху, мелькнувшему в глазах Паши, и тому, как он сжимается, словно готовый убежать из этой комнаты. Сергей инстинктивно крепче вцепляется в стройные бедра, удерживая пацана на месте, заставляя волноваться еще сильнее. Он примерно понимает, какие ужасы успел напридумывать себе Вершинин за те несколько секунд. Какие грязные и страшные мысли пролетели у него в голове, воскрешая в памяти все те отвратительные вещи, которые ему успелось пережить. — Я не сделаю тебе больно, — с непоколебимой уверенностью в голосе убеждает Сергей перепуганного Павла, что с непонятным блеском в глазах пялится в потолок, наверняка сдерживая слезы. Паша горько усмехается, потому что… Тогда больно тоже не было. Ему до ужаса хочется бросить всю эту затею, оттолкнуть подальше разошедшегося генерала и сбежать подобру-поздорову. Только кошмары, смиренно выжидающие сейчас в каждом уголке сознания, не отступят сами собой, будут изводить и мучить. Только Зона, утихомирившаяся, словно этого и добиваясь, будет вопить, захватывать разум, совсем с ума сведет.        Сергей запускает руки под футболку, едва касаясь пальцами покрывшихся мурашками боков. Аккуратно задирает мешающий кусочек ткани, и Паша покорно приподнимается, не мешая снять с него этот предмет гардероба. Он словно и не тут вовсе, позволяет сделать с собой, что Сергею вздумается, и от этого крыша слетает в два счета — такой послушный, уступчивый. Да, пожалуй, Костенко мог понять мужчину, у которого от этого парня тормоза отказали напрочь.        Сергей проводит ладонью по голому животу, плавно переходя на грудь, не слишком сильно, но ощутимо. Он медленно опускается ниже, целуя Пашу куда-то в район солнечного сплетения, твердо намереваясь всю эту его затравленность из глаз поцелуями да касаниями изгнать. Заставить пацана стонать и дрожать от нетерпения, заставить его хотеть по-настоящему. Проводит дорожку из мокрых поцелуев вниз, останавливаясь у пояса домашних шорт, заставляя Пашу сорвано выдохнуть. Костенко умело подводит его к невменяемости: ощущения кричат, требуя продолжения, а разум противится, все еще находясь где-то в старой квартире капитана КГБ.        Паше от обреченности хочется то ли плакать, то ли выть. Сергей творит с его телом какие-то неописуемые вещи: сжимает, кусает, целует и трогает все, до чего дотягивается. Вершинина это с ума сводит, потому как не реагировать не получается, а реагировать… до исступления страшно. Он даже не замечает, как остается нагой абсолютно, распластанный на кровати генерала ФСБ. Только тогда начинает накатывать понимание, на что он сам же себя и подписал. Внутри все скручивает от ужаса и желания, которые в невероятный какой-то коктейль сплетаются, изнутри разрывая своей противоречивостью. Паша испуганно замирает, не сводя широко распахнутых глаз с Костенко. Тот, как-то успокаивающе-одобрительно улыбнувшись, стягивает с себя остатки одежды, равняясь с Пашей по наготе. — Перевернешься? — хрипло спрашивает Костенко, поглаживая Павла по бедру. Глаза у Вершинина округляются моментально, он всем своим видом выражает сущий ужас, в отрицании мотая головой так, словно от этого его жизнь зависит. Сергей со злостью выдыхает сквозь зубы, мечтая убить человека, заставившего его пацана бояться. Он готов всадить всю обойму в лицо ублюдка, лишь бы не видеть у Паши этого затравленного взгляда, этих поблескивающих слез, этой напряженности во всех мышцах. — Ладно, — шепчет едва слышно, соглашаясь с условиями. Оглядывается вокруг, подсовывает под бедра Вершинина подушку, приподнимая его таз. С наслаждением проводит по голым ногам, чуть наклоняясь к замершему парню, оставляет поцелуй где-то на уровне ключицы.        Выдавливая на руку лубрикант, слегка растирает его между пальцами, опуская их к соблазнительно сжавшемуся колечку мышц. Слегка массируя, надавливает проникая одним пальцем, выбивая из Паши неясный выдох. Сергей водит пальцем, растягивая с трудом поддающиеся стеночки, поворачивает запястье, пытаясь найти необходимую точку. Когда ему это удается, Павла на кровати подкидывает, словно от удара током. Костенко утешительно целует его, куда придется, проталкивая второй палец, третий, разводя их, подготавливая под себя пленительное тело. Паша инстинктивно пытается отползти куда-то, уйти от прикосновений, но держат его крепко, одной рукой придавливая к кровати. «Да, — думает он как-то горько, — тебя же предупреждали». Сергей нарочно каждый раз задевает чувствительный бугорок, посылая по телу Вершинина разряды. Тот часто хлопает ресницами, смотрит в потолок, сжимает губы, всхлипывает даже едва слышно.        То, как Паша ерзает, на кровати выгибаясь, становится каким-то невыносимым зрелищем, прошивая импульсами возбуждения до предела. Сил терпеть больше не остается. Сергей размазывает смазку по члену, приставляя и направляя его, толкается мягко и осторожно, боясь причинить и так поломанному пацану боль. Вершинин выдыхает резко через нос, подается назад, даже не понимая этого. Сергей аккуратно прихватывает его за бедра, удерживая на месте, гладит вздрагивающее тело. Оказываясь полностью внутри со стоном, ловит зрительный контакт, подносит к лицу руку Паши, целует его в запястье, посылая мурашки по всему телу.        Паша часто облизывает постоянно пересыхающие губы, брови заламывает мученически, но ни слова не произносит, ни стона недовольного даже. Губы упрямо сжимает, и глаза все время отвести пытается. Ему и больно, и хорошо одновременно, и стыдно до ужаса. Потому что на этот раз уже сам напросился, позволил делать с собой все эти ужасные вещи. Потому что Костенко двигается в нем медленными, глубокими толчками, до самой души, кажется, доставая, постоянно проезжаясь членом по простате, и хочется от удовольствия стонать до оглушения. Только стоны эти Паша глубоко внутри гасит, ни одному не позволяя прорваться. А потом Сергей толкается как-то по-особенному, делая необычайно приятно, и Павел сдается, выдыхая нежеланный стон сквозь зубы.        Сергею от этого крышу сносит. От того, как Паша хватает открытым ртом воздух. Как выгибается, подаваясь навстречу, как низко стонет, как губы кусает. Костенко шепчет ему какие-то успокаивающие глупости, ускоряясь, не в силах сдерживаться. Крепко вцепляется в скользкие бедра, буквально натягивая пацана на себя. Паша стонет как-то особенно громко, и сжимается внутри, изливаясь себе на грудь, широко раскрывая рот в попытках глотнуть воздуха. Сергей толкается еще несколько раз в приятно-узком пацане, и кончает следом, вплавляясь в Павла бедрами, застывает на несколько секунд, приходя в себя. Выходит из растраханного пацана, снимает с себя презерватив, завязывая и отбрасывая куда-то в направлении мусорной корзины. Целует Пашу в висок и укладывается рядом. — Ты как? — спрашивает через пару минут, восстановив дыхание до приемлемой частоты. Вершинин как-то неопределенно пожимает плечом, оставляя вопрос без ответа. Сергей приподнимается на локте, чувствуя смутную тревогу, заглядывает в лицо раскрасневшемуся пацану. — Нормально все, Паш?        Павел прикрывает глаза локтем, подрагивая всем телом, словно вот-вот расплачется. Сергей уже просчитывает все необходимые действия, чтоб успокоить истерящего Вершинина, но тот издает один смешок, другой, и закатывается каким-то горьким смехом, вводя генерала в исступление. — Тишина абсолютная, — говорит, наконец, отдышавшись. Что он имеет ввиду, Костенко ума не приложит, но предпочитает сейчас не вникать, чувствуя крайнюю усталость. — Стыдно-то как, — добивает пацан, покрываясь румянцем, наверное, до самых плеч. Закрывает лицо уже обеими руками, пряча его в ладонях, бубнит дальше что-то нечленораздельное.        Сергей с усилием отнимает руки Вершинина от его лица, заглядывая в глаза: — Мне показалось, тебе понравилось? — спрашивает с осторожностью, боясь задеть внутри пацана какие-то триггеры. Мало ли, какая реакция у него будет сейчас, когда его разум не затуманен какими-то мыслями да ужасами собственными, от которых он так упорно спасался в объятиях генерала. — Понравилось, — выдыхает Паша, — только… — продолжение тонет в затяжном зевке. Паша сонно хлопает глазами, даже не понимая, что мысль свою донести так и не сумел, но Сергей пока ограничивается тем, что пацану все же понравилось. — Завтра поговорим, — твердо отвечает он едва удерживающемуся в сознании Вершинину. Целует его в уголок губ, — спи давай, — и Паша, странно на него взглянув, смиренно закрывает глаза.