Дом без номера

      1 октября. Я неделю не писал тебе, мой друг, и от тебя за это время по-прежнему никаких вестей. Что ж, во всяком случае, я продолжу рассказывать тебе о моей странной жизни здесь, в нашем городе, и надеяться, что когда-нибудь ты прочтешь эту хаотичную хронику. Всю неделю я продолжал копаться в архивах, и мне удалось кое-что обнаружить. Об этом позже. Помнишь, в предыдущем письме я рассказывал тебе о пареньке, Максе, который теперь работает у меня в качестве секретаря. Так вот, я поручил ему разобрать мой архив, точнее ту его часть, которую мне удалось собрать на сегодня. Там есть и твои письма, но не волнуйся, он не читает по-немецки. Парень аккуратный, трудолюбивый и ненавязчивый. Я всю неделю присматривался к нему и сделал несколько выводов. Он относится к той категории людей, которые раскрываются только тогда, когда у них есть поддержка. Надёжный тыл, одобряющий зритель. Чтобы идти вперёд, им нужен сообщник. Тогда они могут свернуть горы. Их самый сильный страх — одиночество. Мне даже немного жаль его. Парень талантливый и неглупый, но если он не научится быть самодостаточным, все его способности канут в пустоту. Он достаточно тонок, чтобы и сам это понимать. И именно эта мысль привела его в тот вечер на мое крыльцо со смертельной дозой в кармане. Сегодня вечером я пригласил его поужинать. Он, кстати, очень неплохо воспитан и с ним есть о чем поговорить. Но сейчас не об этом. Среди старых фото в моем архиве он увидел твое. И, кажется, ты произвёл на него весьма сильное впечатление. Само по себе это, конечно, неудивительно, но он неожиданно выдал мне такую лаконичную и такую точную формулировку, я бы сказал, он буквально вывел формулу тебя! При всем восхищении твоей сложностью, есть нечто главное, и он это уловил по одному выцветшему фото. С этого момента меня преследует невозможная, преступная мысль: он, потенциально, один из нас. Не пойми неправильно, я ещё ничего не решил, да и вряд ли приму такое решение, но я хочу принять участие в его судьбе. Возможно, заберу его с собой, когда поеду домой. Но я ещё не всё тебе сказал. Так и вижу твое лицо, когда ты это читаешь. Макс знает, кто мы. Уверен, тебе не придется проклинать меня за этот поступок. Поговорив с ним за ужином, я окончательно убедился, что ему можно доверять. К тому же, я понимаю его, как мизантроп мизантропа. Не смейся. Он действительно никому и никогда не расскажет. Он ещё более скрытный, чем я. Заметь, Макс первый за сотню лет, кому я решился рассказать о нас! Мы вышли на улицу уже поздней ночью, проговорив несколько часов. Кстати, я ошибся — кое-что он, все же, читал, и мы даже поговорили о литературе. На главной улице жизнь кипит в любое время суток. Вся улица горит разноцветными огнями, играют уличные музыканты, кафе и бары полны до отказа. Светло как днём и хочется влиться в этот праздник. Но мы прошли один квартал и свернули к парку, прошли по тускло освещённым дубовым аллеям и остановились у бокового входа в городской художественный музей. Макс всерьез перепугался, когда я открыл замок. Он ещё с минуту стоял, замерев на пороге, ожидая, что сигнализация всё-таки сработает. Я осторожно втолкнул его внутрь и прикрыл дверь. Всё-таки, музей ночью всегда прекрасен. Гобелены в темноте оживают, и в них, кажется, можно шагнуть. Статуи улыбаются, в зеркалах отражаются лица, которые им были когда-то привычны. Как я и ожидал, Макс тоже проникся и почувствовал все. Мы быстро пробежались по залам, и я потянул его за рукав к лестнице, ведущей в хранилище. Накануне я успел разведать, где находится то, что мне нужно. Так что очень скоро я аккуратно поставил перед ним первый портрет — твой. Макс вглядывался в твое лицо, в свете маленькой лампочки, которую единственную я включил, чтобы не привлекать внимание. «Похож, даже больше, чем на фото», сказал он. Представляешь? Понимаешь меня теперь? Я рассказал ему историю о художнице, которая жила здесь до революции и во время гражданской войны. Я вспоминал, как ты позировал Марии и погружался в запахи, звуки и вкус тех дней. Смотрел на твое лицо, проступающее так живо в буйстве мазков, из вселенского хаоса глубокого темного фона. И думал о том, что сдержу свое обещание самому себе во что бы то ни стало. Я найду тебя. Когда я извлёк на свет второй портрет, Макс отшатнулся и посмотрел на меня такими детскими непонимающими глазами, что я расхохотался. Он смотрел на дату, на твой портрет, снова на мой, и спрашивал, что это за странный розыгрыш. Я сказал ему, что расскажу ему всю правду, когда мы выйдем из музея. А на последок показал ему ещё один портрет. Ты можешь догадаться, какой именно. «Он не атрибутирован» — сказал я. «Он числится как портрет неизвестного, написанный неизвестным художником. Его когда-то привезла сюда из Парижа та самая художница, когда годы спустя вернулась в союз и работала в этом музее реставратором. Ей никто не поверил, что это портрет кисти Веласкеса. Даже не стали проводить экспертизу. Одно время он выставлялся под названием «портрет сумасшедшего», а потом исчез и навечно поселился здесь». Макс смотрел на меня с суеверным ужасом, когда я сказал ему, что это действительно Веласкес, и что я знаю, кто этот странный человек на портрете. Мы вышли и сели на скамейку в темном парке. И я рассказал Максу, кто я. Кажется, я все же был удивлен не меньше него, когда закончил свой рассказ. Я был поражен, что Макс мне сразу же поверил. На этом остаюсь навеки твой верный и не оставляющий надежды найти тебя, Алекс. P.S. Макс высказал одну гипотезу, о том, где можно было бы поискать тебя. Непременно проверю! Мне теперь очень любопытно. Как ты относишься к спорт байкам?