Дом без номера

Даниэль Тиден. Записи. 1920-2019.       С того дня я жил в соборе. До него ещё не успели добраться новые хозяева жизни, и он стоял пустой. Я захватил с собой из дома раскладушку и одеяло и расположился в каморке за хорами. Аурики, как многие хищники — существа ночные. Алекс приходил ко мне каждый вечер, и я подолгу играл для него. Потом мы вместе выходили на охоту. Глубокой ночью мы шли на улицы города. Заходили в кабаки и притоны, где жизнь кипела даже в поздний час. Алекс объяснил мне, в какой момент необходимо остановиться, чтобы не убить человека. Чтобы полностью подзарядиться на одни сутки, аурику в среднем нужен объем ауры одного взрослого человека. Не причинив ощутимого вреда, можно забрать одну пятую. Таким образом, за ночь нам нужно было найти по пять доноров. Мы старались не появляться в одних и тех же местах слишком часто — на охоте лучше быть незаметным, не привлекать к себе ненужное внимание. Постепенно я изучил каждый тайный, темный угол в городе, каждый притон и грязный кабак. Именно там можно было найти идеальную кандидатуру. Алекс научил меня отфильтровывать их ауру от грязи и, чистая и непорочная, она вливалась в меня и делала сильнее с каждой прожитой ночью. Один раз мне было особенно тяжело сдержаться. Мы явились в бордель, замаскированный под трактир. Алекс занялся каким-то типом в кожанке, а я сидел за столом в темном углу, выглядывая себе «жертву». Ко мне вдруг подсело молодое создание, в котором сложно было угадать пол. Приглядевшись, я понял, что это девушка. Она была одета в полосатую черно-белую фуфайку, кожанку и галифе, заправленные в высокие сапоги. Из-под кепи торчали льняные, почти белые вихры. Загорелое, круглое лицо с тонким, курносым носом и огромными голубовато-зелеными глазами. — Возьми мне пива, — приказала она, плюхнувшись за мой стол, и закурила папиросу. Я взял нам пива. — Ты из бывших. — безапелляционно сказала она. — Как зовут? — Моисей. — ответил я. — Я так сразу и подумала. Ну давай, веди меня в землю обетованную, — ответила девица и криво ухмыльнулась своими лубочно-яркими губами. — А ты готова, — спросил я, — сорок лет ходить со мной по пустыне? — Пойдем наверх, там видно будет, — сказала она, зевая и явно начиная скучать. Допив в несколько глотков свое пиво, она поднялась и пошла наверх. Я последовал за ней и оказался в почти пустой, но очень чистой комнате. Здесь стояла кровать с хромированными каретками — барская, такие тогда оголтело тащили из разоренных квартир, деревянный стол, один стул и шкаф. Ещё был умывальник в углу. — Сколько? — спросил я. — Сдурел? — ответила она. — Я не проститутка. Я думала, ты понял. Она потянулась рукой за спину и достала маузер. Я увидел кобуру у нее на поясе. — Я здесь на задании, идиот. Раздевайся. Если мне все понравится, будешь жить спокойно. Тебя не тронут. Мне стало смешно. Стать игрушкой молодой чекистки я не предполагал. Однако, меня одолевало любопытство. Я решил испробовать свои новые способности. Я начал медленно раздеваться. Она развалилась, как была, на кровати и, не опуская пистолета, смотрела на меня горящими глазами. Поманила пальцем и кивнула на пол рядом с кроватью. — Стань на колени. Я замешкался. — Поживей, глупый барчонок. Смеясь про себя, я опустился на колени. Она ткнула сапогом мне в грудь. — Снимай. Я послушно разул ее. Она сняла кожанку, убрала Маузер в кобуру. Тонкая фуфайка обрисовывала ее изящные формы, я на миг залюбовался. Она протянула мне босую ступню. — Целуй. И ласкай себя. — Что? — В руку бери, сказала. И вперёд. Покажи мне, как ты себя любишь, буржуйское отродье. Вечер определенно обещал быть нескучным. Я взял одной рукой ее ступню, к счастью, чистую и довольно красивую, с покрытыми алым лаком ногтями, и поднес с губам. Коснулся поцелуем большого пальца. Другой рукой сжал свою плоть. Фурия закатила глаза и вздохнула, приоткрывая алые губы. Ее грудь поднималась как в лихорадке, пока я выполнял ее приказ. Отдернув ногу, она наклонилась и впилась пальцами мне в шею, притягивая к себе и пристально глядя мне в глаза. Ослабив шнуровку на фуфайке, взяла мою руку за запястье и поднесла к своей груди. — Хочешь потрогать? Я покорно кивнул. — Тогда попроси меня. — Пожалуйста! — притворно начал я, пытаясь не сорваться на хохот. — Но я ведь не знаю, как вас называть… — Госпожа, — перебила она. — Но я думал, вы не любите… это слово… У вас не принято, — не удержался я. — Зато вы любите. Проси, буржуйская твоя морда. — Прошу, госпожа… — Громче. — Прошу, госпожа! Она коротко вздохнула и прижала мою ладонь к одной из своих упругих маленьких грудей. Я чуть потянул ее ауру. Она напряглась, подалась назад. Я не дал ей пошевелиться. Медленно вдыхая ее, подхватил под спину и уложил на лопатки. Сел верхом и, взглядом заставив молчать, принялся не торопясь раздевать. Ее тело, юное, мягкое, свежее как майский ветерок в солнечный день, пьянило меня. В ее глазах бушевала ярость, когда я играл с ней, исследуя каждый сантиметр пальцами. Ее воля вдруг пробилась сквозь мою, она молниеносно выхватила из валявшейся рядом кобуры маузер и, уперев мне в живот, без колебаний выстрелила. Пуля звякнула позади меня о каретку, пройдя насквозь. Я ахнул, закусил губу, начиная немного злиться. Когда круглая ранка на моем животе затянулась и исчезла, из ее глаз полились слезы. Она, как беспомощная рыбка, вынутая кошкой из аквариума, беззвучно открывала рот, но не могла закричать. Когда я перенес свой вес на ее разведённые колени, прижимая их ладонями и опустился на нее, она зажмурилась и отвернулась, заливая слезами подушку. Но тут же повернулась и снова вбуравилась глазами, полными кипящей бешеной ярости, в мои глаза и не отводила их все время, пока я не застонал и не замер, выгибаясь и сильнее затягиваясь ее аурой сквозь ладони и живот, прижатый к ее животу. Опомнившись, я понял, что едва не убил ее. Мне вдруг захотелось оживить ее, наполнить жизнью, снова поиграть с ней, вдохнуть ее ярость, как опиум. Я подхватил ее на руки и начал вливать в нее ауру, пока сам не начал задыхаться. Она ожила и забилась в моих руках. Не в силах бороться с охватившим меня любопытством и желанием, я продолжал перетекать в нее, отдавая всего себя, почти до капли, изнемогая и плача от боли. Я обратил ее. Опустошенный, обнаженный и холодный, я сидел на измятой и окровавленной постели, а она сползла на пол и тяжело дышала, уткнувшись лицом мне в колени. Когда она поднялась, я понял, что означают слова «красива как ведьма». Сияя и пылая, наполненная пульсирующей, бьющей через край жизнью, она стояла передо мной, не сводя глаз. А потом вдруг запрыгнула на меня верхом и повалила на кровать. Из трактира мы ушли вместе, проскочив к выходу, пока Алекс не видел нас. И только оказавшись на улице, едва поспевая за ней, я спросил на бегу: — Как тебя зовут? — Ника, — ответила она.